Пепел на губах

С широко раскинутыми руками Стою в полном одиночестве. Я вовсе не герой, Но и сердце мое не из камня. С трудом отличаю зло от добра — Застрявший на темной стороне Небес, Но на светлой стороне Преисподней. Five Finger Death Punch — Wrong Side of Heaven _________ Мирай поняла, что они снова промахнулись, сразу же, едва оказалась в прошлом. Потому что это был вовсе не парк аттракционов, куда она должна была попасть. Нет, — едва недомогание от перемещения отпустило, и Мирай смогла разлепить глаза, то с удивлением обнаружила себя в общественном женском туалете. Дальнейшее расследование показало, что туалет находился внутри торгового комплекса. По насмешке судьбы именно того самого, возле которого подорвалась заминированная ею машина и пострадал маленький Манджиро — много лет назад. Бродя по заполненным людьми коридорам многоэтажного торгового центра, Мирай спрашивала себя, что произошло. Почему перемещение снова сбилось? Ведь в прошлый раз они с Такемичи сработали идеально, отправив ее именно в тот день и место, куда планировали. Но, возможно, именно в Такемичи и было дело — Мирай прекрасно видела, как подкосила его необходимость выуживать из памяти произошедшее в этом году. Такемичи винил себя за многие события, случившиеся в 2011-м. Винил себя в слабости и нерасторопности, винил себя в том, что оказался недостаточно предусмотрителен, чтобы предотвратить одну из ключевых, самых страшных трагедий этого года. Гибель Кена Рюгуджи. Его смерть висела тяжким грузом на душе Такемичи. Его смерть стала последним гвоздем, забитым Манджиро в крышку гроба, в котором он похоронил свое прошлое и дружбу с самыми дорогими ему людьми. Анализируя все это в голове, Мирай пришла к выводу, что раздерганное эмоциональное состояние Такемичи вновь сказалось на точности прыжка. Что ж, в любом случае ей необходимо выяснить, в каком именно временнóм промежутке она теперь оказалась, а после — дождаться истечения отведенных ей пяти часов в прошлом. Когда она вернется в свое время, они с Такемичи попробуют еще раз. Возможно, не сразу — нужно дать ему немного времени, чтобы прийти в себя и справиться с тянущими на дно, мучительными воспоминаниями. Наконец выйдя на улицу из забитых людьми коридоров торгового центра, Мирай вздохнула с облегчением. Толпа давила на нее, вызывая свербящее напряжение внутри. Она осмотрелась по сторонам в поисках газетного киоска или электронного табло на любом из многочисленных магазинов, показывающего дату и время — чего угодно, что могло бы помочь ей понять, насколько сильно они с Такемичи промахнулись в этом прыжке. Как назло, ничего подобного вокруг не наблюдалось. Мирай прошла по раскинувшейся перед торговым центром людной площади и свернула в одну из улочек. Неожиданное отклонение от намеченного плана вызвало растерянность, и сейчас она пыталась сообразить, что делать дальше. Впрочем, на самом деле было не так уж важно, в какую именно часть прошлого она попала — все равно ее выдернет из этого времени через пять часов. Все, что Мирай оставалось — постараться не встрять в неприятности. Мысль вызвала мимолетную кривую усмешку на ее губах. Мирай всей душой желала держаться подальше от неприятностей, вот только у неприятностей зачастую были другие планы. Громкий жалобный возглас откуда-то сбоку прервал ее размышления и заставил остановиться. Мирай невольно напряглась и завертела головой в поисках источника звука. Раздавшийся совсем недалеко новый болезненный стон перерос в недовольное кряхтение и приглушенные ругательства. «Не встревать в неприятности», — мысленно повторила себе Мирай. Она могла бы просто пойти дальше и сделать вид, что ничего не слышала. Так было бы правильно и безопасно для нее. Но этот тоненький писк явно принадлежал женщине, которой было очень больно. Раздраженно цокнув языком, Мирай на миг закатила глаза и решительно двинулась на звук. Она просто проверит, что с неизвестной девушкой все в порядке и пойдет своей дорогой. Думать о том, что ей делать, если девушка окажется не в порядке, Мирай категорически не стала. Едва она завернула за угол, глазам открылась картина, слишком отличавшаяся от тех тревожных предположений, которые Мирай уже успела надумать о судьбе стонавшей от боли женщины. Посреди улочки прямо на асфальте сидела совсем молоденькая девушка в красивом черном топе и юбке, чей цвет выгодно подчеркивал платиново-светлый оттенок ее волос. Она была босой на одну ногу и растирала пальцами щиколотку — рядом валялась туфля на высоченном каблуке. Вернее, каблук валялся отдельно от туфли. На секунду в голове Мирай трепыхнулся мимолетный вопрос, возможно ли в принципе передвигаться на таких шпильках, который растворился в наконец пришедшем понимании, почему девушка подняла столько шума. Все было очевидно: она просто подвернула ногу на этих дьявольских каблуках. Как она вообще доковыляла сюда в такой обуви? Впрочем, Мирай это все не касалось. Она убедилась, что девушке не грозит опасность, а значит, теперь может с чистой совестью уйти отсюда, пока ее не заметили, и окопаться в ближайшем кафе, чтобы дождаться обратного перемещения. Мирай уже успела наполовину развернуться, когда до нее донеслось тихое, недовольное бормотание девушки: — Все Такемичи виноват, почему не сказал, чтоб я не покупала эти туфли? Мирай застыла с поднятой ногой, так и не шагнув вперед. Она же не ослышалась? Девушка только что упомянула Такемичи? Мирай нахмурилась. Возможно, это просто совпадение. Мало ли, сколько еще парней с таким именем живет в Токио. Однако ее промедление, вызванное этой минутной растерянностью, заставило Мирай упустить подходящий момент для того, чтобы незаметно скрыться отсюда. Потому что девушка ее заметила. — Мисс, прошу прощения! — жалобно позвала она. — Не могли бы вы помочь мне подняться? Глаза, прозрачно-голубые и огромные, обрамленные пушистыми светлыми ресницами, смотрели на нее с умоляющим выражением. Мирай тихо и коротко вздохнула, на миг побежденно прикрывая глаза. Вероятно, она об этом пожалеет, но девчонка выглядела такой несчастной с этими полными слез глазищами, что Мирай просто не смогла заставить себя уйти. К тому же, стоило проверить, был ли Такемичи, которого упомянула девушка, тем самым. Успокоив себя этим подобием оправдания для собственной мягкотелости, Мирай приблизилась к девушке и присела рядом с ней. — Не торопитесь вставать, дайте я вначале осмотрю щиколотку, — остановила она уже порывавшуюся подняться девушку. Щиколотка выглядела не слишком обнадеживающе — уже успела покраснеть и припухнуть. Когда Мирай аккуратно прикоснулась к ней кончиками пальцев, девчонка болезненно зашипела сквозь зубы и попыталась отдернуться. — Так, ладно, — пробормотала Мирай, кивнув самой себе. — Если сейчас попытаетесь нагрузить ногу, будет только хуже. Нужно зафиксировать сустав, чтобы вы хоть как-то могли передвигаться. Говоря это, Мирай уже рылась в сброшенном с плеча рюкзаке, пытаясь нащупать эластичный бинт в той горе лекарств и медицинских принадлежностей, которую тащила с собой в каждый прыжок. Учитывая, что всякий раз это добро неизменно пригождалось, Мирай окончательно убедилась, что без медикаментов ей перемещаться попросту нельзя. — А вы врач? — с уважением поинтересовалась девушка, глядя, как Мирай разматывает катушку эластичного бинта. — Нет, я ветеринар, — улыбнулась она. — Ух ты, класс! Ай-ай-ай, — тут же запищала девушка, перебивая саму себя, когда Мирай принялась бинтовать ее щиколотку. — Простите, нужно потерпеть, — извиняющимся тоном пояснила Мирай, продолжая аккуратно заматывать травмированную ногу. — Да ничего, просто неожиданно было. Так-то я боли не боюсь, — непринужденно поделилась девушка, натягивая черную юбку до самых колен. — Я в детстве тоже хотела стать ветеринаром, но теперь это уже вряд ли возможно, — продолжила она откровенничать и, не дав Мирай никакой возможности поинтересоваться, почему ей кажется невозможным выучиться на ветеринара, тут же выпалила: — Ой, а у тебя глаза разноцветные! — и тут же очаровательно улыбнулась: — Ничего, если я на «ты» буду? Терпеть не могу «выкать». — Ничего, — улыбнулась Мирай, про себя думая, что девочка забавная. Бинт в ее пальцах уже почти закончился, фиксируя щиколотку. Добродушная непосредственность незнакомки удивительным образом располагала к ней, и Мирай, неожиданно для себя, вдруг призналась: — Дорогой мне человек однажды сказал: правый глаз голубой оттого, что я очень много смотрела им на небо. — Да он романтик, — тут же расплылась в широченной улыбке девушка и хитро прищурилась. — Твой парень? — снова не дав Мирай ответить, суетливо замахала на нее руками. — Извини, это не мое дело, конечно же. Ой, меня, кстати, Сенджу зовут. Пальцы Мирай, уже закреплявшие бинт на чужой щиколотке, замерли над эластичной тканью. Сенджу? Слишком много всего для простого совпадения. Девушку зовут Сенджу, и до этого она уже упомянула имя «Такемичи». Мирай подняла на нее глаза, скользнула взглядом по чистому лицу, еще не утратившему детскую округлость щек. Она была уверена: ногу она только что забинтовала Сенджу Кавараги, лидеру группировки Брахман, которая совсем скоро падет, поглощенная Свастикой Канто. Убеждение в том, что прыжок перенес ее не так уж и далеко от нужной даты, крепло с каждой секундой. Сенджу вопросительно смотрела на нее, моргая пушистыми светлыми ресницами, и Мирай облизнула вмиг пересохшие губы, беря себя в руки. Новая знакомая явно ждала, что она тоже представится. — Рен, — произнесла Мирай охрипшим голосом, одалживая имя своей наставницы. — Меня зовут Рен. Называть свое настоящее имя было опасно. Сенджу вращалась в кругах, в которых Мирай хотела бы светиться как можно меньше. — Спасибо, что помогла мне, Рен, — лучезарно улыбнулась Сенджу, опасливо прощупывая щиколотку через бинт. Мирай помогла ей подняться, и девушка попробовала осторожно наступить на раненую ногу, но тут же охнула от боли и замахала руками, будто запутавшаяся в сетке птица, пытаясь удержать равновесие. Мирай подхватила ее, не давая снова плюхнуться на землю. — Дурацкие каблуки! — сердито фыркнула Сенджу, и Мирай мысленно с ней согласилась. — Может, помочь тебе до больницы добраться? — неуверенно предложила она, спрашивая себя, не будет ли это слишком опасным вмешательством в прошлое с ее стороны. Но у Сенджу даже стоять самостоятельно не получалось — просто оставить ее здесь казалось… неправильным. — Нет, в больницу точно не надо, терпеть их не могу, — беспечно взмахнула рукой Сенджу. — Но буду признательна, если проводишь меня до ближайшей лавочки. Тут совсем рядом есть очень уютный дворик. — Уверена? — скептически уточнила Мирай, с сомнением оглядывая пошатывающуюся на одной ноге девушку. — Ага, — решительно кивнула Сенджу. — Я напишу Такемичи, и он меня оттуда заберет. Такемичи — это мой новый друг, — жизнерадостно пояснила она, ошибочно приняв напряженное выражение лица Мирай за недоумение. Такемичи рассказывал что-то такое, Мирай припоминала. Он упомянул мельком, как познакомился с лидером Брахмана и целый день таскался вместе с ней по магазинам — должно быть, сегодня был именно тот день. Если Сенджу действительно вызовет его — а она именно это и делала, судя по тому, что уже вовсю рылась в телефонной книге контактов, — то Мирай следовало постараться уйти отсюда до того, как появится Такемичи. Она понятия не имела, чем может быть чревата встреча с ним в прошлом. Но Сенджу доверчиво опиралась на нее почти всем весом, и бросить ее посреди улицы Мирай попросту не могла. Поэтому они медленно поковыляли вместе к тому самому дворику, о котором говорила Сенджу. Чтобы добраться туда, им нужно было перейти через дорогу и миновать несколько узких переулков, ведущих в старую часть города. Характерный звук ударов плоти о плоть, доносившийся как раз из такого переулка, заставил обеих девушек замереть на месте. Сенджу двинулась в ту сторону первой, будто ее потянуло туда невидимой нитью, и Мирай ничего не оставалось, кроме как последовать за ней, потому что девушка вцепилась пальцами в ее руку, от волнения забыв контролировать свою силу. Открывшаяся их глазам картина заставила желудок Мирай сделать шальной кувырок. Она с трудом сглотнула собравшуюся во рту горечь, уже почти не чувствуя боль от впившихся в ее руку пальцев Сенджу — тело моментально одеревенело от напряжения, и каждый мускул разрывался от инстинктивного желания развернуться и бежать подальше отсюда. Подальше от самого опасного человека в жизни Мирай. В узком, захламленном мусором переулке царил полумрак, несмотря на разгар дня — нависающие крыши домов и беспорядочные сплетения проводов не позволяли солнечным лучам в полной мере осветить эту улочку. Но солнцу и не полагалось освещать подобные сцены. С приливом тошнотворного ужаса Мирай смотрела, как окровавленный кулак размеренно поднимается и опускается, чтобы жестоко встретиться с избитым в кровавое месиво лицом лежащего на земле человека. Брызги крови с хлюпающим звуком разлетались по воздуху, облизывая алой росписью грубые шрамы в уголках растянутых дикой улыбкой губ. Каковы были шансы наткнуться на него в этом пролетевшем мимо нужной даты прыжке? Судя по всему, очень высокие. Мирай будто кто-то натолкал в горло ваты, и теперь она не давала воздуху проходить в легкие. Она почти перестала чувствовать онемевшую руку, которую с пугающей силой сдавливали пальцы Сенджу. Девушка застыла рядом с ней, машинально поджимая вывихнутую ногу и держа в свободной руке снятые каблуки, — но выражение ее ставшего бледно-восковым лица было помертвевшим, тронутым тенью ужаса. Ее взгляд тоже был прикован к этому обагренному кровью кулаку. Харучиё Санзу даже не сразу заметил их появление, слишком увлекшись избиением парня, на груди которого сейчас сидел, полностью обездвиживая его и не давая дышать. Его высветленные до белизны волосы выбились из хвоста и рваными прядями спадали на покрытое брызгами крови лицо. Он больше не носил маску, скрывавшую шрамы в уголках рта — нет, теперь он носил эти шрамы, и носил их с вызывающей гордостью. Все внутри Мирай вопило о том, что ей нужно бежать. Бежать, бежать, бежать — подальше от него, потому что Харучиё Акаши олицетворял собою совершенно особый вид опасности, от которой кровь сворачивалась и леденела в ее жилах. — Хару! — хрипло, надтреснуто выдохнула Сенджу, неосознанно еще крепче впиваясь пальцами в локоть Мирай. Ее голос прозвучал так тихо, и Мирай подумала, что Санзу ни за что не услышит ее, — но он услышал. Как будто его слух был специально заточен таким образом, чтобы улавливать голос младшей сестры посреди любого шума. Злоба, ненависть и обида, которые бесконечно подогревались в нем на низком огне, когда дело касалось Сенджу, всегда реагировали на ее голос, вскидывали морды с разорванными по краям пастями, будто слепые бешеные псы, почуявшие кровь. Омытый кровью кулак Санзу завис в воздухе, а сам он замер, будто стоп-кадр фильма; лишь прищуренные голубые глаза под такими же светлыми, как и у Сенджу, ресницами, скользили острым взглядом по лицам застывших в паре метров от него девушек. Парень, которого он избивал, не подавал признаков жизни. Взгляд Санзу, цепкий и колючий, быстро сместился с Сенджу и впился в лицо Мирай, обводя ее застывшие от ужаса черты. Ей казалось, что ее кожа начинает кровоточить под этим злым, режущим взглядом. Сейчас он узнает ее, и тогда… — Малышка Сенджу, — почти пропел Санзу, издевательски растягивая слова. Он лениво-медленным движением поднялся с тела своей жертвы, демонстративно смахнул несуществующие пылинки с покрытой алыми пятнами светлой футболки; его измазанные в крови руки оставили новые следы на ткани. С выражением вселенской скуки на покрытом кровавыми мазками лице, Санзу небрежно переступил через потерявшего сознание парня (Мирай надеялась, что он просто потерял сознание) и тряхнул головой, отбрасывая упавшие на глаза выбеленные пряди. Сенджу не отрывала от него пропитанного ужасом взгляда, и парень криво усмехнулся, будто это выражение страха и боли в глазах сестры приносило ему удовлетворение. Загрубевшая кожа на старых шрамах натянулась, превращая его лицо в жестокую маску. — Хару… — прошептала Сенджу побелевшими губами, а ее пальцы, казалось, уже продавили кожу и мышцы на руке Мирай до самой кости. — Как же ты… То, что ты делаешь — отвратительно, и… — Ты ошиблась братом, Сенджу, — резко обрубил Санзу, вызывающе вздергивая покрытый красными пятнами подбородок. Его черты ожесточились, тени залегли в мимических изломах лица. — Свои проповеди оставь для Такеоми. Говоря это, Санзу плавно перевел взгляд на Мирай, которая машинально отступила на шаг назад, инстинктивно желая увеличить расстояние между ними. Он нахмурился, вглядываясь в ее лицо, и Мирай затаила дыхание, чувствуя, что напряжение ее тела уже достигло своего предела: еще немного — и окаменевшие мышцы просто треснут, как кусок древесины, расщепленный топором. Санзу узнал ее, не мог не узнать. Мирай уже дважды смогла скрыться от него в своих прыжках, и он точно так просто этого не оставит. Санзу хищно склонил набок голову, щурясь на нее, медленно провел языком по нижней губе, слизывая попавшую на нее капельку чужой крови. — А это еще кто? — с недобрым любопытством в голосе поинтересовался он. Его вопрос оказался полностью неожиданным для Мирай, она даже подумала, что ослышалась. Страх на мгновение отступил, а чудовищное напряжение в каждом мускуле ее тела слегка ослабло. Не может быть, чтобы он не узнал ее. Санзу уже дважды встречался с ней в прошлом, и в последний раз, когда они столкнулись друг с другом, именно его искаженное жестокой радостью лицо отпечаталось на сетчатке ее глаз перед провалом в обморок. Было попросту невозможным, чтобы сейчас Санзу не узнал ее — однако факт оставался фактом: в его опасно прищуренных глазах не было даже тени узнавания. Он ее не помнил. Почему он ее не помнил? Пальцы Сенджу на руке Мирай разжались, и кожу тут же пронзило тысячей иголочек, когда циркуляция крови в сосудах начала восстанавливаться. Девушка сделала шаткий, крошечный шажок вперед, наплевав на вывихнутую ногу; зажатые в другой руке сломанные туфли мелко подрагивали вместе с ее пальцами. — Зачем ты делаешь все это, Хару? — прошептала она ломко, уязвимо — будто голос принадлежал ребенку, впервые узнавшему настоящую боль. Санзу холодно усмехнулся одним уголком рта, но ответить сестре не успел — из затененного полумраком арочного прохода в одном из зданий донесся монотонный равнодушный голос: — Потому что я ему приказал. Реальность затвердела вокруг Мирай при звуке этого голоса, а затем лопнула, разлетаясь во все стороны осколками битого стекла. Она одновременно верила и не верила, что слышит именно его. Звук шаркающих шагов — такой издают подошвы резиновых шлепанцев. Он медленно вышел из тени: руки в карманах черных брюк, свободный лонгслив с растянутым горлом, тоже темный, мешковато висит на ставших более широкими плечах. Одетый во все черное, он будто тянул следом за собою засевшую в этом переулке темноту — лишь волосы ловили золотистые блики от скудных лучей солнца, наивно пытавшегося хоть немного разбавить следующую за ним по пятам тьму. Манджиро остановился в паре шагов от лежащего на земле избитого парня и теперь просто молча смотрел. На Мирай. Вот только его темный взгляд зиял пустотой, делая глаза похожими на две бездонные пропасти — в них можно было провалиться и навеки исчезнуть в этой тьме. А Мирай забыла, как дышать, впитывая взглядом его лицо и ощущая, как впервые при виде него сердце заполняют не только щемящая тоска и нежность, но и отголосок совершенно нового чувства, которого она никогда ранее не испытывала рядом с ним. Страх. Этому Манджиро было двадцать лет, он стоял во главе набирающей обороты преступной группировки, и сейчас смотрел на нее так, будто даже по-настоящему не видел перед собой. Смотрел так, будто она была чужой для него. Так, будто он ничего не чувствовал. Страшная мысль каленым железом прожгла разум Мирай: что, если он не помнит ее? Санзу ведь по какой-то причине не смог ее узнать. Что, если стоящий перед ней Майки точно так же не узнал ее? Даже думать об этом было невыносимо, а леденящий холод начинал просачиваться в душу через все ее многочисленные трещины. Майки плавно склонил голову набок, и его ставшие более длинными волосы растеклись золотистой паутиной по черной ткани лонгслива. Его лицо было бледным, черты утратили последнюю детскую округлость, заострив скулы и подбородок. Он выглядел уже почти совсем так же, как тот Майки, которого Мирай знала в будущем, но, в то же время, разительно отличался от него. Взгляд Манджиро скользил по лицу Мирай, пустой и непроницаемый, а она чувствовала, как холодеют от волнения и тревоги кончики ее пальцев. Таким взглядом он всегда смотрел на своих подчиненных, на своих врагов, на безразличных ему людей. Таким взглядом он никогда не смотрел на нее. Может ли быть так, что он действительно больше не помнит ее? Но эта мысль даже не успела до конца оформиться в ее голове, потому что Майки слегка прищурил глаза, и тогда Мирай увидела это: мимолетный отблеск в темных радужках, мелькнувшую в них живую искорку — всего на секунду, но ей этого хватило. Он не забыл, Мирай видела это. Знала, прочитала в его глазах. Он помнил ее. Но при этом не допускал ни единой эмоции на застывшее неподвижной маской лицо. — Сходи-ка прогуляйся, Харучиё, — вдруг приказал Манджиро лишенным какой-либо интонации голосом, но при этом тяжелым, безоговорочным тоном. Затем он слегка повел подбородком, небрежно указывая на Сенджу. — Ты тоже, иди с ним. Стоящая возле Мирай Сенджу шумно втянула носом воздух, стискивая зубы и до побеления сжимая пальцы, которыми держала за ремешки свои сломанные туфли. — Я — не Хару, Майки. Мне ты не можешь приказывать, — прошипела она, и ее голос буквально сочился неприязнью. Манджиро продолжал стоять все в той же позе — руки небрежно засунуты в карманы брюк, голова слегка наклонена к плечу, — он даже не пошевелился, ни единый мускул не дрогнул на его застывшем лице, лишь одна светлая бровь едва заметно приподнялась в снисходительно-насмешливом выражении. Он смотрел на Сенджу, как на пустое место, как на кого-то, кто даже не имел права подавать голос рядом с ним, не то что перечить. — Пока что, — холодно ответил он, глядя при этом на одну только Мирай, будто считал Сенджу недостойной даже лишнего взгляда. Мирай никогда в своей жизни не видела такого Майки. Никогда в своей жизни она не хотела увидеть его таким снова. Такемичи рассказал ей все про этот год, безусловно. Рассказал ей, каким был Манджиро в 2011-м. Но знать и увидеть собственными глазами — это были очень разные вещи. Неприятный холодок расползался под ребрами Мирай, становясь все сильнее с каждой новой секундой, проведенной под тяжелым взглядом этой вихрящейся темноты, что глядела на нее из глаз Майки. Санзу быстро оглянулся на своего командира, хмуря белесые брови, а лицо его выражало смесь удивления и недовольства. Он недобро сощурил глаза, заметив взгляд Манджиро, который был неотрывно устремлен на застывшую в молчании Мирай. Санзу бросил быстрый, настороженный взгляд на девушку, затем вновь перевел его на лицо командира, неодобрительно поджал губы. — В чем дело, Майки? — отрывисто спросил он. Манджиро не удостоил его вниманием, продолжая смотреть только на Мирай, которая стояла перед ним, будто парализованная, придавленная тяжестью этого знакомого и, в то же время, пугающе чужого взгляда. Она видела, каким бывал Майки под действием черного импульса, и понимала, что сейчас не тот случай. Это действительно был именно он, — вот только от этого осознания ей становилось еще страшнее, еще больнее. Манджиро, не отрывая глаз от ее лица, слегка повел головой в сторону своего подручного. — Делай, как я сказал, Санзу, — от его слов, произнесенных медленно и раздельно, веяло зимним холодом, но Санзу лишь сжал зубы, а затем и кулаки, впиваясь взглядом в лицо Майки. — Ты что, знаешь эту девицу? — напряженно уточнил он. Манджиро, наконец, соизволил посмотреть на него, переведя взгляд с лица Мирай на Санзу, и тот невольно сделал шаг назад, впрочем, тут же осознал это и снова решительно ступил вперед, добровольно принимая всю тяжесть обращенных на него глаз. — Ты не захочешь, чтобы я повторял приказ, Харучиё, — равнодушно, почти скучающе произнес Майки, но от его лишенного каких-либо эмоций голоса мороз пробежал по позвоночнику Мирай. И она готова была ручаться, что эту дрожь ощутила не только она. Еще пару секунд Санзу напряженно смотрел на Манджиро, сжимая зубы с такой силой, что скулы на его лице болезненно заострились. Затем он резко развернулся на пятках и, бросив на Мирай полный неприязни и подозрения взгляд, стремительно прошел мимо девушек, по пути грубо толкнув плечом Сенджу. Она оступилась от этого толчка, и Мирай машинально поддержала ее за локоть. А Сенджу, хмурая и напряженная, не сводила мрачного взгляда с Майки, принявшегося рассеянно ковырять выбоину в асфальте носком шлепанца, все так же не вынимая руки из карманов. — Я не оставлю Рен наедине с тобой, Майки, — процедила Сенджу таким деревянным голосом, что слова должны были оставить занозы в ее губах. При упоминании чужого имени Майки поднял голову, красноречиво посмотрел на Мирай, выгибая одну бровь в понятном только ей немом вопросе, — но не проронил ни слова. Мирай же на миг поджала губы, борясь с желанием устало прикрыть глаза. Моральное напряжение давало себя знать, проявляясь дрожью в пальцах, поэтому она тут же стиснула их в кулаки. — Все нормально, Сенджу, — ровным голосом произнесла Мирай, возвращая Манджиро его взгляд — такой же прямой и открытый. — Мы с ним знакомы. Сенджу резко повернула к ней голову, уставилась с шокированным изумлением в глазах. Она бросила недоверчивый взгляд на Майки, который лишь едва заметно дернул одним уголком губ, затем вновь перевела его на Мирай. — Знакомы? — с сомнением переспросила она. — Но… — Мирай разорвала этот напряженный зрительный контакт с Манджиро и посмотрела на стоящую перед ней растерянную девушку, молча кивнула ей, подтверждая, что все в порядке. Сенджу неуверенно пожевала губу, хмурясь на новую знакомую, но затем устало выдохнула и кивнула в ответ. — Ладно. Сразу же вызывай полицию в случае чего. Не удостоив Майки вниманием, Сенджу развернулась и босиком побрела в ту сторону, где скрылся Санзу, припадая на травмированную ногу; сломанные каблуки сиротливо болтались в ее руке. Они остались вдвоем, окутанные давящей тишиной захламленного переулка, с лежащим на земле бессознательным парнем, которому нужно было вызвать скорую, но ни один из них не шевелился и не двигался с места. Мирай молча вглядывалась в бледное лицо Манджиро с повзрослевшими, заострившимися чертами; он глядел в ответ, так же молча, стоя в этой мнимо расслабленной позе с засунутыми в карманы руками. Под его глазами Мирай разглядела синеву — будто кто-то мазнул под нижними веками темно-фиолетовыми тенями. Она могла ручаться, что он очень плохо спит. Мирай не знала, что сказать ему. Не знала, как вести себя с ним — таким. Манджиро совсем ей не помогал, продолжая изучать ее лицо все тем же пустым, отсутствующим взглядом, равнодушно цеплявшимся за заживающие порезы и отцветающие синяки на ее коже. Мирай сглотнула вязкую, несговорчивую слюну, облизнула потрескавшиеся, обветренные губы. — Этого парня нужно отправить в больницу, — проговорила она, стараясь звучать ровно и спокойно, но предательский голос все равно дрожал, и Мирай поморщилась. Манджиро еще пару секунд смотрел в ее лицо, не мигая, затем наконец моргнул, слишком медленно, будто борясь с сонливостью. Он даже не посмотрел на лежащего позади него человека. — Он не заслуживает больницы, — ответил он небрежным, скучающим тоном, и Мирай нахмурилась, поджала губы, пристально вглядываясь в родное лицо, закрытое от нее этим пустым, неприступным выражением. — Санзу избил его до полусмерти, — напомнила Мирай с холодком в голосе. — Он получил по заслугам, — последовал небрежный, монотонный ответ. Наверное, неверие в то, что она только что услышала, отразилось в глазах Мирай, потому что Манджиро равнодушно пожал плечами и качнул головой, указывая себе за спину, на лежащего в беспамятстве парня. — Этот человек — предатель. Наказание было справедливым. Мирай неверяще качнула головой, хмурясь еще сильнее. Она пристально вглядывалась в бледное лицо Майки, в любимые, до боли знакомые черты, и не могла уложить в голове его слова. Перед ее внутренним взором всплывали его потухшие, наполненные болью глаза, смотревшие на нее так уязвимо в прошлом прыжке — и сердце сжимало до треска в тканях от понимания, что Манджиро так сильно изменился за прошедшие два с лишним года. Через какую боль он должен был пройти, чтобы теперь полностью заковать себя в эту броню жестокости и безразличия? — Ты просто стоял и смотрел, как Санзу превращает его в мясной фарш, — прошептала Мирай. Это был не вопрос, а лишь констатация факта. Конечно, вновь встретившись с ним в их будущем, Мирай предельно ясно понимала, кто такой Манджиро Сано. Знала, на что он способен и каким жестоким он может быть. Но это знание всегда было абстрактным. Майки никогда не был таким с ней. Когда они оставались вдвоем, он слой за слоем сдирал с себя эту бронированную кожуру из жестокости, отстраненности и безжалостности — и открывал ей самое уязвимое, что было в нем: его живую душу. Сейчас же, воочию видя подтверждение тому, что Манджиро Сано не просто так считался в будущем одним из самых опасных людей в Токио, Мирай чувствовала острую боль в глубине груди, разбавленную сожалением и — всегда — эхом собственной вины в том, кем он стал. Вины в том, на какой путь толкнули его ошибки, которые они с Такемичи совершили, надеясь помочь ему. Мирай вздрогнула, когда Манджиро вдруг приблизился к ней, преодолев разделяющее их расстояние в два широких шага. Он остановился в сантиметрах от нее, слегка нависая, и Мирай совершенно не к месту отчетливо осознала, что он стал выше, теперь сравнявшись ростом со своей будущей версией, и ей приходилось приподнимать голову, чтобы посмотреть в его глаза. Его плечи стали шире, лишившись подростковой угловатости, острые крылья ключиц разлетались под растянутым воротом его лонгслива; в черной одежде он выглядел взрослее, но при этом и болезненнее — темный цвет лишь сильнее подчеркивал синяки под его глазами. Майки слегка наклонился к ней, и Мирай затопило его запахом, таким упоительно знакомым: цветочный кондиционер, пряность полевых трав, и — немного, — горечь пепла, оставшегося после летнего костра. Она не смогла справиться с собой, вдохнула глубоко, пропуская его запах в свои легкие, надеясь задержать его там подольше — несмотря ни на что. Его близость выбивала Мирай из колеи, путала все мысли, смывала ее уверенность и хладнокровие точно так же, как морская волна слизывает замки на песке во время прибоя. Он был так близко. Мирай могла чувствовать тепло, исходившее от его тела. Забывая дышать, она молча смотрела в его глаза, вглядывалась во тьму в их глубине, и не могла, не хотела отвести взгляд. — Того, кого ты помнишь, больше нет, — раздельно, отчетливо проговорил Манджиро, прямо глядя в ее глаза. Теплый ветерок его дыхания коснулся ее кожи. Мирай почувствовала, как начинают дрожать ее губы, поэтому плотно сжала их, пытаясь подавить подступающий к горлу всхлип. А Майки продолжал тихим, ровным голосом, в котором причудливо смешались безжалостность с обреченностью: — Теперь это — я. Два с половиной года назад ты сказала, что обязательно найдешь меня. — Он наклонился еще ниже, к ней. Стоял так близко, что их разделяли жалкие сантиметры, дразнившие обещанием прикосновения, которому не суждено было случиться. Голос его упал до низкого, хриплого шепота, отозвавшегося легкой дрожью на ее коже: — Посмотри внимательно, Мирай. Все еще хочешь меня искать? Не дожидаясь ее ответа, он резко шагнул назад, затем сделал еще один шаг, и еще — будто ее близость обжигала его. Мирай покачнулась, неосознанно подавшись следом за ним, но Манджиро уже развернулся к ней спиной, переступил через лежащего на земле парня и зашагал вперед, в полумрак переулка. Веки Мирай жгло огнем, слезы боли и сожаления собирались на ресницах, но не проливались на кожу; из ее горла вырвался рваный, хриплый выдох, и Манджиро вдруг остановился, обернулся через плечо. Он слегка опустил голову, и длинные волосы свесились вниз, скрывая его профиль. — Не советую тебе продолжать искать, — очень тихо проговорил он. — Тебе не понравится то, что ты найдешь. Мирай смотрела в его удаляющуюся спину, пока он не слился с тенями переулка, принявшими его в себя так естественно, будто он был их неотделимой частью. Слеза наконец-то проложила себе путь сквозь ее влажные ресницы и медленно покатилась по правой щеке, оставляя блестящий след на поцарапанной коже. Мирай казалось, что ее всю, целиком, погрузили в ядовитый концентрат, наживо отделяющий мясо от костей — настолько сильной была пожирающая изнутри боль. Манджиро сделал это — отрезал себя от своего прошлого, от своих друзей, от всех, кто был ему дорог. Из рассказа Такемичи Мирай знала, что год назад не стало дедушки Сано. Майки остался один и добровольно довел свое одиночество до абсолюта, погрузился в него без оглядки, заставив всех своих близких вычеркнуть, вырезать его из их жизней. Мирай хорошо понимала, что он только что сделал, и чего желал этим добиться. Манджиро хотел и ее тоже заставить вычеркнуть его. В будущем он никогда не отгораживался от нее. Будущий Манджиро мог построить непреодолимую стену между собою и всеми людьми, что его окружали, — но для нее он всегда распахивал потайные врата, ведущие в самое сокровенное. Этот Манджиро хотел навеки замуровать секретную дверь в его душу, отрезав для нее путь. Но этот Манджиро все еще слишком плохо знал ее. Он еще не знал, что Мирай никогда не отступает. Она сделала глубокий вдох и решительно стерла влагу со своей щеки. Не время раскисать. Нужно взять себя в руки, сшить по лоскуткам разваливающееся сердце, дождаться обратного прыжка, — а затем сделать все, чтобы эта версия реальности перестала быть для Манджиро правдой. — Извините… Запыхавшийся голос, неожиданно раздавшийся позади нее, прозвучал как раскат грома посреди ясного дня — он был последним, что Мирай ожидала услышать сейчас. Не веря своим ушам, она медленно обернулась и шокированно уставилась на юного Такемичи, растрепанного и опирающегося ладонями на колени в попытке восстановить сбившееся дыхание. Похоже, он бежал всю дорогу сюда и, наверное, знал, куда нужно идти, получив сообщение от Сенджу. Вот только это вовсе не было важным. Важным было то, как сильно, почти болезненно, расширились его глаза, как только он встретился с ней взглядами. Такемичи пошатнулся, сделал шаг назад, будто его кто-то толкнул в грудь, продолжая смотреть на нее во все глаза, ставшие невообразимо огромными на его побелевшем лице. Мирай досадливо закусила губу. Черт, это было плохо. Пересекаться с Такемичи в прошлом было опасно, потому что она не знала, чего ждать от подобной встречи. Но это секундное раздражение тут же растаяло в приливе тревоги, охватившей ее при виде шокированного лица Ханагаки. Почему он выглядел таким… — Мирай? — вдруг прохрипел он не слушающимся голосом, моментально останавливая все мысли в ее голове. Мирай сузила глаза, вглядываясь в его взволнованное лицо. Он только что назвал ее по имени, но они с Такемичи еще ни разу не пересекались в прошлом, — он просто не мог знать ее и, тем более, обратиться по имени. — Что?.. — растерянно начала она, хмурясь на стоящего перед ней растрепанного парня. Но Такемичи не дал ей закончить вопрос, порывисто шагнув к ней. — Поверить не могу! — дрожащим голосом прошептал он, лихорадочно скользя взглядом по его лицу. — Как это… Я тебя помню! Мирай уставилась на него, в изумлении приоткрыв рот. Невозможно! Как этот он может ее помнить, если ни разу прежде не видел? Она помотала головой, с силой жмурясь, протянула вперед руку, будто жестом просила его остановиться. — Помнишь меня? — потрясенно переспросила Мирай. — Я не понимаю, но как… Такемичи шагнул к ней, подрагивая от охватившей его взбудораженной энергии. — Говорю тебе, Мирай, как только увидел твое лицо сейчас, у меня как вспышка перед глазами полыхнула. Я помню все: как стал твоим триггером, помню все твои прыжки, я помню, что мы с тобой пытаемся помочь Майки! Говоря это, Такемичи в порыве эмоций ухватился за ее все еще выставленную вперед руку, взволнованно сжал ее пальцы — и Мирай придушенно охнула от знакомого ощущения сдавливания, будто все ее тело и органы кто-то невидимый пропускал через пресс для отжима белья. Зрение поплыло, захламленная улочка и взбудораженное лицо Такемичи смазались, будто незримый художник неаккуратно провел по реальности волшебным ластиком. Воздух исчез, забирая с собой ее дыхание, расплывчатое лицо Такемичи приобрело испуганное выражение, а через миг случилось то, чего Мирай даже не могла предположить. Знакомая тьма с воем опустилась на ее сознание, атом за атомом вырывая ее из чужого времени.

***

Голова дико болела, и все таблетки, которые Мирай успела в себя закинуть, оказались бессильны против этой мигрени. Именно поэтому после возвращения в свое время она несколько часов пролежала бревном в выбранной комнате, совершенно не в состоянии обсудить случившееся с Такемичи, — но это не мешало мыслям и тысячам вопросов вороньем кружить в ее голове, еще больше усугубляя стучащую боль в висках. Что случилось в том переулке? Как мог Такемичи узнать ее? Он прикоснулся к ней, и после этого ее сразу же вырвало из прошлого в свое время, хотя до перемещения еще оставалось больше четырех часов. Мирай поморщилась, закрывая глаза и прижимая пальцы к вискам. Думать было больно, но она продолжала зацикливаться на всех вопросах, что мельтешили в ее голове, потому что они отвлекали от мыслей о Манджиро. Мыслей о том, каким она увидела его в этом прыжке, о том, как сильно он изменился за такое короткое время. Мысли об этом убивали ее, поэтому Мирай добровольно концентрировалась на вопросах о Такемичи, мирясь с головной болью — она была куда более терпимой, чем та, другая боль. С тихим щелчком отворилась дверь, и Мирай натужно разлепила веки, уткнувшись мутным взглядом в бочком протиснувшегося в комнату Такемичи. Он держал в руке большую чашку, над которой клубился полупрозрачный пар. Помявшись у порога, парень подошел к кровати, на которой она лежала полностью одетая, не имея сил даже забраться под одеяло. Если бы виски не сдавливало так сильно, Мирай даже улыбнулась бы, глядя, как тихонько он старался ступать по полу, идя на носочках, — будто приближался к постели умирающего. Такемичи окинул ее бледное лицо обеспокоенным взглядом и тихо цокнул языком. — Думал спросить, как ты себя чувствуешь, но уже вижу по тебе, что это тупой вопрос, — расстроенно признался он. — Ладно тебе, бывало и хуже, — попыталась ободрить его Мирай, но заплетающийся язык свел на нет все ее старания. Такемичи шмыгнул носом, с сочувствием глядя на нее, и кивнул головой на зажатую в его пальцах чашку. — Я тут тебе приготовил куриный бульон, — слегка краснея, сообщил он и застенчиво пожал плечами. — Это, конечно, не бог весть что, но когда я болел, мне… — он вдруг споткнулся на собственных словах, прикрыл глаза, затем глубоко вдохнул и решительно закончил: — мне Хина такой готовила. Когда мы с ней еще были вместе. Его слова тронули Мирай, и ей даже показалось, что головная боль на миг ослабла, уступая дорогу искреннему сочувствию. Такемичи очень скучал по Хинате, и ему даже не нужно было говорить этого вслух, — это было очевидно уже по тому, с какой нежностью он всегда произносил ее имя. Мирай завозилась на кровати, принимая сидячее положение, и махнула ладонью, без слов прося передать ей чашку. Приятный запах коснулся ее обоняния, и Мирай на миг прикрыла глаза, — но, сделав глоток, чудом заставила себя удержать содержимое во рту. Вымученно глянув на пытливо смотревшего на нее Такемичи, она сморгнула проступившие на глазах слезы и натужно сглотнула. — Ну как? — с надеждой поинтересовался Такемичи, присаживаясь на краешек кровати рядом с ней. Мирай открыла рот, пытаясь подобрать наиболее тактичный ответ, но это не понадобилось — Ханагаки все понял по ее лицу и досадливо застонал. — Пересолил, — утвердительно объявил он, кивнув сам себе. — Я подумал, может, мне показалось, но, очевидно, нет. Черт, извини. Я правда очень хотел сделать, как лучше, — сказав это, Такемичи невесело хмыкнул и расстроенно покачал головой. Добавил с грустной иронией: — С другой стороны, это единственное, что я действительно умею: хотеть, как лучше, но делать все только еще более ужасным. — Перестань, — мягко попеняла ему Мирай, утешающе погладив по плечу. — Может, суп и получился немного… слишком соленым, но для меня главное не сам бульон, а то, что ты его специально для меня приготовил. Спасибо. Такемичи с сомнением покосился на нее, и Мирай ободряюще улыбнулась ему, еще раз потрепав по плечу. Его поступок действительно очень расстрогал ее. Особенно сейчас, когда Мирай чувствовала себя как никогда одинокой, — такая неловкая и трогательная забота от него согревала ее сердце. — А как ты его вообще сварил? — вдруг спохватилась Мирай. — Тут же в холодильнике было шаром покати. — Ну, я выскочил в супермаркет, пока ты спала, — признался Такемичи, пожав плечами. — Цены в этом районе просто бешеные, ты в курсе? — Подумав, Ханагаки передернул губами и хмыкнул: — Хайтани когда-то заправляли Роппонги, ты знала? Хорошо, что ты с ними уже закончила все дела, они жуткие отморозки. Мирай сдавленно крякнула и бездумно хлебнула бульона из чашки, чтобы скрыть замешательство, — но тут же закашлялась от концентрации соли в нем и пролила половину на футболку. — Ты чего? — всполошился Такемичи, тут же вскочив и принявшись суетливо пихать ей в руки принесенные с собой салфетки. — Это голова? Сильнее разболелась? — Нет, — хриплым после кашля голосом успокоила его Мирай. Она перехватила его руку с салфетками, забрала их и, как могла, протерла жирное пятно на футболке. Толку от этого не было никакого, все равно придется стирать. — Это я так, просто вспомнила кое-что. Неважно. После слов Такемичи о Хайтани, Мирай не хотела даже представлять его реакцию на новости о том, в чьей квартире они сейчас окопались. Еще меньше она хотела представлять реакцию Рана на то, что она таскает Такемичи Ханагаки в их с Риндо старую квартиру. Некоторым кораблям просто лучше держаться на разных концах океана. Повезло, что Такемичи оказался слишком наивным, предполагая, что эта квартира принадлежит кому-то из ее прошлой жизни в клане якудза. — Кстати, о памяти, — задумчиво проговорил Ханагаки, забирая у Мирай чашку и ставя ее на тумбочку возле кровати. — Я теперь помню эту нашу встречу в две тысячи одиннадцатом. Но, вроде бы, от этого не случилось никакого временного парадокса, хм? Мирай сделала глубокий вдох, уже привычно массируя виски. Боль понемногу отступала, давая ей возможность нормально дышать. — Я не понимаю, как вообще прошлый ты мог меня вспомнить, ведь мы ни разу не виделись до этого прыжка, — покачала она головой. — Есть у меня одна идея, — медленно проговорил Такемичи и, поймав вопросительный взгляд Мирай, с глубоким вздохом продолжил: — Когда Наото был моим триггером, его память обновлялась каждый раз, когда я возвращался из прошлого, так, чтобы он помнил все изменения. Так вот, я думаю, то же самое случилось и со мной. Только, как бы… — он покрутил рукой в воздухе, будто помогая себе подобрать нужные слова, — как бы наоборот, понимаешь? Я, точно так же, как и Наото, получил память обо всех изменениях — и о тебе, — но только в прошлом, а не в будущем. Мирай задумчиво хмыкнула, принявшись механически расстегивать бандаж на правой руке — она уже болела куда меньше, и он только мешал ей. — Но ты ведь все вспомнил только после того, как увидел меня, правильно? Насколько мне известно, память обычных триггеров, связанных с прыгунами с приобретенным даром, должна обновляться в тот же миг, когда прыгун возвращается в их время. — Ну, так а я ведь и не обычный триггер, верно? — пожал плечами Такемичи. Мирай медленно кивнула, глядя на него. Это вполне могло оказаться правдой. Еще ни разу ни один прыгун не становился триггером для другого — по крайней мере, знанием о подобных прецедентах никто из них не располагал. В словах Такемичи был резон: они понятия не имели, какие особенности может иметь их связь. — Тогда почему ты не узнал меня в две тысячи восемнадцатом, когда я передала тебе фото? И, более того, ведь в таком случае ты должен был вспомнить, почему мы пытаемся сейчас помочь Майки, а это все изменило бы в твоих дальнейших действиях. — Его лицо вытянулось в растерянной озадаченности, и Мирай со вздохом покачала головой. — Ладно, если твоя теория отчасти верна, то, вероятно, наша связка может работать как стандартная связь триггера и прыгуна, — задумчиво проговорила она, с радостью чувствуя, что боль в висках уже почти утихла. — То есть, ты запускаешь мой прыжок как из будущего в прошлое, так и наоборот. Такемичи согласно кивал головой, слушая ее, и будто забывшись, рассеянно поднес ко рту чашку с бульоном, отхлебнул — и тут же поморщился, поспешно отставляя ее назад на тумбочку. — С той лишь разницей, что вернуться назад в свое время ты можешь как со мной, так и без меня, когда заканчивается твой лимит на пребывание в прошлом, — добавил он. Мирай кивнула, со вздохом потирая лоб — эхо мигрени еще пульсировало под кожей остаточными импульсами. — У тебя тоже так адски болела голова после контакта со своим триггером? — спросила она, слегка поморщившись. — Никогда, — покачал головой Такемичи, затем хмыкнул. — Ну, вообще-то, бывало иногда — но только потому, что перед прыжком мне кто-то конкретно начищал табло. — Мирай фыркнула и усмехнулась в ответ на его слова. — Скорее всего, твоя головная боль — еще одна побочка нашей нестандартной связи. Мысленно Мирай с ним согласилась. Поднявшись, она с тихим кряхтением потянулась, слушая, как щелкают позвонки. Провожаемая настороженным взглядом Такемичи, очевидно, побаивавшимся, что она может в любой момент свалиться на пол от слабости, Мирай описала медленный круг по комнате. — Было еще кое-что, — тихо призналась она, напряженно хмурясь. — Я говорила, что наткнулась на… на Майки. — Ей пришлось сглотнуть вязкую, отдающую горечью слюну при этом воспоминании. — И что там была Сенджу, и что там был… там был Санзу. — Ты рассказала об этом, как только вернулась, — неуверенно подтвердил Такемичи, интонацией явно давая знать, что не понимает, зачем она вновь говорит об этом. — Да. Но я не рассказала, что Санзу меня не узнал, — хмуро сообщила Мирай. — Не узнал? — растерянно переспросил Такемичи, озадаченно сводя брови к переносице. — Но, погоди-ка… Он ведь уже видел тебя в твоих предыдущих прыжках? — Все так, — утвердительно кивнула Мирай, складывая руки на груди. — Но в этот раз он абсолютно точно не узнал меня. Вел себя так, будто видит впервые. — Но Майки тебя помнил? — неуверенно уточнил Такемичи и, после нового согласного кивка от Мирай, потряс головой, в недоумении прижимая пальцы к глазам. — Я вообще ничего не понимаю. — Я тоже, — согласилась Мирай, подходя к своему брошенному возле кровати рюкзаку. — Поэтому, — она выудила из рюкзака телефон и многозначительно кивнула на него, — нужно поговорить с тем, кто сможет в этом разобраться. Понимание блеснуло в голубых глазах Такемичи, когда он отвел от них пальцы. Он поджал губы и согласно кивнул, а Мирай принялась набирать номер слегка подрагивающими пальцами и вывела звонок на внешний динамик. Звонить ему можно было только в особых случаях, потому что даже многоступенчатая защита соединения не гарантировала полной безопасности. Но этот случай и был особенным. Им нужно было разобраться в нюансах происходящего, чтобы не наделать опасных ошибок. Услышав слегка искаженный телефоном голос наставника, Мирай на секунду прикрыла глаза, чтобы заглушить пощипывание под веками. — Все в порядке, Йоричи, — поспешила она успокоить взволнованного Такаяму. — Не случилось ничего плохого, я не поэтому звоню. — Быть на таком большом расстоянии и не знать, что с тобой происходит, оказалось действительно непросто, — проговорила трубка голосом ее наставника, пропуская через динамик его усталый вздох. — Да, — просто ответила Мирай, кусая губы. В груди было тепло от звука его голоса, но в то же время жгло и кололо невозможностью увидеться. Она скучала по наставнику. И не только по нему. — Вы в безопасности, Йоричи? Как Рен? — Мы в порядке, — поспешил успокоить ее Такаяма. — Если бы ты позвонила десятью минутами ранее, застала бы Рен дома. Она ушла в магазин. Мирай улыбнулась, облегченно прикрывая глаза. Знать, что ее учитель и наставница в безопасности — многого стоило. Она по гроб жизни будет благодарна и обязана обоим Хайтани за помощь — без их содействия ничего этого не было бы. Даже не зная, в какой части света сейчас находятся двое самых близких для нее людей, Мирай чувствовала тепло и умиротворение от одной лишь мысли, что Мори-кай уже не смогут дотянуться до них своими провонявшими смертью руками. — Но если все в порядке, то… — медленно проговорил Йоричи, позволяя неоконченной фразе многозначительно повиснуть в воздухе. — Мне нужна ваша помощь, чтобы разобраться кое в чем. Мирай бегло описала наставнику ситуацию и взволнованно закусила губу, ожидая его ответа. Почему-то она была абсолютно уверена, что учителю не составит труда объяснить отсутствие у Санзу памяти о ней. — Хм-м… — протянула трубка голосом Йоричи. — На самом деле в этом нет ничего удивительного. Мирай и Такемичи недоумевающе переглянулись, и Такаяма правильно истолковал их растерянное молчание. — Дело в том, что каждый прыжок Такемичи в прошлое и изменения, которые он в него вносил, создавали новую ветку реальности, — заговорил Йоричи спокойным и размеренным тоном, таким же, каким вел занятия для Мирай, когда та была еще ребенком. — Такемичи, конечно же, помнил каждую из этих версий прошлого, но вот люди, которых он встречал в каждом своем прыжке, принадлежали к разным слоям реальности. Это значит, что версия реальности две тысячи одиннадцатого года не та же самая, что была в две тысячи девятом. Санзу из две тысячи девятого года помнил бы тебя и дальше. Но Санзу версии две тысячи одиннадцатого — нет. — Не понимаю, — растерянно пробормотал Такемичи. — Но ведь меня же никто не забывал, когда это я прыгал в прошлое. — Ты перемещался сознанием в свое тело, которое существовало и принимало участие во всех событиях, в которые ты вмешивался. Поэтому все люди, с которыми ты контактировал в те моменты, продолжали помнить тебя, даже принадлежа разным веткам реальности, — терпеливо пояснил Йоричи. — Однако в случае Мирай, которая переносится в прошлое в своем текущем физическом теле, ее присутствие во всем происходившем тогда является… кгм… внеплановым. Изначально ее попросту не было в тех событиях. Потому один и тот же человек может помнить ее в одной подреальности, и не помнить в другой. Эти версии одной и той же личности в каждой ветке, они… как бы сказать… не имеют доступа к памяти друг друга. Будто находятся на разных этажах здания. У Такемичи на лице было написано, как сильно он старается угнаться за объяснениями Йоричи, но все равно отстает. Мирай же несколько раз прокрутила в голове услышанное, сосредоточенно хмурясь и обдумывая новую информацию. — Но Майки помнил меня, — медленно проговорила она, подходя ближе к тумбочке, на которой лежал телефон, чтобы Йоричи было хорошо ее слышно. — Если ветки реальности две тысячи девятого и две тысячи одиннадцатого — разные, это объясняет, почему меня не узнал Санзу, но не объясняет, почему Манджиро по-прежнему помнил все обо мне. Еще даже не закончив говорить, Мирай замерла, оглушенная воспоминанием о том, что говорил ей Манджиро. В ту страшную, измазанную кровью и пропахшую пеплом ночь, когда он умирал у нее на руках, он сказал ей… Сказал, что помнил ее каждый раз. Сказал, что хотел бы прожить с нею каждую из своих жизней, если бы только мог. Эти воспоминания были такими мучительными, что разум Мирай сделал их расплывчатыми, пытаясь защититься от мощи обрушившегося на нее горя — поэтому она не сразу вспомнила об этом. Но теперь это казалось очевидным. Если копнуть глубже, то даже в ту первую их встречу в клубе, куда Коджи Сакамото отправил приемную дочь ликвидировать главу Бонтена, Майки упомянул что-то похожее. Когда Мирай заявила, что не помнит никаких своих прыжков в его прошлое, Манджиро предположил, что дело, возможно, именно в нем, раз у него есть эти воспоминания. Йоричи говорил что-то, но Мирай так глубоко ушла в свои размышления, что даже не слышала наставника. — Майки помнил меня просто потому, что он — это он, — уверенно сказала она, неосознанно перебивая Йоричи в порыве выплеснуть наружу снизошедшее на нее понимание. Телефон замолчал — наставник на том конце явно пытался сообразить, что она имела в виду, как и Такемичи, который сейчас таращился на нее с приоткрытым в недоумении ртом. А Мирай вдруг ощутила прилив энергии, иголочками прошедшейся по всем ее нервным окончаниям. Она схватила телефон и принялась мерить комнату нервными шагами. Мирай не замечала вопросительного взгляда Такемичи, полностью отдавшись этому ощущению уверенности в своей догадке. Обернувшись, она наконец обратила внимание на озадаченное выражение лица Ханагаки и тишину в трубке, что отрезвило ее, возвращая в здесь и сейчас. — Все дело в Майки, — торопливо проговорила она, стараясь быстрее донести до них это осознание. — В нем, и в нас с тобой, — Мирай круговым движением кисти обвела пространство между собой и Такемичи. — Из-за нас, из-за того, что я перелила ему свою кровь, а ты менял его прошлое, эти грани между разными версиями реальностей, должно быть, смазались для Майки. Мы сейчас ищем момент, когда под действием черного импульса ему открылись воспоминания о всех версиях его личности во всех вариантах реальности. Но даже до этого, до того, как он вспомнил то, что не должен был помнить, законы подреальностей уже не работали для Майки так, как для остальных. Границы между ними стирались все сильнее для него, хоть он и не понимал этого. И потому он продолжал помнить меня, даже находясь в другой ветке. Пока она говорила, глаза Такемичи становились все шире, пока, наконец, не стали походить на два чайных блюдца на его лице. — Пожалуй, в этом есть смысл, — донесся из телефона задумчивый голос Йоричи. — Как скажете, — слабо пролепетал Такемичи, жмурясь и встряхнув головой так, будто отпустившая Мирай мигрень теперь передалась ему. — Хайтани! — вдруг выпалила Мирай, заставив Ханагаки подпрыгнуть от неожиданности — но она даже не заметила этого, охваченная волнением. — Йоричи, но как могло выйти так, что меня помнят Хайтани? Я имею в виду тех Рана и Риндо, с которыми мы имеем дело сейчас, в этом времени. Они оба помнят меня из две тысячи девятого года. Как и Мина. Если две тысячи девятый был другой веткой реальности, отличающейся от той, в которой мы живем сейчас, то в их памяти не должно было остаться воспоминаний о той нашей встрече, разве не так? — Полагаю, все дело в том, что все ветви прошлого ведут к нашему времени, — раздался голос Йоричи из динамика после короткой паузы. — И Хайтани добрались до настоящего, больше ни разу не столкнувшись с тобой — именно поэтому ты из прошлого осталась в их памяти. — Вы меня потеряли, — пробормотал Такемичи, потирая переносицу пальцами. — Я тоже не совсем поняла, Йоричи, — растерянно призналась Мирай. — Хорошо, давайте так, — покладисто согласился упростить объяснение Йоричи. — Представьте себе многоэтажный дом. Каждый этаж — отдельная ветка реальности, появлявшаяся в результате изменений, которые Такемичи вызывал в прошлом. Крыша здания — наше время. Харучиё Санзу поднимался на крышу по лестнице, переходя из одной ветви реальности в следующую. Он повстречал тебя, Мирай, на этаже две тысячи девятого года, а затем поднялся выше, на этаж две тысячи одиннадцатого, где снова пересекся с тобой — вот только его воспоминания о вашей предыдущей встрече так и остались на нижнем этаже. — Мирай сосредоточенно кивнула, совсем забыв, что наставник ее не видит. Такемичи массировал переносицу, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Йоричи продолжал: — Если две тысячи одиннадцатый окажется годом, когда Санзу в последний раз видел тебя в прошлом, то, поднявшись на крышу — в настоящее — он будет помнить только тот этаж две тысячи одиннадцатого, но не вспомнит других. Однако, в отличие от него, оба Хайтани и их сестра не поднимались по лестнице. Вместо этого они сели в лифт и без остановок доехали до настоящего времени, больше ни разу не встретив тебя в прошлом ни на одном из этажей. Именно поэтому у них сохранились воспоминания о тебе из две тысячи девятого года, когда они видели тебя в последний раз. Мирай закусила губу, обдумывая все услышанное. Такемичи пробормотал что-то о том, что пойдет заварить чай, но она подозревала, что у него просто разболелась голова от обилия информации. Зато ее мигрень, как ни странно, угасла окончательно. Проводив его взглядом, она спросила: — Но как объяснить то, что в нашем будущем ничего не поменялось после того, как Такемичи вспомнил все эти события в прошлом? Ведь с этими знаниями та его версия должна была бы вести себя совсем иначе. — Здесь я в таком же замешательстве, — нехотя признался Йоричи. А Мирай вдруг остановилась посреди комнаты, замирая от неожиданно пришедшей в голову мысли. В ее памяти с удивительной четкостью всплыло воспоминание о декабрьском вечере 2019-го года, когда Санзу ввалился в пентхаус Майки, обвиняя его в том, что глава забросил дела своей группировки. В тот вечер Санзу, обдолбанный и брызжущий ядом, упрекал Манджиро в том, что тот снова пустил Мирай в свою жизнь после того, как едва смог собрать себя по кусочкам, когда она исчезла восемь лет назад. И сейчас до Мирай яркой вспышкой, хоть и с опозданием, дошло: то, что произойдет между ними в 2011-м году, и было тем загадочным событием, случившимся «восемь лет назад», о котором она так часто слышала от Майки, но так никогда и не узнала никаких подробностей. Смазанно попрощавшись с обеспокоенным Йоричи, Мирай присела на кровать, вновь прижимая пальцы к вискам, хотя от мигрени уже не осталось и следа. Ее мозг дымился, работая на повышенных оборотах. 2011-й год был последним, когда Манджиро виделся с ней в его прошлом — следующая их встреча состоялась через восемь лет, в декабре 2019-го, когда Мирай направила пистолет в его голову в VIP-комнате элитного клуба, решительно настроенная выполнить задание приемного отца. Но ведь на фотографии, ставшей их картой для последовательности прыжков, был также указан 2018-й год. Манджиро не помнил ту их встречу? Или она попросту не состоялась? Но тогда почему именно 2018-й год был указан на фото? И что все-таки должно было случиться в 2011-м? Что за событие, связанное с ней, произошло в этом году, и о котором Манджиро так упорно молчал? Мирай чувствовала близость ответа — он танцевал на кончиках пальцев, облизывал грани ее сознания, просясь в ее разум. Был только один способ действительно ухватиться за этот ускользающий ответ. Глубоко вздохнув, Мирай поднялась и вышла из комнаты, держа путь на кухню. Она надеялась, что Такемичи уже достаточно пришел в себя, чтобы попробовать еще раз. Им предстояла вторая попытка отправить Мирай в нужный день прошлого.

***

Ладонь полыхнула короткой и резкой болью, когда Мирай провела лезвием ножа рядом с еще совсем свежим порезом. Новая царапина тут же наполнилась горячими алыми каплями и руку пришлось приподнять ладонью вверх, чтобы не запачкать кухонный стол. — Порядок, Такемичи? — мягко спросила Мирай, глядя на зависшего в усталой задумчивости парня. Второй нож в его руке слегка подрагивал; Мирай мимолетно подумала о том, что еще ни разу не использовала эту кухонную утварь в квартире Хайтани по прямому назначению. От звука ее голоса Такемичи встряхнулся, вытаскивая себя из сонного транса, в который погрузился, гипнотизируя лезвие в своих пальцах. — Я в норме, не беспокойся за меня, — деланно бодрым голосом заявил он и, не теряя времени, резким взмахом ножа полоснул себя по левой ладони, слегка задев давний шрам в ее центре; его движение было нервным и раздраженным, противореча фальшиво-непринужденному тону. Ханагаки тоже приподнял руку, и алые бусины лениво заскользили по его раскрытой ладони. — Не волнуйся, Мирай, на этот раз я не промажу. Обещаю. Он специально делал вид, будто его ничего не беспокоит; будто переживания, поднятые со дна его памяти этой необходимостью до мельчайших подробностей вспоминать тяжелые и болезненные события — ничего не значили. Мирай тихо вздохнула и подошла к нему, протянула вторую, не порезанную руку и мягко положила ее на его плечо. — Это ничего, Такемичи, — прошептала она, наклоняя голову вбок, чтобы заглянуть в его подернутые туманом усталости глаза. — Я понимаю. Я уже видела, каким он был тогда. Мирай надеялась, что сможет приободрить Такемичи, но вместо этого ее слова внезапно возымели противоположный эффект: Ханагаки напрягся, крепко сжимая челюсти, отчего его обычно добродушное лицо приняло жесткое, более взрослое выражение, а глаза прояснились, став неожиданно прохладными. — Ты еще ничего не видела, Мирай, — угрюмо возразил он, а затем, поймав ее взгляд, потянулся окровавленной ладонью к ее приподнятой руке. — Но ты увидишь. Мрачное окончание его фразы впилось занозой в барабанные перепонки Мирай, когда Такемичи соединил их порезанные ладони и воздух резко выдавило из ее легких. Уже привычно казалось, что ее тело распадается на кусочки, будто сложный конструктор, чтобы протолкнуть ее атомы через пространство и время, безошибочно заново собирая ее по разбросанным в этом темном вакууме пазлам. Подошвы старых кедов слишком резко вновь оказались на твердой земле, и Мирай покачнулась, судорожно хватая ртом вернувшийся в мир воздух — и едва не подавилась этим воздухом, когда вместе с ним глотнула и прохладную влагу. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы осознать: идет дождь. Такемичи говорил, что в тот день был сильный ливень. Мирай слегка покачнулась, заплетясь ногой за ногу — кости в них еще не успели перестать ощущаться бесполезным киселем, — и несколько раз с силой сомкнула веки, чтобы прояснить зрение. Щурясь от косых струй дождя, Мирай огляделась по сторонам, пытаясь определить, где находится. Дождь и вечерняя темнота, разгоняемая тусклыми фонарями, не облегчали задачу, но она довольно быстро поняла, что стоит возле выхода многоярусной парковки. Отойдя на пару шагов, Мирай обернулась и различила в удалении огни колеса обозрения. Сердце пропустило удар, затем тревожно похолодело в груди. Кажется, на этот раз прыжок действительно оказался точным. По крайней мере, это было именно то место, куда она должна была попасть, а вот насчет правильности временного промежутка ей еще предстояло… — Цыпочка, ты что тут забыла? Мирай резко обернулась на этот хриплый грубоватый голос и увидела перед собой двоих рослых парней в темно-серых комбинезонах. Она с отвращением заметила, как подозрение на их лицах буквально за несколько секунд сменилось совершенно другим выражением, пока их глаза беспардонно и оценивающе проходились по ней с ног до головы. Что привлекательного эти отморозки могли сейчас увидеть в ней — промокшей, в потертых джинсах и старой куртке, с заживающими царапинами на лице, — Мирай решительно не понимала, тем не менее, зажегшийся в их зрачках похотливый огонек недвусмысленно отражал их мысли. Мирай нащупала рукоять метательного ножа в подкладке куртки. Пистолет она больше с собой не брала: прошлый прыжок показал, что это могло быть чревато последствиями — такое оружие было слишком опасным и, попав в не те руки, могло стать причиной настоящей катастрофы. Мирай отступила на пару шагов назад, пока оба парня, предвкушающе скалясь, продолжали надвигаться на нее. Она сосредоточенно сканировала глазами пространство, подыскивая наиболее выгодную позицию для себя, чтобы расправиться с этими двумя с минимальными потерями и перестать, наконец, терять драгоценное время. — А ты молчаливая, — протянул один из парней, сплюнув в лужу, куда только что ступил тяжелым ботинком. — Правильно, нечего зря сотрясать воздух. Пока остальные пиздятся, мы неплохо равлечемся. Он загоготал, довольный своим жалким остроумием, и Мирай поморщилась от звука этого блеющего смеха, но через миг ее глаза расширились, уткнувшись в надписи на серой ткани их комбинезонов. Рокухара Тандай. Оба придурка совершенно точно принадлежали к группировке Минами Терано по прозвищу Саус. И один из них только что явно упомянул о происходящей поблизости драке. Мирай натужно сглотнула, чувствуя прилив нервной энергии. Это значило только одно: они с Такемичи действительно не промазали в этом прыжке. Битва трех небожителей происходила прямо сейчас, в этот момент. Мирай приняла более устойчивое положение, внимательно следя за движениями наступающих на нее парней. Ей нужно было закончить здесь все быстро и найти Манджиро. Раздражение от того, что два этих недоноска задерживали ее, зудело под кожей, заставляя кривить губы в отвращении. Но Мирай так и не довелось самой дать отпор несостоявшимся насильникам. Слегка растерявшись от неожиданности, она смотрела, как выпучились и тут же остекленели их глаза, каждого по очереди, — а затем оба парня, как подкошенные, повалились лицами вниз, прямо в грязную лужу. Вот только, увидев нежданного спасителя, Мирай попятилась назад, повинуясь вшитому в каждую ее клетку инстинкту. Кровь застыла и загустела в венах, превращаясь в ледяное крошево, пока она смотрела на эту кривую ухмылку, болезненно натягивавшую загрубевшую кожу на шрамах в уголках рта. — Так, так, та-а-ак, — почти весело протянул Харучиё Санзу, поигрывая зажатой в одной руке железной трубой. — Интересно, что скажет Майки, узнав, что его приятельница развлекается с членами вражеской группировки. Только такой неадекватный человек, как Санзу, мог углядеть что-то, похожее на «развлечение» в той сцене, которую сам же и прервал. Он вдруг перестал улыбаться, эту улыбку будто стерли с его лица волшебным ластиком — и настолько мгновенная смена выражения выглядела до чертиков пугающе. Санзу в два широких шага преодолел разделявшее их расстояние и ухватился за шиворот куртки не успевшей отскочить Мирай. Он слегка встряхнул ее и снова ухмыльнулся, упиваясь невольно отразившимся в ее глазах страхом. Санзу мотнул головой, отбрасывая упавшую на лицо мокрую прядь, выбившуюся из хвоста, и снова дернул Мирай, грубо увлекая ее за собой. Ей пришлось крепко сцепить зубы и бороться с собственным телом, каждая клеточка которого разрывалась, переполненная животным порывом бежать от этого человека, как можно дальше, потому что он был опасен, опасенопасен, — но Мирай заставила себя следовать за ним. Он собирался привести ее к Майки, а это было именно то, чего она хотела, так что Мирай готова была потерпеть его вызывающее дрожь общество. — Я и сама могу идти, — процедила она сквозь зубы, дернув плечом в попытке сбросить его руку. Санзу лишь расхохотался, коротким, лающим смехом. — Помалкивай, — обрубил он так агрессивно, что смех, только что плясавший на его мокрых от дождя губах, показался Мирай слуховой галлюцинацией. Санзу тянул ее за собой, идя прямо по лужам — его белым ботинкам из грубой кожи они были не страшны, но тряпичные кеды Мирай моментально промокли насквозь, противно холодя ноги. Дождь отбивался от плотной ткани его белого плаща и, кажется, вообще не причинял ему неудобств. Неудобство ему причиняла Мирай, судя по неприязненным взглядам, которые он то и дело бросал на нее, кривя тонкие губы то ли в усмешке, то ли в гримасе. Мирай невольно споткнулась, тормозя своего конвоира, когда они вышли за угол многоэтажной парковки и ей открылся обзор на широкую уличную стоянку. Казалось, люди занимали каждый миллиметр пространства, создавая сюрреалистичные островки темно-серого, черного и белого — в глазах невольно поплыло от обилия разных униформ. Санзу грубо дернул Мирай, таща за собой и не дожидаясь, пока она выровняет шаг. Они по широкой дуге обошли стоянку, в центре которой уже разгоралась жестокая драка, — но в этом человеческом месиве из униформ, окровавленных кулаков и лиц Мирай так и не смогла различить никого знакомого. А Санзу тянул ее за собой, унизительно держа за шкирку, и дождь холодными струйками затекал в оттянутый ворот куртки, продирая кожу неприятным ознобом. Они приблизились к группе людей, одетых в такую же белую, как и у Санзу, униформу, и тогда Мирай неожиданно выцепила из толпы вдалеке искаженное ужасом лицо юного Такемичи. А следом сбилась с шага, лишаясь дыхания, когда ее насквозь пронзило темнотой знакомого тяжелого взгляда. Манджиро стоял во главе горстки своих людей, не участвовавших в потасовке, в расстегнутом белом плаще, под которым виднелся черный лонгслив, и смотрел на нее в упор — давящим, пронзительным взглядом. Слегка потемневшие от влаги волосы липли к его бледным щекам, по которым прозрачными слезами катились дождевые капли — будто в насмешку над теми слезами, что никогда не проливались из его глаз, когда он нуждался в них больше всего. На его лице застыло отстраненно-мрачное выражение, брови сдвинуты к переносице, образуя там недовольную морщинку. Манджиро сверлил Мирай напряженным, острым взглядом, даже не глядя на широко скалящегося Санзу, который ускорил шаг, таща девушку за собой. — Я только что застал ее в компании уебков из Рокухары, Майки! Она может быть их шпионкой, — нахально объявил Санзу, будто в предвкушении какого-то захватывающего зрелища касаясь кончиком языка шрама в уголке рта и впиваясь в лицо своего командира жадным взглядом, плохо скрывающим его ликование от этого умозаключения. — Что скажешь на это? Мирай наградила его таким возмущенным взглядом, что было странно, как его кожа не обуглилась от полыхающей в ней неприязни. Этот чертов псих отлично понимал, что она не имеет никакого отношения к Рокухара Тандай, но у Санзу, кажется, в самой крови была запечатана инстинктивная ненависть к ней, разносившая это чувство ядовитой лавой по его венам. Он будто предчувствовал, каждый раз — что рано или поздно Мирай встанет между ним и его королем. Майки не удостоил его взглядом, игнорируя эту голодную жажду похвалы в тускло-голубых радужках, нездорово блестящих под действием таблеток; он продолжал смотреть только на Мирай, впиваясь глазами в самые ее зрачки, будто мог прочитать в них ответы на свои вопросы. — Отпусти ее, Санзу, — ровным голосом, на одной ноте велел Манджиро. Лицо Санзу вытянулось в удивлении, которое могло бы выглядеть комично, если бы не зазубренная острота взгляда, которым он просверливал дыру в командире. — Что? — переспросил Санзу, наконец убрав с лица эту жуткую улыбку. Его пальцы конвульсивно дернулись на вороте Мирай, мимолетно задев костяшками ее шею, и она судорожно отшатнулась от этого внушающего ей ужас прикосновения. — Ты разве не слышал, что я только что сказал? — Я тебя услышал, — все тем же плоским голосом отозвался Майки, наконец соизволив перевести взгляд на своего подчиненного. — И я разберусь с этим сам. А ты лучше займись делом, Хару, — и он слабо кивнул головой в сторону толпы, где набирало все большие обороты устроенное здесь побоище. Санзу еще несколько секунд буравил взглядом своего командира, но непроницаемое выражение на лице Майки не дрогнуло ни на миг. Наконец, пальцы Харучиё разжались, напоследок слегка толкнув Мирай, и она хаотично взмахнула руками, чтобы удержать равновесие. Без единого слова Санзу развернулся и решительно двинулся вперед, буквально врываясь в гущу потасовки с крепко зажатой в пальцах железной трубой. Манджиро еще пару секунд глядел на Мирай этим пугающим, нечитаемым взглядом, затем качнул головой в направлении стоящего позади него темноволосого парня с лисьим разрезом глаз и длинной серьгой в левом ухе. — Стань сзади и не высовывайся, — пустым голосом обронил Майки, отворачиваясь от Мирай и вновь обращая взгляд на становящуюся все более кровавой битву. — Ты не должна была здесь появляться. Мирай сцепила зубы, загоняя назад все слова, что жгли ее язык, просясь наружу. Но спорить с Майки сейчас было бы глупо — вокруг слишком много ушей, которым не предназначался этот разговор между ними. Стоявший возле нее брюнет скользнул по Мирай настороженно-заинтересованным взглядом, чуть склоняя вбок голову, отчего его собранные на одну сторону волосы свесились еще ниже, отдельными прядями падая на лицо. Мирай нервно сжала кулаки, чувствуя напряжение от препарирующего взгляда его темных глаз с хитрым прищуром. — Коко, — обратился Манджиро к темноволосому, не глядя на него. — Мы пока понаблюдаем. Брюнет среагировал на его слова моментально, тут же переводя внимание с Мирай на командира. Он ступил ближе к Майки, оставляя Мирай бесполезно стоять за их спинами, но его слова она расслышала четко и ясно: — Не будешь действовать, босс? Мирай вдруг подумала, что голос Коко как нельзя лучше подходил своему владельцу: бархатистый и вкрадчивый, но под этой медовой оболочкой таились пропитанные опасным ядом иглы. — Ага, — без каких-либо эмоций отозвался Манджиро. — Пока оставлю все на Харучиё. Его слова будто стали безмолвным знаком для Мирай, потому что она вновь перевела взгляд с затылка Майки в гущу сражения. Ее глаза очень быстро нашли Санзу — он выглядел устрашающе с вновь вернувшейся на лицо безумной улыбкой, растянутой так широко, что она совершенно точно должна была причинять ему боль. — Тебе… все равно? — осторожно спросил Коко, бросая испытывающий взгляд на Майки, который лишь склонил голову вбок, так ничего и не ответив. А Мирай, стоя за их спинами, неожиданно уткнулась взглядом в еще одно знакомое лицо. Она хорошо помнила его, помнила этот страшный шрам, пересекающий лоб и висок, — это лицо осталось вырезанным в ее памяти, только в тот день оно было покрыто живописью из кровавых разводов и белейшего снега, пока ее руки отчаянно пытались удержать его жизнь внутри израненного тела. Какуче. Это был он, без сомнения, — сражался на стороне Рокухара Тандай в этой битве. Мирай натужно сглотнула, давя всколыхнувшиеся эмоции — ей нужно было оставаться собранной. Она видела, как Санзу прокричал что-то, бросаясь на Какуче с занесенной в руке железной трубой, но он не успел обрушить ее на голову выбранного противника. Сзади к нему неслышной тенью подкрался человек, которого Мирай узнала моментально и инстинктивно отступила еще дальше назад, скрываясь за спинами Манджиро и Коко. Он не должен был увидеть ее. Не должен был подняться на другой «этаж», нарушив свои воспоминания в будущем. На утонченно-красивом лице Рана Хайтани играла очаровательная, но леденящая кровь улыбка, пока он накручивал одну из кос на телескопическую дубинку, которой только что огрел по голове волком глядящего на него Санзу. Ран что-то говорил ему, продолжая улыбаться, как ни в чем ни бывало, и не смотрел в их сторону, но Мирай все равно чувствовала, как щупальца напряжения сдавливают ее внутренние органы. Она пожалела, что в ее куртке нет капюшона, который она могла бы накинуть на голову, скрыв лицо от всех людей, которые не должны были увидеть ее здесь и сейчас. — Майки, тебя точно все устраивает? — продолжал допытываться Коко, глядя на командира с недовольно-озадаченным прищуром. — Такими темпами Брахманы заберут всю славу себе и битва закончится. Манджиро пошевелился, и Мирай вновь перевела на него взгляд, глядя, как он расплетает сложенные на груди руки и слегка наклоняет вниз голову; она проследила глазами за дождевыми каплями, стекавшими с его мокрых волос и прокладывающими себе путь по белой ткани плаща. Мирай чувствовала себя будто в ловушке во всей этой ситуации. Она не могла повлиять на происходящее, потому что ей нельзя было вмешиваться — одно ее присутствие здесь уже ставило под угрозу установленный порядок событий; поговорить с Майки она тоже не могла, потому что сейчас, максимально сконцентрированный на разворачивающейся перед ними битве, он казался таким далеким и недостижимым для нее. И Мирай чувствовала что-то еще, — оно было под его кожей, запечатанное так глубоко внутри, но будто проступающее невидимыми пятнами на самом воздухе вокруг него. Она чувствовала рев бури под этой бесконечной гладью его искусственного спокойствия. — Думаешь? — лишенным эмоций голосом прошелестел Манджиро, не глядя на своего советника. Коко раздраженно покачал головой, бормоча себе под нос что-то невнятное. Со вздохом он на миг прикрыл глаза, будто прося терпения. — Кто эта девушка? — резко бросил он, качнув головой в сторону застывшей позади них Мирай. Она ждала, что Майки обернется. Хотела, чтобы он обернулся. Чтобы посмотрел на нее. Но Манджиро оставался неподвижным: стоял, не шевелясь, под слишком промозглыми для лета струями дождя, и тот факт, что он упрямо не смотрел на нее, что впервые на ее памяти выталкивал Мирай за пределы возведенной вокруг его души стены — ранил ее сильнее, чем все люди в ее жизни, когда-либо причинявшие ей боль. Потому что боль, которую ей мог причинить Манджиро — не шла ни в какое сравнение. Однажды, в этом переплетении прошлого и будущего, памяти и ее отсутствия, из которых состояла незримая, неразрывная связь между ними, Манджиро сказал, что ей он позволил бы убить его. И Мирай знала глубоко внутри себя, что он тоже мог бы убить ее, уничтожить ее до самого основания — и это было бы куда страшнее физической смерти. Всепоглощающий, неудержимый порыв увидеть его глаза, встряхнуть, заставить его вернуться к ней, вынудил кровь Мирай ускориться в ее сосудах, распаляя кожу, покалывая изнутри тысячей иголочек. Перестав обращать внимание на кого бы то ни было, забыв о стоящем рядом Коко, она шагнула к Манджиро, который так и не дал своему подчиненному ответа. — Посмотри на меня, Майки, — глухо попросила она, но сама не была уверена, что сказанное было просьбой. Для нее это было жизненной необходимостью, неутолимой, первобытной нуждой. Будто услышав безмолвный рев пламени, что с каждой секундой все горячее полыхало в ее груди, Манджиро слегка повернул голову, и Мирай ухватилась взглядом за его точеный профиль. Мокрые волосы липли к его щекам, влажные от дождя ресницы были приопущены, скрывая пустоту глаз. Его кожа казалась фарфоровой, ненастоящей — как у неживой куклы, и Мирай ненавидела эту непроницаемую маску на его лице, которая всегда покрывалась трещинами и ломалась, когда он был с ней. Всегда — но не в этот раз. Коко тактично отступил на пару шагов назад, но Мирай продолжала чувствовать его настороженный взгляд. Вот только ей больше не было дела до этого, не волновало, если этот парень услышит больше, чем следовало. В ее душе, в ее голове, в ее сердце не хватало места для других мыслей и чувств, кроме тех, которыми до предела наполнял ее Манджиро — и, казалось, она в любой момент могла разлететься на осколки, не выдержав их силы. — Я велел тебе не искать меня больше, — пустым, лишенным жизни голосом проговорил Манджиро, так и не повернувшись к ней до конца. Боль, обида, и раздражение вперемешку с пониманием его мотивов всколыхнулись внутри Мирай, подступая к горлу необдуманными словами, а еще больше — желанием просто заорать без слов, кричать, пока не лопнет ее горло, но, может быть, хотя бы тогда перестанет так сильно жечь внутри. — Я плохо подчиняюсь приказам, Майки, — отчеканила Мирай, с облегчением отметив, что голос не дрожал. — Ты поступил так же со всеми своими близкими, не так ли? Сделал все, чтобы они перестали тебя искать. Вот только со мной у тебя это не получится. Его ресницы дрогнули — от ее ли слов, или от дождевой капли, скатившейся с его виска на щеку, Мирай не знала, — но глаза Манджиро так и не поднял, так и не посмотрел на нее, хотя она не отрывала от него заряженного тысячей эмоций взгляда, впитывая глазами его лицо. Он молчал очень долго — а может, Мирай просто показалось так, потому что время как будто нарушилось в этот момент, сломалось, забыв о том, как управлять своими секундами и минутами. А затем бледные губы Манджиро разжались и, все так же не глядя на нее, он прошептал едва слышным, глухим, но наконец-то больше не мертвым голосом: — Кен-чин тоже меня не послушал. Его слова окатили Мирай обжигающим холодом, с головы до ног, подобно ушату ледяной воды. Конечно же, он знал. Уже знал, что Кен Рюгуджи погиб, немногим более часа назад. Манджиро стоял сейчас здесь, пустым взглядом смотря на кровавое побоище, и дождевые капли смеялись, насмехались над ним, обтекая небесными слезами его сухие глаза, на дне которых, под слоями бронированного, вышколенного спокойствия, бушевала невидимая ни для кого пучина горя. Он стоял здесь, пустой и холодный, с выпотрошенным сердцем, — и никто, никто не видел эту зиящую дыру в его груди. — Наконец-то добрался, — раздался впереди глухой, суровый голос. Манджиро повернулся на звук, и Мирай тоже машинально отыскала взглядом говорившего — это было просто: Какуче стоял прямо перед ними, сжимая крепкие кулаки до побеления костяшек. Его глаза — один багрово-карий, второй подернутый тусклым бельмом после травмы, — с угрюмой решимостью буравили лицо безразлично глядевшего на него Майки. — Ты же не из тех, кто издалека наблюдает за боем, — проговорил Какуче, слегка поведя головой, отчего всколыхнулась длинная серьга в его правом ухе. — Ведь так, Майки? — Хмм… А я-то думал, смогу просто постоять тут в теньке, — без какой-либо интонации протянул Манджиро, и его голос звучал так монотонно, что различить насмешку в нем было практически невозможно. — Но от тебя я другого и не ждал, Какуче. — Я давно хотел столкнуться с тобой по-серьезному, — почти торжественно объявил Какуче, и его губы дернулись в гримасе, которую Мирай не смогла прочитать. — Еще с того дня. Сердце Мирай пропустило удар — слишком свежи были ее воспоминания о крови на снегу и навеки застывших фиалковых глазах, чей исчезнувший из реальности взгляд, похоже, по сей день продолжал преследовать Какуче неупокоенным призраком. — Ну, тогда попробуй, — скучающе отозвался Манджиро, делая медленный шаг к напряженно застывшему напротив него парню. У Мирай во рту поселилась высушенная пустыня, несмотря на влагу, бесконечно орошавшую ее лицо. Она в волнении закусила губу, не зная до конца, чего ждать — Такемичи плохо помнил этот момент и не смог описать его ей подробно. Но он помнил, что произошло дальше — и Мирай не была уверена, что у нее хватит сил просто смотреть на… Это случилось так быстро, что она даже не успела отследить движение Какуче. Его кулак с крушащей силой врезался в скулу Манджиро, заставляя его голову дернуться в сторону; взметнувшиеся мокрые пряди тут же облепили сбитую кожу на его щеке. Удары сыпались один за другим, разбивая эту фарфоровую маску на лице Майки, — но он ни разу не попробовал заблокировать кулаки противника. Просто позволял Какуче избивать себя, не делая ни единой попытки защититься. Мирай услышала, как с шипением втянул воздух сквозь зубы стоявший сбоку от нее Коко, и этот звук будто вернул ей ощущение собственного тела, потому что она сразу же почувствовала боль в ладонях, в которые почти до крови впились ее ногти — с такой силой она сжимала подрагивающие кулаки, беспомощно глядя на это избиение и не зная, имеет ли право вмешаться. Майки не давал отпора, не нанес ни единого удара. Стоял под дождем, опустив голову, и не прекращающийся ливень слизывал кровь с его лица, размазывая ее алыми потеками на коже. Какуче тяжело дышал, стоя напротив него с до дрожи стиснутыми кулаками, и его грудь бурно вздымалась под серым комбинезоном от сбившегося дыхания. — Какого черта, Майки, да что с тобой? — прорычал он, яростно оскалившись. — Почему не бьешь в ответ? Нахера ты вообще сюда приперся?! Манджиро молчал, как будто не услышал ни единого слова. Его взгляд был устремлен вниз, слипшиеся от влаги ресницы мелко подрагивали, но Мирай была готова поклясться, что сейчас он не видит перед собой ни Какуче, ни происходящую за их спинами битву. Медленно, заторможенно, он поднял руку, раскрыл ладонь, подставляя ее под струи дождя; несколько секунд смотрел на прозрачные капли, собиравшиеся в островки влаги на его коже. Мирай смотрела только на него, неотрывно, и чувствовала, как ускоряется ее сердце, сжимаясь в предчувствии новой боли. А Майки вдруг сжал в кулак мокрую от дождя ладонь, поднес к груди и вдавил в сырую ткань черной кофты под оставшимся на плечах белым плащом; он давил и давил, будто хотел насквозь пробить кулаком собственную грудь, останавливая сердце. Манджиро продолжал смотреть на асфальт под своими ногами, не мигая, а его губы слабо шевельнулись, и сквозь шум дождя Мирай различила разбитое, еле слышное: — Кен-чин… Как же пусто внутри. Его слова исторгли едва слышный стон из груди Мирай, который она тут же заглушила кулаком. Все внутри нее рвалось к нему в желании укрыть, защитить его душу, потому что в этот момент во всем мире и за его пределами не было никого более сломанного и одинокого, чем Манджиро Сано. Но, уже почти сделав этот необдуманный, безрассудный шаг к нему, Мирай замерла, полностью останавливаясь и чувствуя, как напряжение тисками зажимает ее мускулы. Что-то случилось. Что-то поменялось. Она разглядела это в его плечах, которые перестали дрожать, разглядела в наклоне головы, внезапно ставшим хищным. Еще секунду назад перед ней стоял Майки, разбитый и сломленный; сейчас же тот, кто глядел на Какуче жаждущим крови полуслепым взглядом, не имел с Майки ничего общего — кроме запретных, опасных воспоминаний. Он медленно поднял голову, и было в этом движении что-то такое, от чего кровь стыла в жилах — Какуче тоже почувствовал это, судя по тому, как неуверенно отступил назад в то же время, как Манджиро шагнул к нему. — Что за… — пробормотал Коко, в недоумении хмурясь. Он двинулся вперед, но оступился, когда резко вытянутая в сторону рука Мирай уперлась в его грудь, останавливая. — Не подходи к нему, — глухо прошептала она, не сводя напряженного взгляда со спины Майки. Мирай прекрасно знала, что происходит. Другой подавил Манджиро, воспользовавшись уязвимостью его души и украв у него контроль; проклятие, которое они с Такемичи обрушили на самого дорогого человека, вырвалось на свободу — и оно жаждало крови. Миг — и Какуче уже лежал на земле, с разбитым лицом, наполовину утопленным в луже. А Майки двигался вперед, будто олицетворение самой неотвратимости, впечатывая тяжелые, размеренные шаги в покрытый лужами асфальт. Он остановился напротив Терано Сауса, который возвышался над ним, подобно несокрушимой скале, и травмированную руку Мирай прострелило болью, когда она слишком сильно сжала кулак, но она почти не обратила на это внимания. Саус глядел на Майки сверху вниз, с презрительным снисхождением, абсолютно уверенный в своем преимуществе и превосходящей соперника силе, опьяненный непобедимостью, которая давалась ему всегда так легко. Давалась, до встречи с Манджиро Сано, — но он пока что не знал об этом. Не знал, что сейчас сквозь его согнутые в предвкушении битвы пальцы утекал его последний шанс уйти отсюда живым. — Наконец-то готов подраться, Манджиро Сано? — пророкотал он гулким басом, растягивая губы в хищной улыбке, обнажившей крепкие зубы. — Не вмешивайся, Майки! — прозвенел поднявшийся почти до болезненной высоты женский голос, и, немного сместившись, Мирай увидела растрепанную и взъерошенную Сенджу, с глазами совершенно дикими на белом лице. — У меня битва один на один с Саусом! Мирай не видела взгляд, который бросил на нее Манджиро; заметила лишь, как еще сильнее побелело лицо Сенджу, как она отступила назад с таким ужасом в глазах, будто видела перед собой не человека, а демона во плоти. Мирай знала, каким мог быть Майки в таком состоянии. Прекрасно понимала, почему люди шарахаются от него в эти моменты. В ее голове разносился колокольный звон, обрывочные мысли сталкивались друг с другом, пытаясь отыскать правильное решение в происходящем кошмаре. Может ли она вмешаться? Не может, потому что все, что произойдет сейчас — все, что уже произошло в ее будущем, — не должно измениться. Но как могла она просто стоять на месте, когда… — Сдохнуть хочешь? — хрипло бросил Майки в сторону Сенджу, которая невольно попятилась еще дальше, не сводя с него парализованный ужасом взгляд. А Саус уже с ревом несся на него, — но за движениями Манджиро почти невозможно было уследить. Его нога взлетела в воздух, разбивая летящие с неба дождевые капли, и врезалась в висок Терано с отвратительным, хлюпающим из-за влаги звуком. Саус устоял на ногах, что казалось немыслимым после такого удара, и потряс головой, как промокший пес, явно пытаясь восстановить резкость в глазах. Вряд ли он ожидал такого. И Майки не собирался давать ему возможность оклематься, уже двигаясь к нему с ленивой грацией хищника, загнавшего добычу в ловушку. В следующий миг случилось то, чего Мирай ожидала, но, тем не менее, появление Такемичи все равно заставило ее резко втянуть воздух сквозь зубы. Он рисковал, страшно, опасно рисковал, приближаясь к такому Майки, но безрассудное мужество гнало его вперед в попытке остановить весь этот ужас. Такемичи загородил дорогу Майки, расставив руки в стороны, и сейчас казался одновременно таким хрупким, но и таким нерушимым в своем намерении помешать тому, что все равно случится. — Хватит уже, Майки! — закричал он, весь дрожа — то ли от сырости дождя, то ли от волнения. Мирай полагала, что от всего в совокупности. — Если продолжишь с ним драться, он умрет! Соленая влага смешивалась с дождевой на его побелевших щеках, а Майки сверлил бывшего друга неодушевленным, ледяным взглядом; что-то голодное и безжалостное глядело на Ханагаки из темноты его остановившихся глаз. — Решил преградить мне путь? — прошелестел Майки голосом таким же пустым, как и его взгляд. — Тогда я тебя уничтожу. Треск кости был оглушительным, подобно раскату грома, и Мирай пришлось чуть ли не до крови закусить костяшки, чтобы сдержать рвущийся из нее вопль. Такемичи взвыл от боли, валясь на колени и баюкая повисшую плетью руку. — Какого хера… — ошарашенно прохрипел застывший рядом с Мирай Коко, который, казалось, не мог оторвать пропитанного ужасом взгляда от происходящего в нескольких метрах от них. — Как пожелаешь сдохнуть? — Мирай по губам прочитала эти слова Майки, брошенные Саусу и украденные шумом начавшего затихать дождя. Она чувствовала, что горит изнутри; казалось, кожа и волосы скоро обуглятся от этого безумного невидимого пламени. Мышцы в ногах ныли от усилий, которые Мирай прикладывала, чтобы не сдвинуться с места. Она знала, что сейчас произойдет. И позволить этому случиться было еще страшнее, еще тяжелее, чем смотреть на жизнь, вместе с кровью вытекающую из остывающего тела Изаны Курокавы. И она снова ничего. Не могла. Сделать. Не имела права. Потому что нарушать ход этих событий было запрещено. Если нарушится установившееся будущее, их с Такемичи задача исправить все, что происходило с Майки — и сейчас в том числе, — может значительно усложниться. Но как, как могла она заставить себя стоять и просто смотреть?.. Смотреть, как валится на мокрый асфальт казавшееся несокрушимым тело Сауса. Смотреть, как Манджиро седлает его и заносит омытый кровью кулак — снова, снова, и снова, — а в глазах его нет ничего, кроме целеустремленной решимости забрать чужую жизнь, чужую судьбу, отнять ее точно так же, как отняли этим вечером жизнь его лучшего друга, точно так же, как отняли его собственную. — Не надо, Майки! — надрывно кричал Такемичи, захлебываясь слезами. Мирай чувствовала их, его слезы. Они будто растворялись в ее собственных, катившихся по щекам наперегонки с дождевыми каплями, пока ее сердце крошилось, крошилось, крошилось от происходящего. Мирай видела смерть, смотрела ей в лицо чаще, чем в лица любимых людей; она сама подводила костлявую за руку к своим жертвам и отрешенно наблюдала, как небытие поглощает их, довольно облизываясь. Мирай с семи лет была на «ты» со смертью. Она отдавала себе отчет в том, что руки Манджиро были покрыты кровью едва ли не больше ее собственных — он омоет их в этой крови бесчисленное множество раз за поджидающие в будущем годы. Но быть свидетельницей того самого первого, и потому самого страшного, самого трагичного раза, когда смерть впервые забрала себе чужую душу его руками — это было выше ее сил. Разум Мирай плавился от боли, которую причиняло ей увиденное. Такемичи сказал, что 2011-й был тем годом, когда Майки окончательно погрузился во тьму. Сейчас Мирай своими глазами смотрела, как эта тьма обволакивает его, отравляя сердце. И ей хотелось собственными пальцами выцарапать себе глаза, чтобы перестать, перестать, перестать смотреть на это. Она знала, что Майки не остановится. Знала, что она не станет его останавливать — и ненавидела себя за это. Когда Манджиро поднялся на ноги, слегка пошатываясь, на асфальте уже лежало просто нечто, бывшее когда-то человеком. Лица больше не было — на этом месте зияла рана, сплошь состоявшая из разбитого, раскуроченного, кровавого мяса. Кровь ленивыми струйками стекала со все еще сжатого кулака Майки, смешиваясь с дождевой водой на земле. Он возвышался над неподвижным телом у своих ног и безразлично созерцал дело рук своих. Такемичи, давясь слезами и истерикой, подполз к неподвижному Саусу, и Мирай смотрела сквозь красный туман, затянувший ее зрение, как лихорадочно его трясущиеся пальцы пытаются нащупать пульс на шее, пониже того страшного сырого месива, что еще несколько минут назад было лицом человека. — Он не дышит, — донесся до Мирай сбивчивый, надрывный шепот Такемичи. Приступ истерики накрывал его, это было видно невооруженным глазом, а Ханагаки все повторял и повторял, как заевшая пластинка: — Он не дышит. Не дышит. Он не дышит, Майки, он не дышит. — Твою мать… — сдавленно прошептал Коко, и Мирай слышала, как дрожит его голос. Буквально слыша скрип своей одеревеневшей шеи, она заставила себя повернуться к нему, перевести взгляд на его позеленевшее лицо, чтобы не смотреть на Майки, застывшего вырванным из фильма стоп-кадром, омытого дождевой водой и кровью. Все мысли сбились в распухшую вату в ее голове, но даже в таком состоянии Мирай смогла почувствовать отголоски уважения к Коко, невероятно быстро взявшему себя в руки. Обрывки его речи, произносимой дрожащим, но все равно властным голосом, с трудом пробивались через ее отказавшие барабанные перепонки: что-то о том, что Сенджу проиграла Саусу, а Саус был повержен главой Свастики Канто, что означало их безоговорочную победу в битве. Но смысл почти не доходил до нее. Вернее, эти слова не имели смысла для Мирай. Не сейчас. Кто-то продолжал кричать, кричать на Майки — незнакомый Мирай мужчина со шрамом на лице, одетый в цвета Брахмана; он обвинял его, оскорблял — и по коже Мирай прокатывалась дрожь ужаса от его безрассудности: к Манджиро нельзя было никому приближаться, когда он был в таком состоянии. И он подтвердил это незамедлительно, с такой силой ударив коленом в лицо мужчины, что того отбросило назад; новая кровь расплылась багровыми пятнами на белой ткани брюк Майки, и в голове Мирай пронеслась немного истеричная мысль о том, чем он мог руководствоваться, выбирая именно этот цвет для униформы своей новой группировки. Красное всегда так заметно на белом… — Тебе тоже следует сдохнуть, — безразлично произнесла тьма, завладевшая связками Манджиро, вновь зажигаясь голодным блеском в его мертвых глазах. Мирай пошатнулась, глядя на Такемичи, в последний момент вскочившего между Майки и его новой жертвой. Иррациональный страх за него проволокой впился в ее сердце, несмотря на то, что Такемичи был жив и здоров в будущем, — Мирай прекрасно это знала, но обуявший ее ужас был сильнее разума и логики. — Это уже перебор, Майки! — кричал Такемичи, захлебываясь словами, а сломанная рука безвольно висела вдоль его бока. — Остановись, слышишь ты? Я прошу тебя, остановись! Вот только Манджиро не останавливался. Он не мог. В том теле, что сейчас уверенными, точными ударами выбивало дух из Такемичи, почти ничего не было от человека, которого они с Мирай знали. Зато другой будто узнавал Такемичи. Словно ему было доступно знание, запечатанное в самой ткани времени — о том, что именно этому парню он отчасти был обязан своим появлением. И другой желал забрать его жизнь в обмен на свою собственную. Мир плыл перед глазами Мирай; по ее пальцам текла кровь — она даже не заметила, что прокусила собственные костяшки, пытаясь справиться с раздирающим ее горло криком. Кровь была везде: на ритмично вздымающихся кулаках Майки, на распухшем, теряющем свои очертания лице Такемичи, на земле, в лужах, в самом воздухе. Мирай, как во сне, глядела на Сенджу, бросившуюся к ним, рухнувшую на колени с надрывным восклицанием о роспуске Брахмана и их подчинении Свастике Канто. С трудом переведя спертое от ужаса дыхание, Мирай обессиленно подумала, что сейчас, вот сейчас этот кошмар должен закончиться — ведь Такемичи говорил, что Майки остановился после слов Сенджу. По крайней мере, так ему рассказывали, когда он очнулся в больнице. Но сейчас что-то было не так. Потому что Манджиро не останавливался. Его кулаки с пугающей сосредоточенностью продолжали вбиваться в покрытое кровью лицо лежащего под ним Такемичи. Люди кричали; несколько голосов повторяли и повторяли его имя, но Манджиро не реагировал. Сенджу лежала рядом с ними без сознания — Майки вырубил ее, когда она попыталась оттащить его от Такемичи. Жар поднялся по венам Мирай, расползаясь по коже, высушивая дождевые капли высокой температурой. Она уже видела его таким — в том декабре, который принадлежал им двоим, в доме Баджи, а затем и в подвале, куда затащили их враги; в тот раз Майки точно так же не мог остановиться, не мог восстановить контроль над своим телом, потому что другой оказался слишком силен и не реагировал ни на что, кроме… — Майки, остановись… — хотела прокричать Мирай, но из распухшего горла вырвалось лишь скрипящее хрипение. Он не останавливался, и если он продолжит, Такемичи не переживет этот день. И она не могла этого допустить. Он должен услышать ее. — Майки! Ее голос влился в эти разрозненные выкрики, создававшие жуткую какофонию ужаса и беспомощности в воздухе, но каким-то образом та тьма, что царила внутри главы Свастики Канто, отозвалась, реагируя на этот зов, будто голос Мирай был единственным звуком во вселенной, несмотря на царящие вокруг шум и хаос. Его разбитый, покрытый кровью кулак завис в воздухе, а спустя один удар сердца Мирай окатило жгучим холодом, глядевшим на нее из родных глаз. Другой смотрел на нее глазами Манджиро, вглядывался внутрь нее, будто мог проникнуть взглядом за тонкую клетку из кожи и костей, скрывавшую внутри себя ее сердце. Он смотрел и смотрел, так, будто Мирай была одновременно всем самым прекрасным и самым отвратительным по эту сторону жизни и за ее чертой. И Мирай смотрела в ответ, пропуская через себя эту тьму, смело вглядывалась в нее, будто бросая ему вызов. Время лопнуло раздутым до предела воздушным шаром, осыпая этот зависший в бесконечности миг потухшими секундами. Он целую вечность смотрел на нее, обжигая пылающей в глубине чужих-родных глаз ненавистью и бессилием противиться тому влиянию, что на него каким-то образом оказывала их связь. Мирай стояла слишком далеко, чтобы заметить эту рябь, наконец прошедшуюся по его темным радужкам, но что-то в лице Майки дало знать — тьма отступала, неохотно, с боем возвращая ему контроль. Мирай вздрогнула — просто не смогла сдержать эту инстинктивную реакцию тела, — когда Манджиро одним плавным движением поднялся на ноги, оставляя потерявшего сознание Такемичи лежать на асфальте сломанной куклой. Его лицо вновь стало закрытой, нечитаемой маской, которую Мирай ненавидела всей душой. В повисшей над стоянкой тишине Манджиро сделал тяжелый шаг вперед, затем еще, и еще один. Все взгляды были прикованы к нему — исполненные ужаса, настороженности, уважения, — но он будто не чувствовал их. Мирай окаменела, парализованная и неспособная двинуть ни единым мускулом, когда Майки приблизился к ней. Все смотрели на него и, значит, смотрели на нее тоже, — но у нее не осталось сил беспокоиться о том, что ее увидит кто-нибудь вроде братьев Хайтани, которые в их общем будущем не должны были помнить ее в этих событиях. Снова было это выбивающее почву из-под ног ощущение — будто Манджиро занимал в пространстве куда больше места, чем физически полагалось его телу. Мирай перестала дышать, когда он приблизился, не зная, чего ожидать от него сейчас, — но Майки просто прошел мимо нее, не удостоив взглядом, и бросил в сторону Коко отрывистое: — Отвези ее ко мне и запри. А затем был вспоровший эту мертвую тишину рев движка; полоснувший по глазам свет фар, на миг выхвативший из тьмы табличку с надписью «Kamikaze» вместо номерного знака; мелькнувшие в толпе тускло-голубые глаза под белесыми ресницами, в которых отражалась голодная, не наевшаяся досыта тьма; чьи-то руки, с неожиданной осторожностью сомкнувшиеся на плечах Мирай, из которых, кажется, кто-то вынул все кости. Дождь наконец закончился, так и не успев до конца смыть заливающую асфальт кровь.

***

— Твою мать! Мирай с досадой ударила ладонью по стене и тут же зашипела — еще не восстановившееся после травмы правое запястье взорвалось злой болью. Ее до сих пор слегка потряхивало после всего увиденного на стоянке, и нервное напряжение ломилось наружу через ставшие слишком хлипкими заслоны ее самоконтроля. Потирая руку, Мирай отошла от двери и в очередной раз обвела комнату изучающим взглядом. Ничего нового повторный осмотр не дал. Коко привез ее в эту квартиру — на последнем этаже дорогого жилого комплекса, но это еще не был пентхаус, в котором Майки обитал через восемь лет в будущем, — и действительно запер ее, следуя приказу командира. Слишком тщательно следуя, потому что он запер ее в спальне, даже не рискнув оставить гостью (пленницу?) просто в закрытой квартире. Майки не было, и Мирай буквально сходила с ума в этих четырех стенах, то и дело поглядывая на часы на запястье, отсчитывавшие время, оставшееся до обратного прыжка. В ее распоряжении было немногим более трех часов. Пока ставший ужасно молчаливым Коко тащил ее в лифт, за ними увязался Санзу, весь мокрый и совершенно безумный на вид, и принялся агрессивно допытываться, зачем девушку ведут в квартиру Майки. Мирай поблагодарила всех богов, когда Коко не пустил Санзу с ними в лифт — очевидно, отношения между ними были не самыми лучшими. Пока он тянул ее за собой в спальню, Мирай успела бегло оценить размеры квартиры — мягко говоря, немаленькие, и, судя по внешнему виду некоторых помещений, она в большей степени использовалась для рабочих совещаний, а не для повседневной жизни. Мысль вызвала горькую усмешку на ее губах. Рабочих совещаний, надо же — ее подсознание подобрало такое тактичное определение. Манджиро сейчас было двадцать лет, но уже одна эта фешенебельная квартира отчетливо давала понять, что в деньгах он не нуждался. И происхождение этих денег для Мирай не было загадкой — Майки уже уверенно ступил на тот извилистый и окропленный кровью путь, который приведет его к статусу главы одной из самых опасных криминальных группировок Токио. Но сейчас это все было неважно. Что было действительно важно, так это то, что у Мирай оставалось уже не так много времени до обратного перемещения, а она понятия не имела, где сейчас находится Манджиро и в каком он состоянии. Спальня была заперта, и дверь с замком выглядела внушительно — учитывая, что эта комната была, скорее всего, единственным личным помещением, которое Майки использовал в этой квартире для себя, то факт, что он озаботился его безопасностью не слишком удивлял. Мирай обыскала всю комнату в поисках хоть чего-то, что помогло бы ей вскрыть замок — видят боги, опыт в таких вещах у нее был немалый, — но не нашла ровным счетом ничего подходящего. Коко отобрал ее рюкзак, а обнаружив ножи в ее куртке, комично выпучил глаза и обыскал ее так тщательно, что полицейским следовало бы у него поучиться, — как итог, Мирай осталась совершенно безоружной и беспомощной в этой минималистично обставленной спальне. Мирай принялась наматывать круги по комнате, нервно кусая подушечку пальца — от кровати к столу, оттуда к окну, и снова к кровати. Каждый раз, когда она смыкала веки, перед внутренним взором проносилось покрытое алыми брызгами лицо Майки с неживыми глазами, в которых бурлила голодная тьма, а в ее ушах эхом отдавались гулкие отзвуки ударов. Мирай слабо вздрогнула и помотала головой, отгоняя эти видения. Сегодня она не увидела что-то необычное для себя — в насилии для нее не было ничего нового. Единственная разница заключалась в том, что в этот раз насилие прилипло кровавой пленкой к сбитым кулакам Манджиро, на ее глазах впервые в жизни убившему человека и едва не отправившему на тот свет друга, который в будущем станет их общим. Но это не был повод зацикливаться на случившемся. Мирай всегда знала, кто такой Манджиро Сано. Как знала и то, почему с ним происходили эти ужасные метаморфозы. Из-за кого они с ним происходили. Она не имела никакого морального права ужасаться поступкам, которые другой совершал руками Майки. Если бы не она и Такемичи — другого вообще никогда не было бы. И это возвращало Мирай к ее главной и единственной задаче в этом прыжке: проверить память Манджиро. Проверить, появились ли в ней те самые воспоминания. После настолько трагичных и наполненных таким чудовищным стрессом событий этого дня, казалось вполне ожидаемым, что защитный барьер на разуме Майки мог сломаться, не выдержав напора запретных знаний, которыми другой так жаждал с ним поделиться. И у Мирай оставалось всего три часа, — а она все еще не знала, где может быть Майки. Неожиданный прилив паники вдавил невидимую плотную подушку в ее лицо, останавливая дыхание, и Мирай с хрипом провела дрожащей ладонью по горлу, пытаясь сглотнуть. Казалось, сердце взмыло в самое горло, вырвавшись из клетки ребер, и теперь трепыхалось где-то в гландах. Нужно взять себя в руки, немедленно. Она не имеет права расклеиваться и поддаваться страху, только не сейчас. Лихорадочно оглядев ставшее уже знакомым убранство этой комнаты, Мирай уткнулась взглядом в балконную дверь. Воздух. Ей нужно было выйти на воздух и, подстегиваемая этой ставшей самой главной в мире необходимостью, Мирай рванула на себя стеклянную дверь, не сумев даже как следует почувствовать облегчение от того, что она оказалась незаперта. Торопливо выскочив на широкий балкон, она с тихим всхлипом глотнула свежий ночной воздух. Ощущение было таким, будто она только что вынырнула из-под воды. Кислород заполнял легкие, успокаивая лихорадочно колотившееся сердце. Мирай закрыла глаза и принялась считать про себя, концентрируясь на размеренных глубоких вдохах. Вначале ей показалось, что этот звук был плодом ее воображения — въевшимся в мозг эхом точно таких же ударов кулаков о плоть, которых она слышала сегодня слишком много. Но через миг он повторился, и Мирай открыла глаза, сдвинув брови к переносице и прислушиваясь. На крыше что-то происходило, и звуки ударов вполне недвусмысленно давали понять, что именно. Там кто-то дрался или… — Еще раз, — донесся до Мирай охрипший, глухой голос Майки, и она замерла, чувствуя, как вытягивается в струну ее позвоночник. — Босс, вы… вы уверены? — ответил ему другой мужской голос, на этот раз незнакомый. — Я сказал, бей, — льдом по коже резанули отрывистые слова Манджиро. — Еще. Секунда — и новый влажно-гулкий звук удара распорол ночную тишину, заставляя Мирай дернуться на месте. Какого… какого черта там происходит? Она отошла к заграждению и слегка перегнулась через перила, пытаясь разглядеть крышу, — но Майки с другим парнем наверху были слишком далеко от края. Мирай смогла расслышать тихий влажный звук, будто кто-то сплюнул собравшуюся во рту слюну или… кровь? А затем вновь раздался тусклый, механический голос Манджиро, повторивший все тот же приказ: — Еще раз. — Командир, простите, но… — в голос его собеседника успела прокрасться едва заметная дрожь. — Я правда думаю, что вам уже хватит. Ему уже хватит? Мирай нахмурилась, пытаясь натянуть услышанное хоть на какое-то из своих предположений о том, что сейчас творилось на этой крыше. — Твоя задача не думать, а выполнять то, что я тебе приказываю. — Создавалось ощущение, что вместо голосовых связок у Майки сейчас были осколки арктических льдов — настолько холодным и жестким был его тон. — И я приказал тебе ударить меня. — Что за черт?.. — в полной растерянности пробормотала Мирай себе под нос, отходя от перил. Новый звук удара пустил дрожь по ее шее. Мирай мотнула головой, прогоняя закравшуюся туда безумную мысль. Нет, то, что она подумала, просто не могло быть правдой. Зачем бы ему было вынуждать кого-то из подчиненных… что? Избивать его? Мирай даже не сразу поняла, что вернулась в комнату — она очнулась, лишь осознав, что до скрипящей боли в костях сжимает кулак травмированной руки, сидя на краешке кровати. От мрачных догадок касательно происходящего на крыше в ее желудок будто опустилась ледяная глыба — из того самого льда, что звенел в голосе Манджиро, — и начала таять там, облизывая холодом все внутренние органы. Вспышкой перед глазами мелькнуло воспоминание о том, как его пальцы каждый раз машинально тянулись к открытым ранам и ссадинам, будто в неосознанном желании причинить себе новую боль, наказать за все, что в его понимании требовало наказания. Мирай зажмурилась до рези в глазах, уговаривая эти жуткие картины раствориться в электрических бабочках под веками. Нет, она, должно быть, что-то не так поняла. Ведь не стал бы он… Щелчок открываемой двери моментально затормозил скрипящий поезд ее мыслей. Мирай поднялась на ноги, по-прежнему сжимая подрагивающие пальцы в кулаки, — сердце привычно взлетело в горло, разгоняя кровь в сосудах, — и все вокруг стерлось из ее поля зрения, кроме Манджиро, который, не проронив ни слова, медленно закрыл за собою дверь. Щелчок замка прозвучал до абсурдного громко в повисшей между ними тишине. Майки остался стоять возле двери, слегка наклонив вниз голову, и больше не двигался, а Мирай, хмурясь, скользила обеспокоенным взглядом по его лицу. Она не ошиблась насчет того, что случилось на крыше. Черт. Никогда еще ей так сильно не хотелось ошибиться. Но лицо Майки было самым красноречивым доказательством ее правоты. На нем буквально не было живого места после того, как он — вне всяких сомнений, — приказал одному из своих людей избить его. Он явно успел умыться прежде, чем прийти к ней, но из раны на разбитой брови все равно лениво сочилась кровь, пачкая веко, а рассечения на губах были такими глубокими, что для полного заживления даже могли понадобиться швы. Длинные, все еще влажные волосы спадали на черный лонгслив, выпущенный из белых брюк, заправленных в грубые ботинки. В его устало опущенной руке был зажат форменный белый плащ с выбитыми на нем кандзи Свастики Канто. Мертвая, пустая темнота в провалах его потухших глаз отслеживала каждое ее движение, и Мирай поджала губы, замечая в его нездорово расширенных зрачках дымную тень той страшной пелены, что превращала его радужки в антрацитовое стекло под действием «черного импульса». Лицо Майки было отрешенным, замкнутым — ни единой эмоции не просачивалось на поверхность ненавистной Мирай маски. Когда эта голодная тишина между ними уже, казалось, готова была прогрызть насквозь ее барабанные перепонки, Мирай сделала глубокий вдох и тихо, чтобы скрыть дрожь в голосе, произнесла: — Тебе стоило послушать своего приятеля на крыше. — Майки слегка сощурился, наклоняя голову вбок, и Мирай слабо повела кистью, указывая на его лицо. — Это действительно слишком. Майки качнулся на месте и сделал один ленивый шаг к столу, сонными, медленными движениями повесил плащ на спинку стула, затем вдумчиво провел пальцами по столешнице, будто хотел напомнить собственной коже, как ощущается древесина. — Я сам решаю, когда становится слишком, — выцветшим голосом произнес он, не глядя на застывшую у кровати девушку. — И он мне не приятель. Поза Майки выражала такую усталость, но Мирай не могла расслабиться, потому что, глядя на него сейчас, все еще ощущала отголоски бурлящей, темной энергии где-то глубоко под его кожей. И, тем не менее, она все равно сделала шаг к нему, совсем немного сокращая расстояние между ними. — Не приятель, да, — кивнула она, пытаясь поймать его взгляд, но Майки упрямо смотрел на стол, и Мирай был виден лишь его наполовину скрытый свесившимися волосами профиль. — Потому что всех друзей ты вычеркнул из жизни. И себя из их жизней тоже вычеркнул. Мирай смотрела, как напряглись его плечи, а пальцы сдавили спинку стула, и видела, как побелели под кровавой коркой его сбитые костяшки. — Я сделал то, что должен был, — глухо ответил Манджиро, еще ниже наклоняя голову. — Это было правильно. Мирай облизнула пересохшие губы, приглядываясь к нему с опаской, как к раненому зверю, который может броситься на тебя в любой момент, если почувствует себя загнанным в ловушку. Осторожно сделала еще один плавный шаг к нему. — Разве правильно то, что ты совсем один, Майки? — прошептала она. — До тех пор, пока они в порядке — да, — отрезал Манджиро, выпрямляясь и наконец-то поворачиваясь к ней лицом. А затем вдруг неожиданно потянул вверх уголок разбитых губ в горькой, такой горькой улыбке, что Мирай почти почувствовала эту горечь на кончике языка. — Хорошо, что Кен-чин не увидел меня сегодня. Хорошо, что он больше никогда меня не увидит. — В его голосе перекатывалось битое стекло, оно резало сам воздух вокруг него, и Мирай была уверена, что подойди она ближе — вся кожа покрылась бы глубочайшими ранами. — Ему бы не понравилось. Вся эта кровь на моих руках. Как думаешь, понравилось бы ему узнать, что я стал убийцей? — Майки вдруг шагнул к ней, и Мирай вздрогнула от неожиданности. Он заметил это, и улыбка на его губах стала не просто горькой — отравленной. — А тебе понравилось, Мирай? Понравилось то, что ты увидела? Она не позволила себе отступить, несмотря на давящую тяжесть расползающейся вокруг Манджиро ауры. Он ожидал, рассчитывал, что она отступит, поэтому Мирай не сдвинулась ни на шаг, открыто и смело встречая его тяжелый взгляд. Майки остановился, слишком близко, слегка нависая над нею — и совершенно точно понимал, как сильно давит сейчас на стоящую перед ним девушку. Продолжал делать это — специально, в этом сомнений не было. Мирай нахмурилась, вглядываясь в его глаза; зрачки были слишком расширены, наползая на темную радужку, и это значило только одно: — Что ты принял, Майки? — хмуро задала Мирай свой вопрос, не отвечая на его. Внутри своей головы она вдруг так четко услышала знакомый раскатистый смех, осколками разбивавшийся о натянутые шрамы в уголках рта. У нее не было никаких сомнений в том, от кого Манджиро мог получить наркотик. А он насупился, раздраженно тряхнул головой. Снова отступил к столу, недовольно поджимая разбитые губы. — Это тебя не касается, — грубо отрезал Майки, бросая на нее рассерженный взгляд из-под растрепанных светлых прядей. И снова Мирай сама сократила расстояние, сделав еще один шаг к нему. — Наркотики не помогут тебе справиться с этим, Майки. — Не говори так, будто все обо мне знаешь! — неожиданно вспылил Манджиро, резко разворачиваясь к ней лицом и сжимая кулаки, натягивая разбитую кожу на костяшках. — Потому что ты нихера не знаешь! Зачем ты вернулась в прошлое, а, Мирай? Чтобы читать мне нотации? Чтобы меня исправить? Мирай невольно отступила на шаг назад, потрясенная его вспышкой. Он никогда, никогда не кричал на нее. Но сейчас в глазах Манджиро плескалась злость и что-то еще, более темное, вот только он закрылся слишком сильно, не давая ей шанса понять. Мирай облизнула вмиг пересохшие губы и неожиданно тонким, удивившим ее саму голосом, прошептала: — Нет, я просто пытаюсь тебе сказать, что наркотики не… Она хотела сказать ему, что наркотики не помогут. Что они не сдержат того, что разрывает его изнутри. Мирай знала, что однажды Майки и сам сделает этот вывод, но до тех пор будет подвергать организм пагубному воздействию запрещенных веществ, — что точно не пойдет ему на пользу. Она хотела уберечь его хотя бы от этого вреда, если не могла повлиять на более кардинальные события, но ее слова, уязвимость ее тона, почему-то лишь привели Манджиро в еще большую ярость. В его глазах полыхнуло ничем не сдерживаемое пламя гнева, когда он вновь шагнул к ней, ступая так тяжело, что пол скрипнул под его подошвой. — Мне не нужны эти лекции о морали, Мирай, — процедил он звенящим от злости голосом, наступая на нее. — Ты ни черта не понимаешь. Постоянно смотришь на меня, как на неразумное дитя. Но я давно вырос, понимаешь ты? Поэтому оставь свои нравоучения при себе и перестань уже, наконец, обращаться со мной, как с ребенком! Мирай нахмурилась, чувствуя, как румянец нарастающего раздражения колет ее щеки изнутри, под кожей, вытесняя тень пробудившегося было страха. Она досадливо цокнула языком и поджала губы. — Тогда перестань вести себя, как ребенок! — огрызнулась Мирай, раздосадованная его извечной, печально знакомой ей упертостью. Что-то мелькнуло в его глазах, тень, холодная настолько, что почти обжигала — и Мирай вдруг с кристальной ясностью осознала, что ей не следовало этого говорить. В глубине его радужек вспыхнуло что-то, темная, холодная решимость, осевшая мутной дымкой на их дне. — Ты все еще видишь во мне только того безобидного маленького мальчика, не правда ли? — голос Манджиро опустился на несколько тонов и опасно вибрировал. Он вдруг шагнул к ней, тяжело, хищно, оттесняя вглубь комнаты. — Тогда сейчас я докажу тебе, что я уже не ребенок. Разум и логику будто закоротило на миг в сознании Мирай; выключилась любая способность к анализу происходящего, оставив на поверхности лишь присущий всякому живому существу инстинкт, до абсолюта вышколенный в ней с самого детства: бежать, почуяв опасность. Впервые в ее жизни «опасностью» этот инстинкт посчитал Майки. Потому что впервые он вел себя так, будто действительно желал причинить ей вред — и это напрочь выбивало почву у нее из-под ног, завязывало в тугой узел трещавшее по швам полотно ее реальности. Повинуясь этому инстинкту, Мирай дернулась в сторону, чтобы обойти его, но Майки неожиданно перехватил ее локоть, грубо потянув за собой. И Мирай внезапно обуял невыносимый ужас, потому что сейчас, в до боли родных глазах, она видела отражение того самого зверя, с которым уже сталкивалась в его будущем, через восемь лет, когда он готов был голыми руками убить человека. Того самого зверя, который его руками действительно забил человека до смерти всего какой-то час назад. Сейчас Манджиро был опасным, жестоким и грубым, не признающим другую власть, кроме собственной — и Мирай, как ни пыталась, не могла разобрать в его глазах, как много в нем оставалось в этот момент от него самого. Она тоненько, испуганно ахнула, когда Манджиро резко толкнул ее на кровать, не дав ни секунды на осознание происходящего, и тут же придавил сверху своим телом. Не церемонясь, он дернул вверх ее запястья, заламывая их над ее головой, и Мирай снова вскрикнула, на сей раз уже от боли, прострелившей еще не восстановившуюся кисть. А Майки коленями грубо сдавил ее бедра, обездвиживая, пока его вторая рука агрессивно прошлась по ее ребрам, задирая футболку. В ушах Мирай раздавался невыносимый вой — должно быть, именно с таким звуком должны были рушиться стены мироздания в тот момент, когда Майки, ее Майки, всегда бывший нерушимым оплотом безопасности ее мира, делал ей так. Невообразимо. Больно. Как делали больно другие мужчины, вынуждая ее закрывать глаза, отключаться, заполнять свой разум ледяной пустотой и раз за разом умирать изнутри, чтобы потерять еще одну частичку растерзанной души — снова, снова, и снова. Мирай оцепенела, парализованная неверием и ужасом от происходящего. У нее было достаточно сил и навыков, чтобы обезвредить его сейчас, — но она не могла. Не могла, не могла, как она могла бы, ведь это был ее Майки. Происходящее попросту не укладывалось в ее голове. Уши щекотнуло и заложило от влаги, когда обильно заструившиеся из глаз слезы скатились по ее вискам, затекая в ушные раковины. Этого просто не могло быть на самом деле. Это неправильно, это не по-настоящему, это обман. Это не мог быть ее Майки. — Все еще считаешь меня ребенком, Мирай? — раздался у ее уха хриплый, надтреснутый шепот. — Все еще хочешь меня искать? Она замерла, полностью перестав шевелиться — как будто способность к движению в одночасье вытекла из ее тела, как вытекает горючее из пробитого бака авто. Но парализовали ее вовсе не эти жестокие слова, произнесенные таким знакомым, родным голосом, и не руки, всегда бывшие самыми нежными, а сейчас так грубо сжимавшие ее тело. Это сделала влага, неожиданно коснувшаяся ее щеки, — мимолетно, так неощутимо, что ей вполне могло показаться. Но Мирай знала, что ей не кажется. Майки отвернулся, чтобы не смотреть в ее лицо, пока его пальцы оставляли на ее коже покраснения, обреченные стать синяками через несколько часов, но она успела заметить — эту прозрачную каплю, что наконец-то сорвалась с его ресниц, неслышно разбиваясь о ее полыхающую испуганным жаром щеку. И тогда Мирай обмякла под ним, сразу же и полностью расслабившись, чем заставила Майки напрячься всем телом и, наконец-то, остановиться. Потому что это действительно был обман, и сейчас она понимала это как никогда четко. Как она могла не разглядеть этого с самого начала? Этот день был воплощением всего ужаса на земле. Подобно ненасытному чудовищу, вырвавшемуся из погребенных в темнице разума кошмаров, он пожрал остатки всего самого светлого и чистого, нетронутого, что еще оставалось в жизни Манджиро. Этот день отобрал у него друга, который был для него больше, чем братом, больше, чем семьей. Этот день отобрал невинность его души, впервые омыв ее кровью чужой украденной жизни. И Майки горел. Сгорал в этом дне, обугливался изнутри, как грешник на голодном костре инквизиции. Это было, как пробраться в голову Манджиро, но без применения ментальных техник, потому что Мирай просто знала, абсолютно и полностью, — знала мотив, стоявший за каждым его действием сейчас. Осознание всего случившегося с ним сегодня было слишком огромным, слишком непомерным, чтобы уместиться в одном человеческом сердце. В один день он потерял человека, всю жизнь бывшего его моральным компасом, и впервые убил, совершенно потеряв контроль. Майки считал другого частью себя. А потому сам же для себя он стал судьей и палачом, приказав своему подчиненному так сильно избить его, — потому что его измученная душа молила о наказании в желании очиститься. И никто не мог наказать его так жестоко, как он сам. Этими побоями, а затем и наркотиками, Манджиро попытался восстановить вырванный с мясом замок на темнице другого в его душе, устроившего кровавую баню его руками и не желавшего вновь утихать. И сейчас… сейчас Майки делал все, чтобы вызвать у Мирай ненависть к нему. В ее голове эхом прошумели его слова, сказанные сегодня во время битвы: «Кен-чин тоже меня не послушал». И это был самый глубинный страх Манджиро, страх, который сегодня действительно оправдался. Друг, который выбрал веру в него превыше собственной безопасности, расплатился жизнью за свою преданность. Смерть Дракена стала лопнувшим тросом гильотины, рванувшим наточенное лезвие к открытой для удара шее. И теперь Манджиро готов был заставить Мирай возненавидеть его всей душой, — лишь бы она не стала еще одной жизнью, потерянной из-за верности ему. Его руки на ее теле, его грубость и жестокость по отношению к ней сейчас — он сознательно сделал этот шаг, забивая еще один гвоздь в гроб, в котором уже похоронил привязанность к своим друзьям, а теперь собирался похоронить и свою человечность. Но Мирай не могла ему этого позволить. Даже таким, даже в самом своем омерзительном обличье, даже вывернутый наизнанку, наружу, своей самой темной стороной — он был ее Майки. И она не даст ему этого сделать — до конца почувствовать себя монстром, абсолютным злом. Он все еще держал ее руки, поэтому Мирай просто приподняла голову, прислоняясь лбом к его лбу, и осторожно, бережно коснулась губами влаги под его нижним веком. И это было что-то более глубокое, более важное, чем просто поцелуй: это было обещание принятия и прощения; это была немая клятва не оставить, вопреки всему. Теперь пришла очередь Майки оцепенеть, замереть над Мирай всем телом. Он рвано выдохнул, обдав теплым ветерком уже просыхающие дорожки слез на ее щеках, и его пальцы, до этого с силой сдавливающие ее запястья, дрогнули, расслабляясь. Мирай отстранилась, с трепетом вглядываясь в его побледневшее лицо. Один удар сердца — и его черты исказились в выражении ужаса и отвращения к самому себе. Манджиро отпустил ее и поднялся так резко, что едва не упал. Будто не доверяя себе, он попятился к столу, отходя как можно дальше от кровати и от Мирай, которая уже села и теперь машинально потирала ноющие запястья. Она видела, как дрожат его разбитые губы. Майки отрывисто помотал головой, будто отрицая все происходящее в этой комнате, и с хриплым, свистящим выдохом отвернулся, тяжело оперся ладонями на стол и свесил голову, скрывая лицо под опавшими на него волосами. Его плечи содрогались от неконтролируемой дрожи, он дышал тяжело и хрипло, словно загнанный зверь. Избегая резких движений, Мирай поднялась с кровати и, неслышно ступая босыми ногами по паркету, осторожно приблизилась к нему со спины. Она была уверена, что Майки слышит ее шаги, хоть он и никак не дал этого понять — только его плечи напряглись еще сильнее. Когда Мирай протянула руку и опустила ладонь на его плечо, под ее пальцами был будто заледеневший камень. — Майки, — тихо позвала Мирай. — Посмотри на меня. Он даже не пошевелился. Поэтому Мирай просто обошла его сбоку, протянула к нему ладонь и сама повернула к себе его лицо. В груди остро, болезненно кольнуло. Его бледные щеки были влажными от слез, с опозданием нашедших к нему дорогу. Темные глаза совсем потухли, безжизненные и отчужденные. Майки уже почти до конца надел ту маску, с которой полностью сроднится за последующие годы. Но он всегда снимал ее, когда был с ней. Мирай собиралась снять эту ненавистную маску с его лица и в этот раз, несмотря ни на что. Большим пальцем она подхватила блестящую слезинку, что сорвалась с его потемневших от влаги ресниц и заскользила по щеке, гладкую кожу на которой сейчас покрывали ссадины и синяки. — Я понимаю, почему ты это сделал. Все хорошо, Майки, — прошептала Мирай, вкладывая в голос все тепло, что жило в ее сердце. Он несогласно покачал головой, не отрывая от нее ставший болезненно пронзительным взгляд. Все его слова, с такой злостью брошенные ей в лицо в этой комнате, хороводом кружились в голове Мирай. Было кое-что, в чем Майки ошибался. Потому что сейчас, глядя в его лицо так близко, Мирай больше не видела того мальчика, которого обнимала на заднем дворе больницы, не видела того юношу, чье разбитое сердце пыталась отогреть заботой в день гибели его сестры. Майки сказал правду: он действительно уже не ребенок. И поэтому Мирай сама дала ему то, что он так грубо попытался взять силой — потянулась к его лицу, приподнявшись на носочки, и медленно, бережно коснулась губами уголка его рта. Манджиро замер под ее прикосновением, словно ожидал удара, а не ласки. Но ее пальцы продолжали гладить его лицо, будто прося расслабить окаменевшие от напряжения мышцы, и через несколько секунд Майки с тихим вздохом слишком сильно прижался к ней губами в ответ, но тут же сдавленно охнул, инстинктивно отстраняясь. Его губы были слишком разбиты для поцелуев, и Мирай аккуратно коснулась своими губами мягкой израненной кожи, осторожно слизнула красную капельку, проступившую из потревоженной ранки. Ничего страшного. Она компенсирует тысячей других поцелуев тот факт, что не может поцеловать его в губы так, как они бы оба того хотели. Мягко, но властно, Мирай потянула его за собой назад к кровати, и он пошел за ней, как потерявшийся странник. Глаза Майки по-прежнему были расфокусированными, но зрачок уже успел сузиться — его организм всегда быстро выводил наркотики из своих систем. Но самым главным было не это. Глядя ему в глаза, в которые несмело возвращалась робкая искорка жизни, Мирай видела, что другой окончательно ушел, забрав с собой свои безумие и кровожадность, и оставил Майки опасно раскачиваться на самом краю обрыва его рассудка, — но Мирай крепко держала его за руку. Он ни за что не упадет, пока она стоит рядом с ним. Мирай слегка подтолкнула его плечи и, когда лопатки Манджиро коснулись матраса, склонилась над ним, губами продолжая заново изучать, вспоминать его лицо. Майки прерывисто выдохнул, расслабляясь под ее прикосновениями, и Мирай почти слышала тихий звон, с которым по его бронированному фасаду расползались трещины, открывая запертую под семью замками душу. Его руки несмело легли на ее плечи, притягивая ближе, пока он тянулся навстречу каждому новому прикосновению. В каждую их встречу в прошлом Мирай отказывала в этом ему — и себе, потому что между ними всегда было слишком много преград: ее задание, его возраст, сама неуместность этих чувств в такой запутанной ситуации. Но сейчас все эти барьеры поглотил туман, клубившийся в мыслях Мирай. Возраст больше не был помехой — да, физически она все еще была старше его на пять лет, но и Майки уже был совершеннолетним взрослым человеком. Да и потом, возраст всегда был слишком относительной величиной в их столкновениях на завитках этой спирали времени. — Почему ты не ненавидишь меня даже после такого, Мирай? — потерянно прошептал Майки, закрывая глаза, когда ее губы коснулись его виска. Она замерла на миг в этом прикосновении, обдумывая свой ответ, — но думать было, на самом деле, не о чем, ведь ответ этот был легким, единственным, который она чувствовала в душе: — Я знаю, что ты не сделал бы этого. И, кажется... я просто не умею тебя ненавидеть, Майки, — прошептала Мирай, слегка отстраняясь, чтобы заглянуть в его глаза, когда он снова открыл их. — Я не могу ненавидеть тебя. Придется тебе просто принять это. Он ничего не ответил, только с тихим вздохом подался к ней, одновременно притягивая к себе, зарылся лицом в ее шею. Мирай закрыла глаза, обнимая его. Им нужна была эта передышка от боли, и она молила всех богов, чтобы Майки смог почувствовать хоть немного покоя в этом моменте, и тогда… Все мысли выпорхнули из головы Мирай стайкой потревоженных птиц, когда она ощутила несмелое, но все равно обжигающее касание его языка на своей шее. Спустя один удар сердца язык сменился зубами, легко, на пробу прикусившими ее кожу, и Мирай рвано глотнула ставший слишком густым воздух. Потому что от этого осторожного прикосновения электрические разряды потекли вдоль ее позвоночника, вызывая мурашки и приподнимая все тонкие волоски. Потому что это прикосновение было таким знакомым. Потому что она так скучала по таким касаниям от него. Руки вдруг обрели собственную волю, и пальцы Мирай зарылись в уже высохшие волосы Майки, еще ближе притягивая к ней его голову. Поняв, что она не собирается отталкивать его, Манджиро прерывисто выдохнул, опаляя дыханием ее шею, и его руки осмелели, неожиданно оказавшись под футболкой Мирай; пальцы изучающе прошлись по ее ребрам, коснулись тыльной стороной нижней части груди, и ей казалось, его полыхающие огнем отпечатки продолжали гореть на ее коже. Майки притянул ее еще ближе к себе, буквально впечатывая в свое тело, задышал тяжело и неровно, а Мирай прикусила губу, опуская веки. Его прикосновения для нее были наркотиком не слабее тех, которые ему самому подбрасывал Санзу. От скольжения горячих пальцев по ее коже мозг отказывал, извилины плавились в кисель, не способный к анализу. Но… действительно ли она должна была анализировать что-то в том, что сейчас происходило между ними? Верно, вначале Мирай просто хотела расслабить его, показать, что не винит его за то, каким образом он попытался оттолкнуть ее от себя, но сейчас… Майки был здесь, лежал под нею, такой податливый и открытый к ее ласке, такой благословенно живой и настоящий. Через несколько часов она вернется в свое время, пустое, такое пустое и холодное — без него. Манджиро потерся носом о впадинку между ее ключицами, и Мирай не сдержала глухой выдох, граничащий со стоном. В каждую их встречу в его прошлом Майки так открыто, так искренне давал ей знать о своих чувствах к ней. И сейчас Мирай впервые не ощутила вины за то, насколько сильным было ее ответное притяжение к нему. Поддаваться этим накрывающим с головой чувствам могло быть ошибкой — наверняка было ошибкой. Но в Мирай не осталось сил на правильные решения — не тогда, когда его ставшие более уверенными пальцы пробирались под резинку ее спортивного лифа, и в них беспорядочно стучало ее сердце, будто желая прорвать ее полыхающую кожу, чтобы очутиться в его ладони. Перед глазами все плыло, но в то же время было удивительно четким. Мирай даже не заметила, в какой момент Манджиро стянул с нее футболку и снял свою — просто ее пальцы вдруг оказались вжаты в гладкую, обжигающе горячую кожу на его спине, цепляясь короткими ногтями за напряженные мускулы. Все мысли растворялись во всепоглощающей жажде — больше его рваных выдохов, больше горячей кожи под пальцами, больше его всего. Манджиро на секунду плотно прижался к ней пахом, так, что Мирай легко смогла почувствовать его возбуждение через ткань своих и его брюк, — а в следующий миг он вдруг замер, напряжение вернулось в его плечи, и Мирай слегка отстранилась, встревоженно ища его взгляд. На щеках Майки горел жаркий румянец, а сам он почему-то избегал смотреть на нее — опустил глаза ниже, но тут же наткнулся взглядом на ее грудь, которую сжимал пальцами под спортивным лифом, покраснел еще больше и торопливо поднял глаза, остекленело уставившись на ее ключицы. Мирай обеспокоенно нахмурилась, сама вдруг почувствовав себя неловко и неуверенно, открыла рот, чтобы спросить его, но Майки ее опередил: — Я не… это… не уверен, что смогу сделать тебе приятно, — пробормотал он, гипнотизируя взглядом ее ключицы, а румянец расползался с его щек ниже, на шею. — Я просто раньше никогда… — Майки совсем смутился, неловко замолчав. А Мирай смотрела на него с приоткрытым ртом, переваривая информацию. Манджиро не производил впечатления парня, ни разу не занимавшегося сексом, но ей так же было прекрасно известно, как сильно отличался его созданный для окружающих образ от того, каким он был на самом деле. Мирай догадывалась, что все его — теперь уже бывшие — друзья к этому возрасту давно побывали с девушкой, и не раз, но Майки не был похож ни на кого из них. Он всегда был другим — никогда не понятым до конца, даже самыми близкими, да и вряд ли постоянная борьба с тем, что он считал болезнью, сильно способствовала мыслям о романтике, — и от этого болезненно кольнуло в глубине, под ребрами. Где-то на заднем фоне сбившихся мыслей трепыхнулось удивление тому, как сильно он смущался сейчас — после того, чем именно попытался напугать ее десятью минутами ранее. Сложно было представить, что тот Манджиро, который полчаса назад зашел в эту комнату с пустым, отрешенным лицом, способен на такое сильное смущение, — но это лишь доказывало, что под холодной маской он продолжал оставаться собой, тем, кого она знала и любила. — Ты… — вместо слов изо рта вырвался какой-то хрип, и Мирай сконфуженно прокашлялась, чувствуя, что тоже начинает отчаянно краснеть. — Мы вовсе не должны ничего делать, если ты не… Боги, она звучала, как все эти клишированные парни из женских романов, и от осознания этого Мирай внутренне закатила глаза, лихорадочно подбирая правильную линию поведения, — но Майки вдруг перебил ее испуганно-торопливым: — Нет! В смысле, что… Я… я очень хочу. — Он поморщился, жмурясь и краснея еще больше. — Я просто боюсь, что… тебе может не понравиться... ну, со мной… — Майки, — мягко оборвала Мирай эту пытку, через которую он себя проводил, путаясь в вызывающих смущение словах. Среагировав на ее голос, он замолчал и наконец-то посмотрел ей в глаза. — Это ты. С тобой мне не может быть неприятно. Он машинально закусил губу и тут же вздрогнул от боли, но в его глазах, жадно устремленных на лицо Мирай, уже появилась такая знакомая ей теплая тьма, пустившая приятную рябь мурашек по коже. Под его потяжелевшим от желания взглядом она слегка приподнялась и потянула вверх спортивный лиф, чувствуя, как бежит по коже взволнованная дрожь. Манджиро шумно, натужно сглотнул, но продолжал глядеть только в ее глаза и по разлившемуся в его чертах напряжению было видно, как много усилий он прикладывает, чтобы не опустить взгляд ниже. На его переносице с новой силой расцвел румянец, полился жаркой волной на его щеки. — Ты можешь смотреть, Майки, — прошептала Мирай, ловя его упрямо нацеленный в ее глаза взгляд. Она подняла руку и накрыла ладонью его щеку, оглаживая острую скулу большим пальцем, и он сдавленно выдохнул, а его веки дрогнули, послушно опуская глаза и ведя опаленный возбуждением взгляд вниз по ее телу. Манджиро зачарованно смотрел, как скрывается в его ладони полушарие ее груди, как натягивается израненная кожа на его сбитых костяшках, когда он чуть сильнее сжал пальцы, вырывая из Мирай несдержанный вздох; этот рваный выдох коснулся его лица и она, приоткрыв рот, смотрела, как его язык неосознанно касается запекшейся кровью раны на губе. Завязавшийся в низу живота тугой узел стянуло еще сильнее от невыносимого желания поцеловать его — но Мирай сдержала себя: ему будет слишком больно. Вместо этого Мирай склонилась к его порозовевшему лицу и бережно прикоснулась губами к этому горящему румянцу на его щеках, тронула поцелуем тонкую кожу на его висках, где лихорадочно быстро пульсировала голубая венка. Майки расслаблялся все сильнее под ее исследующими, ласкающими губами, которые с его лица уже опустились на шею, охотясь за беспокойно трепещущим пульсом под теплой кожей. Манджиро слегка подрагивал под ее губами, ее пальцами, с бесконечной нежностью исследующими его тело. Узлы напряженных, зажатых мускулов постепенно развязывались под этими ласкающими прикосновениями. Мирай поцеловала каждый шрамик на его плечах и груди. Их пока что было совсем мало. Через несколько лет под правой ключицей появится шрам от пули и еще один такой же — на левом бицепсе. Через восемь лет найдут свое место на его боку и ноге третий и четвертый шрамы от огнестрельных ранений, одно из которых будет делом ее собственных рук, — но пока что его кожа почти полностью была чистой и гладкой. От остальной одежды они избавились, будто в тумане. Руки Манджиро вновь нашли дорогу к ней — сперва неуверенно, затем со все большей решимостью легли на ее кожу, оглаживая руки, спину, бедра. Мирай тихо выдохнула, когда знакомые длинные пальцы вновь осторожно опустились на ее грудь, слегка сдавливая. Израненные губы Манджиро удивленно приоткрылись, и он пробормотал что-то невнятное от силы ощущений, пробивших его, когда Мирай медленно опустилась на него, пропуская внутрь себя. Темные глаза расширились, затянулись туманной дымкой желания. С каждым ее новым движением Майки дышал все прерывистей, сбитые хриплые выдохи теплым ветерком ложились на ее лицо. В какой-то момент его тело напряглось под ней, и в следующую секунду Мирай вдруг оказалась на спине, под ним — Майки перевернул их одним плавным рывком. От этого движения он непроизвольно проник еще глубже внутрь нее, и они оба застонали от нового ощущения. Мерцающие темные глаза нашли ее, и Мирай вновь видела в них усеянное звездами ночное небо, в котором отражалась вся ее любовь к нему. Майки двигался на ней, с ней, внутри нее, и каждое его движение посылало электрические разряды по всему телу. Он глухо выдохнул, и с его ресниц сорвались прозрачные капельки-слезинки, росой оседая на ее щеках; Мирай приподняла голову, трепетно поцеловала его прикрытые тонкие веки, губами снимая новую влагу с его ресниц. Она обняла его, желая вобрать в себя полностью, оставить его внутри, под своей кожей, в самой своей душе. Толчки его бедер становились все исступленнее, хаотичнее, и Мирай встречала каждое его поступательное движение, сжимая его внутри себя, не отпуская. Тяжесть внизу ее живота все нарастала, отдаваясь тянущей болью между ног, которую он облегчал и одновременно усилял каждым новым толчком внутрь нее, глубоким и резким. Пальцы Мирай все сильнее вжимались в его натянутые мышцы. Манджиро смотрел в ее глаза, неотрывно, так, будто видел в них всю красоту мира, и Мирай казалось, что разросшееся сердце заполняет каждый уголок ее тела, а кожа вибрирует от его лихорадочной пульсации. С Манджиро это никогда не укладывалось в приземленное понятие «секса» — ни тогда, в их общем будущем, ни сейчас, в его разбитом прошлом. То, что происходило между ними, всегда было именно занятием любовью, и Мирай отчаянно желала, чтобы в воспоминании о его первом разе было именно это. Потому что любовь всегда была между ними — в их прошлом, настоящем, будущем, даже когда их времена и память не совпадали друг с другом. Майки дернулся всем телом, зарываясь лицом в шею Мирай, чтобы заглушить вырвавшийся из его горла хриплый стон, и замер, вжимаясь в нее и судорожно пытаясь отдышаться под накатившей на него волной физических ощущений. Она обняла его, прижала к себе, аккуратно перебирая спутанные волосы и давая прийти в себя. Сердце Мирай сумасшедше колотилось в груди, вторя пульсу Манджиро, приятная тяжесть его тела давила на нее знакомым покрывалом безопасности, и ей казалось, что она готова разрыдаться от невыносимой силы чувств, разрывавших ее душу в этот момент. Они будто зависли в межмирье, в бесконечном лимбе, на темной стороне рая и на светлой стороне преисподней, — но пока Мирай могла ощущать под пальцами тепло Майки, так близко, почти под своей кожей, она готова была выдержать и вынести что угодно. — Прости меня, я должен был… — все еще слегка задыхаясь, прошептал Майки в ее шею. — У нас не было защиты и… — Все в порядке, — успокоила его Мирай, прижимаясь губами к его вспотевшему виску. — О контрацепции можешь не переживать, и я знаю, что мы оба здоровы. — О… — неопределенно протянул Майки, и его пальцы немного сильнее сжались на ее коже. Его все еще слегка потряхивало от пережитого всплеска ощущений. — Отдохни немного, — мягко прошептала Мирай в его волосы, которые успокаивающе перебирала пальцами. — Тебе это нужно. Не думай больше ни о чем. Майки протяжно выдохнул, щекоча дыханием ее плечо, на котором лежала его голова, и его тело обмякло на ней, придавливая собой, но Мирай только крепче прижала его к себе, впитывая каждый миг этой нужной, как сам воздух, близости. Его дыхание выравнивалось, становясь все размереннее, черты лица приняли открытое, расслабленное выражение под пальцами Мирай, выводившими на нем легкие линии. Он уснул так быстро, измотанный стрессом и физической нагрузкой, и Мирай сосредоточенно закусила губу, заставляя свое плывущее сознание сфокусироваться на той задаче, ради выполнения которой она и была здесь. Ее пальцы плавно сдвинулись на нужную точку на лбу Манджиро, и Мирай закрыла глаза, концентрируясь. Проникнуть в его память было, как окунуться в прохладную воду — Мирай ощутила легкую дрожь, но никакого препятствия. Она бережно листала страницы сознания Манджиро, перебирая его воспоминания в поисках того самого, которое не должно было ему принадлежать, — но не находила его. Мирай не вглядывалась в его память слишком глубоко — не считала правильным нарушать личные границы его сознания, но даже так, все равно задыхалась от ощущения одиночества, безнадеги и мрачной решимости, которые душным туманом обволакивали все его воспоминания за два с половиной года, прошедшие для него с их последней встречи. Мирай проверила все несколько раз, чтобы убедиться, — но в его памяти действительно не было ничего лишнего. Ее охватила внезапная растерянность; другой должен был впустить свои знания в память Манджиро в момент его сильнейшей душевной уязвимости, — но когда он мог бы быть еще более уязвимым, чем в этот страшный, темный день? И тем не менее, опасных воспоминаний в его сознании по-прежнему не было. Внезапно Мирай пробрало могильным холодом. А затем она вдруг ощутила вполне отчетливый толчок — от его силы мысли и концентрация сбились, пошли рябью, как вода от брошенного в нее камня. Толчок повторился, и что-то темное, враждебное, взвыло фантомным ветром вокруг ее тени в сознании Манджиро. Ее выталкивало наружу — зло, яростно, и Мирай вдруг с приливом почти первобытного страха узнала этот холод, что собирался изморозью на границах разума Майки. Другой был в бешенстве от ее вмешательства. Она попыталась сопротивляться, но этот призрачный ветер нарастал, был несоизмеримо сильнее любых ее попыток противостоять ему. Мирай резко распахнула глаза, задыхаясь, пока обезумевшее сердце переполошенно колотилось в горле, будто хотело выпрыгнуть из ее тела прямо через рот. Манджиро пошевелился, во сне прижимая ее ближе к себе, и Мирай с трудом заставила себя сделать медленный-медленный выдох, стараясь успокоить бешеный пульс. Когда она коснулась его памяти в прошлом прыжке, Мирай задумалась, может ли другой причинить ей вред во время этих сеансов. И сейчас этот вопрос вновь всколыхнулся в ее голове, вытесняя собою другие мысли. Ему совершенно очевидно не нравилось ее вмешательство. Мог ли он сделать что-то еще, кроме выбрасывания ее из сознания Майки? Мог ли действительно навредить ей? Хмурясь от этих тревожных вопросов, Мирай устало потерла глаза предплечьем и тут же замерла, мельком увидев циферблат часов на своем запястье. Она могла поклясться, что провела в памяти Манджиро не дольше пятнадцати минут, но если стрелки не обманывали, прошло уже более двух часов. Мирай замерла, вглядываясь в циферблат часов, а второй рукой непроизвольно крепче прижимая к себе Манджиро. Как это возможно? Неужели она действительно провела несколько часов в памяти Майки, даже не почувствовав этого? А следом ее накрыло горячим осознанием: ее пять часов в прошлом закончились сорок минут назад, но она все еще была здесь. Мирай прислушалась к себе, пытаясь обнаружить какие-то странности в самочувствии. Почему ее все еще не выдернуло назад в свое время? Должно быть, она слишком резко пошевелилась под влиянием своих беспокойных мыслей, потому что руки Манджиро вокруг нее напряглись, притягивая ее ближе к нему; он крепче вжался переносицей в ее шею, и Мирай сама почувствовала, как отбивается от его кожи ее собственный участившийся пульс. — Мирай, — сонно прошептал Майки, щекоча дыханием ее ключицы. — Не уходи, пожалуйста. Останься со мной. Глаза пекло. Мирай порывисто прижалась губами к его теплому виску, чувствуя, как течет по ее щекам соленая влага. Она все еще была здесь, но знала, что не сможет остаться. Руки Манджиро, его дыхание, его слова — они обжигали ее изнутри. Он сам, весь, был болезненным ожогом на ее душе, но на его душе Мирай оставалась никогда не заживающей раной, которую наносила ему вновь и вновь, исчезая. Осознание этого вдруг придавило ее к кровати невыносимой тяжестью, полоснуло изнутри злыми когтями. И, будто в насмешку над этой болью, грудную клетку вдруг немилосердно сдавило уже привычным спазмом, выжимая из легких кислород. Мирай задохнулась всхлипом, раздиравшим ее гортань. Не сейчас, пожалуйста. Почему же, почему именно сейчас… Майки обнял ее крепче, но ни одно, даже самое отчаянное объятие не смогло бы удержать ее рядом с ним — и Мирай поняла это безоговорочно, когда в глазах знакомо потемнело. Мир вокруг нее сплющило до размеров атома, а ее саму перетерло в звездную пыль — из которой заново, болезненно, начало формироваться ее тело, когда вселенная вокруг вспыхнула Большим взрывом, вновь разрастаясь до своих привычных размеров. Мирай судорожно глотнула воздух пережатым горлом, но этот вдох почти сразу же сменился лихорадочным, мучительным всхлипом, раздиравшим ее грудную клетку. — Силы небесные! — испуганно воскликнул знакомый голос. — Боги, Мирай! Да что же это! Она не отвечала, не видела перед собою ничего, кроме туманной пелены слез, в которых тонули ее глаза. Мирай колотило в дрожи, скорее походящей на судороги, и она вцепилась скрюченными, одеревеневшими пальцами в голую кожу на груди, исступленно, будто хотела процарапать дыру в том месте, где с такой мучительной болью бросалось на решетку ребер ее сердце. Все самообладание, все хладнокровие и спокойствие, которые Мирай по крупицам собирала для каждого своего прыжка в прошлое, рухнули, обвалились и стали пылью под ногами истерики и нервного срыва, тянувшими жадные пальцы к ее психике. Мирай едва ли почувствовала мягкий плед, который Такемичи, уже и сам весь трясясь и краснея от вида, в котором она возвратилась в свое время, тактично накинул на ее плечи. Если бы Мирай могла разглядеть сейчас хоть что-то в плывущей вокруг нее реальности, то увидела бы, как он обеспокоенно нахмурился, заметив покраснения на ее запястьях. Но Мирай ничего этого не видела. Она даже тела своего не чувствовала; единственное, что осталось — невообразимая, одуряющая боль, которая засела глубоко внутри, которую хотелось выцарапать из себя наживо, которая смеялась над нею, сжимая до кровоподтеков ее сердце. — Что случилось, Мирай? — испуганно допытывался Такемичи, рухнув на пол рядом с нею и осторожно поддерживая ее за плечи. — Что там произошло? Но Мирай лишь помотала головой, жмурясь до рези под веками, и не могла остановить надрывные всхлипы, продиравшие себе путь из ее глубин при одной мысли о том, что после всего — после всего, — Майки проснется один. Снова один. «Не уходи, пожалуйста. Останься со мной». Очередной гортанный всхлип перешел едва ли не в вой, и Такемичи сам чуть не плакал, не понимая, из-за чего она в таком состоянии. — Я не могу, — через силу прохрипела Мирай, до посинения в пальцах сжимая стянутый на груди плед. — Я не могу больше, не могу, не могу. Я делаю только хуже. Я все делаю только хуже для него. Это озарение разбивало ее на мелкие, заостренные осколки, занозами впивавшиеся в каждую мысль. Мирай так хотела помочь ему, но сейчас с особенной ясностью осознавала, что после каждого ее исчезновения Манджиро должно было становиться только хуже, хуже, хуже. Он оживал с ней, он удерживался на самом краю своей пропасти, когда она подхватывала его за руку в последний момент в каждом из своих прыжков в прошлое. Но он также расплачивался за эти минуты покоя невыносимой болью каждый раз, когда она уходила, оставляя его растерзанным на краю этого обрыва, пытающимся вслепую собрать осколки своего самообладания, которое каждое ее исчезновение разбивало вдребезги. Вот, что случилось тогда, вот, о чем было то загадочное «восемь лет назад», вот, о чем Манджиро так и не решился ей рассказать, когда они были вместе в том судьбоносном декабре. Она стала его самым драгоценным воспоминанием. Она стала его самой мучительной болью. «Почему ты поцеловал меня в клубе?», спрашивала ее память. «Потому что не сделал этого в прошлый раз, восемь лет назад», отвечал его призрак, стоя посреди необжитой кухни, залитой светом декабрьского солнца. «Забыл, как ты разваливался на части, когда она бросила тебя восемь лет назад?!» — гремели в ее голове безжалостные, полные ненависти и обвинения слова Санзу. «Боюсь, что если расскажу тебе, ты можешь изменить свое решение в будущем и не прыгнуть в мое время. А я не могу потерять эти воспоминания. Только не их», — шептал в ее сердце печальный голос Манджиро, проходясь целительным теплом по ее душе. — Я не знаю, как правильно, — измученно всхлипнула Мирай, сжимаясь в дрожащий, тугой комочек на полу под руками Такемичи. — Я не знаю, как правильно, я больше не знаю, как правильно… Она плакала и плакала, сквозь туман чувствуя, как Такемичи сначала робко, а затем решительно сгреб ее в охапку, обнимая. На ее пальцы, судорожно вцепившиеся в его футболку, упали несколько капелек, но Мирай даже не поняла, что эти слезы катились не из ее глаз. Она знала лишь, что сейчас, в этот момент болезненного погружения на самое дно тьмы и безысходности, лишь его дрожащие руки не давали ей разлететься на куски. И это тоже ее убивало. Потому что с ней сейчас был Такемичи, искренне разделяющий ее боль. А Манджиро она снова оставила одного.

***

— Нельзя сдаваться, Мирай, — серьезно проговорил Такемичи, прислоняясь плечом к дверному косяку в ее комнате. Мирай подняла на него размазанный взгляд покрасневших глаз, уставилась в яркую синеву его радужек, заторможенно изучая непривычно серьезное выражение его лица. В его глазах, как в поставленном на повтор фильме, она видела отражение всех событий, произошедших за последние несколько часов. Как Такемичи, видя накрывающую ее истерику, усадил ее в ванну, прямо так, закутанную в плед, и включил бодряще-прохладную воду, вызывая грустно-смешное дежавю об их первой встрече — только вот ролями они поменялись, и сегодня в неадекватном состоянии была Мирай. Как он влил в нее полстакана виски, обнаруженного в баре, чтобы отогнать подступающее к ее психике безумие. Как уложил ее в кровать и сидел рядом, давая ей цепляться за его ладонь, до треска сжимать его пальцы, пока подушка сырела под ее припухшим, заплаканным лицом, покрытым царапинами и красными пятнами. Мирай вспоминала все это, глядя в его глаза, и думала о том, что Такемичи Ханагаки — действительно прекрасный друг. Лучший, какого можно пожелать. Думала о том, что такой друг, как Такемичи Ханагаки, действительно нужен ему. Тихо шмыгнув носом, Мирай сглотнула вязкую слюну и подтянула одеяло повыше к подбородку. — Я знаю, Такемичи, — прохрипела она севшим после рыданий голосом. — Я не сдаюсь. Я просто… я просто сорвалась. Извини. — Не нужно, — помотал головой Такемичи, отталкиваясь от двери и подходя к ней. Мирай подвинулась на кровати, освобождая место, чтобы он мог присесть рядом с ней. — То, через что ты сейчас проходишь, это… Не нужно извиняться. Она помолчала, отсутствующе разглядывая свои подрагивающие ладони. На запястьях начинали проявляться фиолетовые тени синяков — отпечатки пальцев Манджиро. Мирай не хотела, чтобы они сходили с ее кожи. Так у нее оставалось напоминание о том, что он был настоящим. — В две тысячи одиннадцатом нет нужных воспоминаний, — просипела Мирай. Такемичи кивнул и поджал губы, глядя на свои сцепленные в замок пальцы. — Значит, остался только две тысячи восемнадцатый год, — произнес он каким-то странным голосом, но у Мирай не было сил вникать в причины такой интонации. Она устало пожала плечами и уткнулась лбом в подтянутые к груди колени. — Что, если он тоже «пустышка»? — измученно прошептала она. — Нет. — Мирай даже подняла голову, чтобы взглянуть на Такемичи, удивленная прозвучавшей в его голосе стальной уверенностью. — Я готов поставить что угодно на то, что две тысячи восемнадцатый не будет пустышкой. Мирай нахмурилась, поджимая обветренные губы. — Другой может протолкнуть свои воспоминания в разум Майки в моменты, когда он особенно уязвим, — медленно проговорила она, слегка меняясь в лице. — Ты хочешь сказать, что в две тысячи восемнадцатом он был более уязвим, чем в тот день, когда лишился лучшего друга и впервые убил человека? — Да. Это слово из уст Такемичи, внезапно будто бы постаревшего на пару лет, отдалось неожиданной горечью на языке Мирай, затаившей дыхание в предчувствии чего-то страшного. А он повернулся к ней и вперился в самые ее зрачки усталыми, ставшими вдруг слишком старыми для его лица глазами. — Потому что в две тысячи восемнадцатом Майки убил меня. А после покончил с собой.