Поцелуй меня

Нет, ну а как такое рассказывать? Не каждый решится даже сказать лучшей подруге о подобном. И все из-за стыда, от которого не получится отмыться до конца жизни. А тут брат. Мальчишка. Юноша. Теперь уже мужчина. Вспыльчивый, горячий, взрывоопасный. Пожаловаться ему, чтобы он что? Налетел на Ширасе, разбил его чертову тупую башку об асфальт и потом сел на долгие хрен знает сколько лет в тюрягу? Спасибо, у Мичидзо и так уже был прецедент. Спустил маминого ухажера с лестницы. Бедняга побежал с гематомами и порванным ухом писать заяву, и мама чуть не поседела, переживая всю эту канитель с судом и разбирательствами. Хорошо хоть, разошлись с миром, оплатив пострадавшему ущерб, причиненный здоровью. Замяли. Не знаю, когда произошел перелом в наших с братом отношениях. Но однажды я вдруг перестал что-либо рассказывать ему про свою жизнь. Он не знал, что я почти ни с кем не общаюсь на новом месте учебы. Даже не подозревал об этом. И я никогда не говорил. К чему ему лишние тревоги? Их с мамой отношения стали натянутыми после того, как она решила проявить к отцу милосердие. Стала ухаживать, прибираться у него дома, помогать деньгами. А Мичидзо наотрез отказался понимать ее. Не мог простить предательства, простить той боли, которую папа причинил нам всем, когда бросил восемь лет назад. Брат тогда повзрослел буквально в считаные дни: решил принять на себя ответственность, стать настоящим главой семьи. Поставил цель — не дать матери замкнуться в себе. И шел к ней. А теперь она поступала вот так. Неудивительно, что Тачихара взбунтовался. Он не был готов прощать подобное. Даже родному отцу. И Тачихара стал раздражительным, вспыльчивым, закипал из-за любой мелочи и делал буквально все ей назло. Что я мог сказать ему про Ширасе? Ничего. Да его даже обвинить было не в чем. Я ведь совершеннолетний, переспал с ним по собственному желанию. Сопротивления не оказывал, и, вообще, вся эта история сначала больше походила на сказку. Началось все прошлым летом. Солнце, жара, каникулы. Я только устроился в кафе и сидел в перерыве, изучая траектории движения солнечных зайчиков на полу и лениво листая ленту в соцсетях в мобильнике. И тут посыпались лайки на мои фотографии, один за другим, взрывая дикими трелями бедный потрепанный смартфон. Чуть бургером не подавился, когда увидел, от кого они прилетели. Сам Ширасе! Мы то и в коридоре не здоровались. Он вечно таскался со своей компанией, звездой, которой была Юан. О том, с каким щенячьим восторгом все парни группы таскались за ней, можно говорить долго, но я не стану. Как-нибудь уж потом. Лайки, лайки. Десятками. И каково же было мое удивление, когда за ними вдруг пришло сообщение. Да, банальное «привет, как дела?». Но с него началось наше общение. Ширасе страдал дома от одиночества. Валялся со сломанной ногой, изредка выбираясь куда-то на костылях, поэтому времени для общения со мной у него было навалом. И мы начали переписываться. Днем и ночью. Круглыми сутками. Всякий раз, получая на рассвете сообщение с пожеланием доброго утра, чувствовал, как кружится голова от счастья. Замирал с блаженной улыбкой на лице, когда он осыпал меня комплиментами, когда говорил, что соскучился и интересовался моим здоровьем. Удивительно, но он понимал меня во всем. Совпадали наши взгляды на кино, музыку, наши пристрастия в еде. Ширасе всегда находил нужные слова, чтобы поднять мне настроение, терпел капризы и словно по щелчку пальцев мог успокоить, если я нервничал. В первый раз в жизни я открылся кому-то настолько сильно. Впервые был искренним, рассказывал о себе, о жизни, о проблемах в семье. И ему, правда, было интересно. Так мне казалось. Вскоре мы начали созваниваться или болтать по скайпу. Уже на экране компьютера он казался мне самым красивым, добрым и милым. После каждой такой беседы сердце колотилось как бешеное, отдаваясь в ушах одной лишь мыслью: моë. Вот это именно тот, кто мне нужен. Тот, от кого перехватывает дух. Тот, кого хочется пустить себе в душу, с кем хочется делить и горе, и радость. Именно он. И я был счастливее всех на свете. Светился ярче солнца и не мог думать ни о чем другом. Через месяц активной переписки прибежал к нему домой. Мы смотрели телевизор, разговаривали, преодолевая просто бешеное смущение, и все время хохотали как ненормальные. На следующий день я пришëл снова, чтобы вывести Ширасе на прогулку. Потом еще и еще. День за днем. Так наши встречи стали постоянными, а общение перерастало в нечто большее. Касания, поцелуи, признания… Не мог дождаться того дня, когда приду в универ. Да, может, мне и хотелось, чтобы меня приняли в их компанию как своего. А может, хотелось, чтобы просто заметили, но романтические отношения с самым популярным мальчиком группы уж точно вызвали бы эффект разорвавшейся бомбы. Наше счастье перестало бы быть тихим, но оставалось бы нашим. Моим и его. Но реальность оказалась жестче, чем предполагалось. То, что не было никаких нас, я понял уже в первый день. Пришëл, сел, как обычно, на последний ряд и с замиранием сердца ждал. Вот Ширасе придет, обнимет, поведет за собой. Но он ворвался в аудиторию с привычным задором, не удостоив меня даже взглядом, и сразу направился к своим. Ни поцелуя, ни приветствия, ни даже кивка головы. Ноль. Ничего. Целый день они громко обсуждали каникулы. Ширасе красовался, размахивая костылями, хвастался тем, что уже может ходить, почти не прихрамывая, клеился к Юан. И даже не посмотрел в мою сторону. Ни разу. Помню, как бежал, глотая слезы, к его дому. Как долго ждал возле подъезда под дождем, чтобы объясниться. Как он удивился и нахмурился, увидев меня, и как спрятал глаза. — Да ничего ведь не случилось, — шептал он, открывая ключом дверь и толкая меня внутрь, — идем. И я вошëл. Ширасе притянул меня к себе, дыша неровно, прерывисто. Гладил сильными руками. Торопливо, настойчиво. И меня била дрожь, лишая дыхания и рассудка, наваливаясь всей тяжестью мира на хрупкие плечи. — Эй, все нормально, — сказал он, скользя руками по моей спине. И я знал, что нормально уже не будет, но не мог пошевелиться. Словно проваливаясь в бездну, глядел куда-то мимо него сквозь пелену из слез, застилавших глаза, и молчал. Снова и снова глотая слова, которые тугим комком застревали в горле. Слова, которые я собирался сказать, но так и не сказал. По крайней мере, вслух. — Чуя, Чуя — повторял он, будто заезженная пластинка. А его руки в это время метались по моему телу, как в бреду. Меня тошнило от запаха мятной жвачки, от мокрого языка, по-хозяйски орудовавшего у меня во рту, от его губ, солоноватых на привкус. Но я не сопротивлялся. Послушно лëг, позволяя первому в моей жизни мужчине снять с меня одежду. Позволяя ему любоваться увиденным глазами, почти тёмными от вожделения. Трогать потными ладонями, мять пальцами и целовать. Чувствовал его дыхание на своей коже, но не мог даже двинуться. Потом он опустился ниже, одним движением сдирая с меня белье, и быстро навалился сверху. Впивая губы в мой рот, оставляя свою слюну на горящих щеках и шее. И разрывая меня изнутри тягучим горячим пламенем. Ничего не случилось. «Нормально. Нормально», — все повторял я себе, пока он вдавливал меня в матрас. Забывая, как дышать, как видеть, как жить. Глядя в потолок и просто принимая происходящее. Я мог отказаться, мог оттолкнуть, но не сделал этого. А потом все закончилось. Все. Он откатился и плюхнулся на подушку мокрым от пота затылком. Я встал, не глядя в его сторону, натянул дрожащими руками одежду и ушëл. Вероятно, он что-то говорил мне. Не помню. Не слышал. Плëлся домой в каком-то тумане. В полной тишине. В мире, в котором был отныне только я. В день, когда я почти умер. Больше не было никаких звонков, сообщений, встреч и даже взглядов. Ничего. Только перешептывания и тихое хихиканье каждый раз, когда я входил в аудиторию. Но и они быстро сошли на нет. Все забывается. Почти все. До сих пор не могу объяснить даже сам себе, почему так случилось. Шок? Растерянность? Неверие в то, что моя сказка могла так глупо оборваться на самом интересном месте и превратиться вдруг в дым? Не знаю. Сначала все ждал, когда же Ширасе, наконец, скажет, что был не прав. Что запутался. Ждал даже, когда уже понимал, что все зашло слишком далеко и это не то, чего я хотел и как себе представлял. Верил и надеялся, даже теряя почву под ногами. Готов был цепляться за эту последнюю ниточку до последнего. И только встав с его кровати, понял, что это все. Конец. Ничего ведь и не было. Я все придумал себе сам. Так хотел верить в любовь, что увидел еë там, где на нее не было даже намека. Интерес, похоть, игра — все что угодно, только не настоящие чувства. Каким же жалким я себя чувствовал, сидя под душем и пытаясь оттереть с кожи следы его прикосновений. Тëр мочалкой чуть ли не до мяса и все говорил про себя: шлюха, вот я шлюха. Тогда мне казалось, что если повторить это раз двести, то станет легче. Но легче, конечно, не становилось. Только росла ненависть к себе, множился стыд и желание закрыться ото всех. Открыто меня не задирали, но вдруг появившиеся загадочные улыбки на лицах парней я заметил, конечно, сразу. Такое трудно игнорировать. Никто не тыкал пальцем, даже не называли больше Чуйкой какое-то время, а через пару месяцев и вовсе забыли. А я… Я делал лицо кирпичом. И жил. Стараясь отвлекаться, чтобы не утонуть в депрессии. Но пускать кого-то в свой мир точно больше не собирался. Даже брата. Вряд ли бы ему понравилась новость, что его младшим братом воспользовались как дешевой потаскушкой, а потом просто вышвырнули вон. Он был бы взбешен. И разочаровался бы во мне. Наверное. Вероятнее всего. Нам всегда говорили, что мы похожи. Иначе и быть не могло. Но я не соглашался. У меня ярко-рыжие волосы, у него –медные. Я — щуплый, он — поджарый и сильный. Я мягче, бледнее, обычнее, проще. Тачихара — всегда впереди и всегда уверен в себе. Я не пою в душе, не бренчу на гитаре до утра, не хочу к тридцати годам покорить Эверест. Я, вообще, всегда избегаю конфликтов, если их можно избежать. И всего нового. А Мичидзо хочется попробовать весь мир на вкус. Противопоставить себя ему, бросить вызов. И иногда мне кажется, что я — единственное, что его держит на месте. Если бы он мог сбросить этот балласт или передать кому-то другому, то давно бы сделал. А пока мне нравилось жить в его тени. Тепло и уютно. Его друзья, его компания, его интересы. И я — маленький багаж. Чемоданчик, который при желании можно взять с собой, ведь у него не имелось других хозяев. Хорошо, что у меня была отдушина — кафе. Его не коснулось проклятие универа: сошëлся со всеми на удивление быстро, общался, смеялся каждую смену и получил репутацию человека душевного. Иначе бы точно пропал. — Какого черта ты не на зачете? — Тачихара сбросил тапки и направился к окну. — И почему за тобой таскается какой-то упырь, покрытый бинтами и рисунками с ног до головы? — Тачи, — шаркающей походкой, делая вид, что мне совсем не интересно, подошëл ближе, — ты так говоришь, будто у тебя самого татуировок нет. Посмотрел вниз. Незнакомца уже и след простыл. — Одно дело надписюшка какая-нибудь, — Мичидзо почесал себе грудь, — или череп крутой, — указал на предплечье. — А тут… хрен знает, мне показалось, что у него шея вообще веся сине-зелёная. — Показалось — крестись! — Я направился на кухню. — Или найди свои очки. — Они стремные, — все еще рассматривая двор из-за шторки, буркнул брат. — Тогда купи не стремные, достал! Меньше надо было в компьютерные игры лупиться, не испортил бы зрение. — Ты тему-то не переводи. — Он появился на кухне тихо, будто шел за мной на цыпочках. — Кто это был? — Тачихара, вот только не надо учить меня жить, ладно?! — Вымыл руки, поставил чайник и достал колбасу из холодильника. — Чуя, ты что, последние мозги растерял? — Нет. — Тогда не думай, что я буду спокойно смотреть, как ты шатаешься по улице непонятно с кем. — Брат достал хлеб, положил на стол, сел и уставился на меня. — Кто он? Устало выдохнул, чувствуя, что эмоции, испытанные несколько минут назад, и не думают отпускать меня. — Разве это важно? — Для меня — очень. Он продолжал скользить взглядом по моим пылающим щекам и губам, сохранившим вкус поцелуя незнакомца. — Не скажу. — Взял нож, начал нарезать колбасу. — Тогда, пожалуй, мне самому придется в следующий раз пойти и спросить у него. Я прекратил свое занятие и отложил разделочную доску в сторону. — Слушай, да не веди ты себя так. Мне что, ни с кем уже и по улице нельзя пройтись? — Просто пройтись можно. — Брат выгнул брови в точности, как я. — Я, может, и подслеповат, но видел, как он тянул к тебе свои щупальца. — Ничего и не тянул. — Тянул. — Не было ничего такого. И вообще, ты его не знаешь. — А ты знаешь? — Хм. — Чтобы спрятать глаза, мне пришлось вернуться к нарезанию бутербродов. — Тачи, тебе нужно быть спокойнее. Никто не собирался причинить мне вреда. И вообще, ты мне не отец. — Согласен, — усмехнулся брат. — А где твой отец? Я закусил губу. Подлый Крысь, мурча самым наглым образом, терся о мои ноги. Отрезал ему самый краешек колбаски и скинул со стола. — Чай будешь? — обратился к брату. — Конечно, — смягчился он. — Я же только что продрал глаза. Жрать хочу жутко. Молча сделал бутерброды. Брату, как обычно, с колбасой толщиной с мой кулак. Разлил чай по чашкам, кинул в них кусочки лимона. Прежде чем сесть, запустил руку в карман джинсов и выудил оттуда… Чтобы вы думали? Чертов пропуск! Тысячу татуированных чертей! Надо же было так. В голове вихрем пронеслись мысли о череде случайностей. Будильник, автобус, пропуск, скамейка. Многих звеньев этой цепи, в частности нескольких знаменательных событий, я тронул свои губы, могло и не произойти сегодня. Может, так и было задумано? — Что ты лыбишься? Я так погрузился в свои мысли, что голос брата заставил меня подскочить на стуле. — Так. Ничего. — Говори уже. — Да не попал сегодня на зачет из-за пропуска. Не мог найти. А он все это время лежал в кармане джинсов. — Не нравится мне, — заметил он, глядя, как я на глазах превращаюсь в помидор. — Что? — То, каким счастливым ты выглядишь. — Разве? — Не получалось даже контролировать свое дыхание. — Ага. Давно тебя таким не видел. — шумно отхлебнул из своей чашки. — Тебе показалось. — Что, даже не расскажешь мне, кто твой провожатый? — Посмотрел в глаза и улыбнулся. Первый раз за день. И как-то по-доброму. — Раз уж ты даже не бесишься, что тебе придется пересдавать зачет. — Нет. Не расскажу. — Как его зовут? — Голос брата стал таким нежным, таким задушевным. — Не знаю, — ответил я, не подумав, и тут же заметил, как гигантский астероид рождается в глазах Мичидзо, чтобы прорваться через атмосферу и обрушиться на мою голову. Даже жевать бутерброд перестал. Брат молчал. Долго сверлил меня взглядом, сжимая и разжимая кулаки, наконец выдохнул и сказал: — Хорошо, не говори. Не маленький мальчик. — Спасибо, — чувствуя облегчение, прошептал я. — Но если он посмеет тебя обидеть… — Знаю-знаю! — Отмахнулся, как от назойливой мухи. — Вот так-то лучше, — не сводя с меня испытующего взгляда, кивнул брат и вцепился зубами в бутерброд. Черт с ним, с пальто. Мысли метались между преподавателем, встреча с которым так и не состоялась, и странным парнем, который так подло подшутил надо мной. Суждено ли с ним еще увидеться? И хочу ли я этого? Кто он, вообще, такой? Откуда взялся? — Ты точно витаешь в облаках, — заметил Тачихара, кидая очередной кусок колбасы коту. — Вот и нет, — ответил я, все еще ощущая гнев, перемешавшийся с интересом и удивлением от недавно произошедшего. Долгое молчание, прерываемое лишь редким чавканьем брата. — Точно тебе говорю. — Он начал трясти головой, как ненормальный. — Отвали уже. — Встал, забрал чашки обоих и принялся мыть. Тачихара встал, не удосужившись даже убрать за собой крошки со стола, и вышел. Из его комнаты тут же послышались звуки гитарного перебора. — Заходил вчера к вам в кафе, — окликнул он меня, когда я проходил мимо его комнаты. — И? — Вошëл и устало плюхнулся на его кровать. Прямо в одежде. — Опять хотел на Люси посмотреть? — Ага! — И как? Пашка мечтательно закатил глаза. — Нормально так… — Ох, Тачихара, она тебе не по зубам. Это я тебе точно говорю. — Чего это? — Ну, ей мужчины нравятся, понимаешь? Такие чтоб мужчины-мужчины! — Я напряг бицепсы, изображая кого-то вроде Халка или Шварца. — Чтоб сила, бородачесночный дух на полкилометра! — Пф! — Не злите Мичидзо. Брат весь надулся, вскидывая брови вверх. — Да я ее заполучу на раз-два. Спорим? — Ой, нет. Хватит мне споров на сегодня! — Я заложил руки за голову. — Я Монтгомери сказал то же самое. Что без таких ухажеров, как мой брат, она точно обойдется. — Почему это? — Он казался оскорбленным. — Ты сейчас разбил чужое счастье, детка. — Да на хрена ей такой лоботряс, как ты? — Ладно-ладно, Чуя, — прищурился брат, — Земля — круглая! — Тебе не светит. У Монтгомери все равно со вчерашнего дня обет безбрачия действует. — Чего? — Скорчил удивленную гримасу. — Да. Сказала, что садится на кефирно-огурцовую диету и отказывается от мужчин. — Почему? — Потому что у нее жопа целлюлитными слезами плачет. Вот почему! — Ох, женщины… — продолжая перебирать струны, закатил глаза Пашка. — Нормальная у нее задница. А мужчинам-то за что бойкот? — Несчастная любовь. — Скажешь по секрету? — Не-а. — Я встал, схватил со стола конфету и отправил в рот. Направился к двери, напевая: — «Мои стихи, твоя гитара. Мы отличная па-ра…» — Э-э-э! — Тачихара скривил лицо. — Не надо при мне такую попсятину гнать. — Лучше твое старье, да ведь? Джордж Бенсон, Уисперс, Орландо Джонсон, ага? Или еще что-нибудь доисторическое? — Есть кое-что из новенького. — Брат нажал на кнопку стереосистемы, и в комнату тут же ворвались первые звуки Bruno Mars — 24k magic. Я не удержался и пустился в пляс рядом с хохочущим Мичидзо. Он чертил носом вертикаль и отбивал ритм. Нам с детства нравилось так дуреть вместе. Единственное, что изменилось, — мы теперь не скакали на кровати на пару, доводя маму до бешенства. Были времена… *** Нарисовал птицу. Огромную такую, на целый лист с обратной стороны тетрадки. Почему-то захотелось раскрасить каждое перышко цветными чернилами. Чтобы она вдруг ожила, взмахнув, освободилась от бумажных оков. Улыбнулся сам себе, доставая набор ручек. Затемнил каждое перышко на конце, выделил мощные когти глянцевым черным с помощью гелиевых чернил и принялся старательно заштриховывать клюв. Аудитория постепенно просыпалась. Тут и там пробегали взволнованные шепотки тех, кто уже закончил работу над переводом. Я справился еще минут двадцать назад, поэтому спокойно мог развлекаться рисованием, ожидая окончания отведенного на самостоятельную работу времени. — Чуя, — обернулся ко мне Ацуши. Я поднял глаза на преподавателя. Акико Йосано изучала что-то особенно интересное в своем смартфоне, не забывая при этом широко улыбаться экрану. До нас ей не было совершенно никакого дела. — А? — ответил я шепотом, переводя взгляд на одногруппника. Накаджима не был ботаником в привычном понимании этого слова. Из всей группы он общался с пару тройкой человек. Улыбчивый парень с пепельными волосами. Ближе всех с ним общался Рюноске Акутагава. Угрюмый правда тип. Постоянно что-то читает, старается преуспеть везде и держатся подальше от толпы людей. Вечно шипел на Ацуши и заходился сухим кашлем. Накаджима на это только протягивал тому платок и грустно улыбался. — Сделал, что ли, уже? — спросил блондин, имея ввиду самостоятельную работу. — Да, — просто ответил я, указывая взглядом на листок с подписанной в углу фамилией. — Вот там, в конце… — замялся Ацуши, поправляя воротничок белой рубашки. — Посмотри. — Убедившись, что Йосано-сан по-прежнему занята, я подвинул к нему лист. А что? Жалко, что ли? Слово в слово все равно не сдерëт. Что-то у Рюноске возьмет, что-то у меня. Зато набьет руку и сможет потом работать в этой области. Парень отвернулся, с жадностью хищника впиваясь в текст моей работы. — Новенький, ага, — раздался вдруг шепот с правого края. Это была Амайя. Мне пришлось оторваться от рисования, чтобы посмотреть на девушку. Розовые ногти, розовые пряди в волосах, малиновая кофточка под пиджаком. Она делилась чем-то с подружками, размахивая руками. Настолько потерять страх, чтобы что-то обсуждать вполголоса при учителе, заставить еë могло только событие чрезвычайно интересное и важное. Очевидно, новая сплетня. Она перегнулась назад через парту, передавая мобильник девчонкам. Волна шепота тут же разнеслась от них по всему кабинету. Что-то вызывало у них оживление и почти дикий восторг. Вероятно фото. Даже со всего места я мог видеть яркое пятно на экране смартфона. Обычно заставить их так радоваться, почти дрожа в исступлении, могла очередная гаденькая новость про кого-то из наших. — Смотри, — Минори тронула Юан за плечо и сунула под нос мобильник. Королева красоты все-таки снизошла до того, чтобы взглянуть мельком на изображение. Ни одна черточка не дрогнула на ее лице, словно бы там был черный квадрат Малевича, а не то, что заставляло всех остальных девочек ерзать на стульях от восторга. — Ну… — пробормотала она, пожав плечами, — ничего особенного. Ш-ш-ш. Улей словно вскипел. — Как?! — со всех сторон. — С ума сошла? — Амайя вытаращила глаза подскакивая на стуле, будто ей мешало спокойно сидеть здоровенное шило. — Красавчик! — роняя слюни на экран, подхватила Минори. Она уже, наверное, триста раз успела глянуть на экран и даже зажевала клок рыжих волос, чтоб не стонать от восторга. — Что там? — оторвался от работы Сузуму. Устало оглядел компанию стрекочущих в припадке восхищения чем-то необычным девчонок. — Новенький. Новенький! — дружно зажужжали те. — Дай. — Протянул руку, взглянул на фото, громко хмыкнул. Девушки оживленно закивали. Этим они еще раз подтверждали важность того, что было на экране. Сузуму бросил короткий взгляд на преподавателя и затем наклонился к ним. Шепнул что-то, заставившее подруг по очереди подпрыгнуть, создавая волну, как на футбольном стадионе. Вся аудитория оживилась. Те, кто доделал работу, кто еще не закончил — отвлеклись все. Звёздам опять удалось захватить всеобщее внимание. — Вот сами спросите, — добавил Сузуму. — Ширасе! Ширасе! — Девушки принялись по очереди звать парня. Они с Изаму сидели возле окна, увлеченные какой-то новой игрой в мобильнике. — А? — наконец обернулся он. — Ш-ш-ш-ш, — зашумел бабский муравейник. Ширасе дернул головой, ясно давая понять, что ничего не услышал. — Шшшш, — раздалось в ответ. Террариум, блин. Я опустил глаза в тетрадку. Не хватало еще встретиться взглядами с этим придурком. — Да? Да? Да? Да? — десяток пар глаз уставился на одногруппника. — Да-а, — усмехнувшись, произнес он и наклонился на спинку стула. — Вот это да! — воскликнула Минори, тут же прикрыв рот рукой. Юан словно бы и не было дела до всего этого обсуждения. Она спокойно дописывала свою работу. Не отвлекаясь, не прыгая на стуле, как остальные девочки, и даже ни разу не взглянув в сторону Ширасе. Ей вообще было свойственно такое поведение. Будто ничто в этом мире не достойно ее внимания. Есть она, ее свита, а все остальные лишь презренные существа. — И вы прям рядом живëте, да? — Угу, — кидая в рот мятную пластинку, ответил Ширасе. — Соседи-соседи? — снова Амайя вклинилась. Ты что, тупая? Мне хотелось спросить её об этом каждый раз, когда она начинала кого-то переспрашивать о чем-то. — Да. — Правда-правда? — Да-а, — буркнул он, отворачиваясь. Ну, надо же. Кажется, зацепило и Ширасе. Ему всегда нравилось внимание только к собственной персоне. А тут девочки явно были заинтересованы кем-то другим. Непорядок. — Спасибо, — возвращая мне листок, шепнул Накаджима. Отвернулся и тут же повернулся обратно. — Чуя? — А? — Ты его уже видел? — Кого? — Новенького. — Нет. — Пожал плечами, возвращаясь к рисунку. — А у нас будет новенький? — Я его видел сейчас у деканата. — В глазах парня зажглись безумные огоньки. Ого, похоже, всеобщая лихорадка передается воздушно-капельным путем. Надо текать. — И? — спокойно поинтересовался я, поднимая глаза. — Это. Просто. Улёт. — Теперь она выглядела необычайно взволнованной. — Ты такого чуда еще никогда не видел. Это я тебе точно говорю. — Не может быть, — ответил я. Безразлично и ровно. — Амайя даже щелкнула его на свой телефон, не постеснялась. — Ясно. Кивнул головой и полез в сумку за карандашом. Какой мне толк с этого новенького? Ну, больше на одного человека в аудитории. И что? Ни холодно, ни жарко. Все равно я здесь один, на последнем ряду, на своем наблюдательном посту недалеко от двери, в которую можно незаметно зайти перед самым началом занятий и так же выйти, и никто не обратит внимания. Накаджима разочарованно вздохнул и, поправив пепельную прядь волос, отвернулся. Разумеется, его печалило мое равнодушие. Даже ему с кем-то хоть иногда хотелось обсудить сплетни, новости и прочее. А Рюноске… Накаджима зыркнул на соседа, который ссутулился над листком бумаги, доводя работу до совершенства. Акутагава не подходил на эту роль никак. Мои мысли прервал громкий стук откуда-то справа. В дверном проëме показалась завкафедры Мураками-сенсей. Грузная женщина лет пятидесяти с пышной химией на голове. Ее появление быстро привело в чувство всех студентов, а в особенности Йосано-сан, которая, оторвавшись, наконец, от телефона, подскочила со стула и натянула на лицо приветливую улыбку. — Доброго дня! Я буквально на секунду, — зычным басом прогрохотала Мураками-сенсей. — Доброго! — подхватила Йосано-сан и сложила руки на груди. — Не буду вас отвлекать. Просто представлю нового студента вашей группы. — Она сделала шаг назад, освобождая проход. — Осаму, проходи! Прошу любить и жаловать. Проходи. Ну, а я пойду, мне пора. — Спасибо, — кивнула преподавательница. — Проходите, занимайте любое место. — И обратилась к нам: — Ребята, сдаем свои работы. Передавайте по рядам. Никто не обратил на нее никакого внимания. Все ждали. Ждали его появления, словно второго пришествия. Могу ошибаться, но, кажется, никто даже не дышал. По крайней мере, звук пролетевшей мухи показался мне ревом истребителя. Оглушающим и резким. А потом раздались шаги. Шаг. Еще шаг. Первыми из-за угла появились ботинки новенького. Угольно-черные кеды на низкой подошве. Затем джинсы. Темно-синие? Нет, почти черные, потертые, узкие. Свитер. Он ярким светлым пятном сразу захватил все мое внимание. Молочного цвета, вязаный, мягкий. К такому обычно хочется прижаться щекой. Из-под свитера торчала рубашка, темно-красная в мелкую клеточку. Прикид со вкусом и явно дорогой. Поднял глаза выше и почувствовал, как дыхание забилось в горле испуганным зверьком. Уже знакомые всклокоченные волосы, хмурый, будто невыспавшийся, взгляд карих глаз. И яркие переливы рисунков по всей шее и на кисти левой руки, держащейся за карман джинсов. Он поднял подбородок, лениво окинув притихшую аудиторию взглядом. Слева направо. Медленно. Кивнул в знак приветствия кому-то невидимому, а может, всем нам сразу. Поправил сумку на плече и сделал неуверенный шаг в кабинет. Дверь за ним захлопнулась. — Продолжим занятие, — как-то неуверенно объявила Йосано-сан. Но никто и не думал оборачиваться к ней. Все застыли, беззастенчиво разглядывая вошедшего. Вот кто-то поднял руку. Краем глаза заметил, что это был Ширасе. Махнул приветственно, подзывая новенького сесть к нему. Тот в ответ прищурился, прикидывая, как лучше было бы добраться туда, к окну, кивнул. И вдруг обернулся на звук. Мне показалось, я сейчас умру. На месте. Он стоял, глядя прямо мне в глаза. Он! Псих, хам и преследователь! Чертов татуированный подлец с бинтами! И все из-за предательски выпавшего из моих рук карандаша, с глухим звоном обрушившегося на стол. Плечи новенького распрямились, на лице засияла довольная улыбка. Нет! Нет! Нет! Секунда, и он уже двигался в мою сторону. Бежать было некуда, в полной тишине под пристальным вниманием нескольких десятков пар глаз я наблюдал, как сокращается расстояние между нами. И слушал, как оглушительно бьется мое сердце. Бах-бах-бах! Вдруг новенький остановился, бросил сумку на стул и сел вплотную ко мне. Отчаянно близко. Так близко, что я даже закусил губу. Интересно, кто-нибудь видит нас? Оторвал взгляд от его татуировок и повернулся. Все! Таращились все без исключения! И в тот момент, когда мое лицо залило красным, он наклонился к самому моему уху, погружая в терпкий запах своего парфюма. И улыбаясь, у всех на глазах медленно и четко произнес с такой характерной ему. — Ну, вот. А ты переживал, что мы больше не увидимся.