Поцелуй меня

Не чувствовались камни под ногами, веточки и песчинки. Я шëл на подгибающихся ногах. Прокладывал путь вдоль незнакомых улочек, сворачивая то налево, то направо, пытаясь по каким-то внутренним приборам отыскать дорогу к реке, ведь вода всегда меня успокаивала. Ещё с детства. Шëл-шëл. Но никак не находил. Двигался от одного островка света, подаренного одиноким фонарем, до другого. Пока не заплутал совсем. Небо было чёрным, его поглотила тьма. Ночной воздух дышал прохладой, принося с собой запах черёмухи и ландышей. Я брëл, размазывая слëзы по лицу и думал лишь о том, что мы могли бы сейчас вдыхать эти ароматы вместе. Идти неспешно и болтать, держась за руки. Никуда не торопясь. Заглядывал внутрь себя и везде находил его. Любовь к той или иной его черте, любовь ко всему, что он из себя представляет. К его нежности, к чувству юмора, к улыбке, искрящейся солнечным светом. Да. В нём столько жизни, что рядом так легко чувствовать себя живым. Наполненным, настоящим. Просто быть собой. И мне сейчас хотелось отдать ему свое сердце, душу, всего себя. Потому что люблю. И даже готов в этом признаться. Но некому. Слишком поздно. Любые слова потонут в этой гнетущей тишине. Да и вряд ли теперь это кому-то нужно. Перед тем как отключить телефон, я получил сообщение от Люси: «Не из-за Юан. Из-за тебя! Она все ему рассказала». И что-то оборвалось. Словно вскрылся застарелый нарыв. Он тебя временами беспокоил, ты терпел, но мог жить с этим. А потом ба-бах: уже не больно, но ты весь в липком дерьме, которое изверглось из его недр. И меня заполнило что-то похуже ревности, тоски или обиды. Чёрный пепел. Осознание того, что больше ничего не будет. Дым, осколки несбывшихся надежд. Прах. Всё исчезло. Сам всё испортил. Он не захочет больше знать меня. Никогда. Где же взять силы, чтобы встать, отряхнуться и, гордо идти с поднятым носом? Ведь мог же я раньше жить и делать вид, что всё устраивает? Так почему же сейчас всё как-то по-другому? И вслед за стыдом вновь накрыла волна гнева. Скрипя зубами, чтобы не зарыдать в голос, ускорил шаг. Ненавижу его! Позволил этой снобке, этой прилипале трогать себя. Нагло, неприкрыто, у всех на виду. Не убрал её руку со своей груди. Попадись он мне сейчас, залепил бы пощёчину. Со всей силы. Похлеще, чем тогда, в первый раз! И стоило мыслям вернуться к нашему спору, к тем дням, что мы провели вместе, к тому, что он говорил, вдруг до боли закусил губу. Безжалостно, сильно, еле сдерживаясь, чтобы не завыть раненым зверем. Позволил! Ведь позволил развести себя, как дурака! Влюбить в себя! Поверил каждому слову! Ничто тебя не учит, Накахара… Провëл ладонями по мокрому лицу, тыльной стороной руки стëр слëзы. Остановился, ойкнув от того, что встал босой пяткой на что-то острое. Потряс ногой и поковылял дальше. Отшатнулся влево, когда тишину ночи разрезал шум двигателя и визг тормозов. Прежний Чуя наверняка бы захотел прыгнуть под машину, но в последний момент бы одумался – кишка тонка. А новый просто отошёл к краю дороги. Зачем рубить с плеча? Ведь всегда можно начать новую жизнь, переехать в другой район, сменить универ и работу. Уехать туда, где меня не знают. Стать, наконец, тем, кем можно было бы гордиться. Даже хотя бы перед самим собой. От мыслей меня отвлек автомобиль, остановившийся поперек дороги. Бампер едва не чиркнул по бордюру. Замер в двух сантиметрах от бетонного выступа, у самых моих ног. Фары слепящим светом ударили в глаза. Сделав шаг назад, чуть не упал. Еле удержался на ногах, ругаясь и размахивая туфлями, когда водительская дверь вдруг открылась и из неё выбежал Дазай. Сердце заболело от нежности. Не дав мне вздохнуть, его руки прижали к себе. Мои глаза уткнулись в крепкую грудь, лицо утонуло в любимом запахе. Замер, боясь пошевелиться. Опустил голову, не решаясь поднять и увидеть в его чертах разочарование. Услышал тихий вздох и сжался в комок. Едва ослабив хватку, Дазай прижал меня к себе снова. На этот раз ещё крепче. Легонько оторвал от земли. Чëрт, наверное, так сталкиваются небесные тела, летящие с огромной скоростью навстречу друг другу. Метеориты, входящие в атмосферу планеты и сгорающие наполовину. Они пылают и остывают одновременно, меняют траекторию, разрушаясь и отбрасывая ненужное. А потом высвобождают колоссальное количество энергии, ещё долго и медленно плавятся, обретая новую форму и становясь частью одного большого целого. – Зачем убежал? – спросил хриплым голосом, сплетая сильные руки на моей пояснице. – Сумасшедший. Зачем? – Поставь, – всхлипнул я, мечтая, чтобы он никогда этого не делал. Держал и держал в своих объятиях хоть вечность. Но Дазай послушно опустил меня вниз. Голые ступни коснулись холодного асфальта. Грудная клетка расправилась, принимая в себя ночной воздух, растрëпанные волосы упали на лицо и на припухшие от слëз губы. – Куда ты ушëл? – спросил он, взяв меня за локти. – Убежал! – Я… я не… – После короткого вздоха слова лавиной хлынули из меня. – Думал, что ты и она. Не хотел этой разборки. А потом Люси написала, что Юан… она всё тебе сказала! Закрыл глаза. Так наивно. Будто это могло хоть как-то удержать поток вновь хлынувших слëз. – Сказала, – спокойно подтвердил он, не разжимая пальцев, поддерживающих мои руки. – Что? Что сказала?! – Схватил его за рубашку. Почти повис, чувствуя, как слова переходят в стон. – Про нас? Про нас с Ширасэ? – Ну… – Его глаза устремились куда-то в ночное небо, затянутое серыми тучами. – Да… – Что она тебе наплела? – Нет. – Дазай покачал головой. – Этого я тебе точно не скажу. – Почему? – Не скажу. Ярость выпрыгнула из глубин сознания и залила густым жаром лицо. – Скажи! – Притянул к себе. – Пожалуйста… – Это всё равно неправда. Она многое… приукрасила. – Его глаза улыбнулись. Лицо осталось серьезным. – Я поговорил с Ширасэ. Руки Дазая медленно опустились. Он больше не касался меня. – Что он сказал? – Меня душил стыд. – Что воспользовался мной, как тряпкой, о которую вытирают ноги? Пальцы с силой потянули на себя его рубашку. Будто та была виновата в моей ошибке или как-то могла её исправить. – Что всё вышло само собой. – Дазай устало покачал головой. Меня обожгли эти слова. Затошнило. Сильно, почти нестерпимо затошнило от себя же самого. – Я сам должен был тебе сказать! – Тело будто покинули все силы. – Прости. Но как я мог… Такое… Он… он… – Меня буквально разрывала на части беспощадная боль. – Я же был девственником… Мне жить потом не хотелось! Он сделал это и всем рассказал! Всем! А я верил… верил ему… Горячие ладони опустились мне на лицо, убирая слезы, успокаивая. – Чуя, – его голос бурлил от эмоций, прерывистое дыхание согревало кожу, – многие мужчины просто боятся быть мужчинами… – Он – кусок дерьма, а не мужчина! – сорвался я, содрогаясь в рыданиях на его груди. Большая тёплая ладонь скользнула по спине вниз. Снова поднялась и зарылась в волосах. Эти приятные поглаживания и крепкие объятия всё же помогли мне расслабиться. – Прости, – прошептал я через какое-то время. Его рубашка впитала всю влагу с моих ресниц. – Люди могут быть жестокими, – выдохнул Дазай, убирая волосы с моего лица. – И твой брат знает это, поэтому пытается тебя оградить. Не сердись на него. Я посмотрел в его глаза. В свете фар они казались чёрными. Встревоженными, трепещущими, но полными заботы и ласки. – Он опять махал руками? – Пытался. – Первая робкая улыбка озарила лицо. – Но Ширасэ быстро бегает. – Покачал головой.  – Это хорошо. Иначе на месте старого перелома могло появиться ещё несколько. У меня закружилась голова. Таким Осаму был красивым. – Значит, и ты не тронул его? – Нет. – Прищурил один глаз и скривился, будто попробовал лимон языком. – Совсе-е-ем немного подрихтовал ему лицо, чтобы успокоился. Всего разок. – Кивнул несколько раз. – А потом мы поговорили. Он же вроде как мой друг детства. Внимательно посмотрел ему в лицо. – Липнет к тебе всякое. Что здесь, что в Америке. – Что поделать, – вздохнул Дазай. – Думаю, он меня понял. Неважно, что у вас было, когда и при каких обстоятельствах, – выносить это на всеобщее обозрение, по меньшей мере, мерзко. Не думал, что он способен на такое. – Люди меняются. И не всегда в лучшую сторону.   – Знаешь что? – Дазай вдруг улыбнулся, отстраняясь. – Может, оставим всё позади? Не стоит жить прошлым. – Положил свои ладони мне на лицо. – Ещё недавно мне не хотелось просыпаться. Всё думал, каким уродом был, как жалко маму. Вдруг появился ты, и как рукой сняло. Теперь есть надежда на будущее. Хочется что-то менять, создавать, пробовать, добиваться чего-то. – Дазай посмотрел в мои глаза так, словно видел там все ответы на свои вопросы. – Если нам хорошо вместе, зачем все портить воспоминаниями? Мне ведь не важно, что было до меня. Отсчëт начался с той встречи в автобусе. Новая жизнь, мечты, планы, свершения. Новые мы, в конце концов. И наша история. Давай уже забудем и начнëм всё с чистого листа? Все бабочки мира вырвались в этот момент из моей груди. И полетели-полетели. Куда-то далеко ввысь. Мы смотрели друг другу в глаза, наверное, миллион лет, прежде чем получилось что-то сказать. – Согласен! – радостно выпалил я, припадая губами к его губам. Его руки опустились вниз. Мы целовались так безумно и страстно, как никогда прежде, при этом совершенно не касаясь друг друга. Подхватив вдруг под ягодицы, он посадил меня на капот. – Если ты не начнёшь таскать с собой табуретку, очень скоро я стану горбатым. – Жираф, – выдохнул ему в лицо. – А ты гном, – прошептал, касаясь меня губами. И мы опять поцеловались. О, это могло бы продолжаться бесконечно, если бы не автомобиль, появившийся откуда-то из темноты, притормозивший возле нас и начавший неистово сигналить. Еле оторвавшись от меня, Дазай вдохнул воздуха и расплылся в улыбке: – Я знаю одно место. – Ох, только никаких деревьев, роллов и прочего, что меня пугает! Подожди, а как же вечеринка? – Они и без нас справятся. А мы без них. – Тоже верно. Поехали. Дазай помог мне спрыгнуть с капота, проводил до двери и усадил, одновременно жестом призывая успокоиться водителя подъехавшего автомобиля. Мы освободили дорогу, развернулись и поехали в сторону реки. Всю ночь напролёт мы катались на чëртовом колесе, объедаясь сладкой ватой, мороженым и громко смеясь. Такой способ излечить меня от боязни высоты почти сработал. Так казалось Дазаю. Я вцеплялся в поручни и смотрел куда угодно, только не вниз. Но мой мучитель всё равно считал себя победителем фобий. Потом мы долго гуляли по пляжу, разговаривая обо всëм на свете, дурачились и орали песни. А позже сидели на скамейке возле воды, глядя, как отступает ночь, светлея в тишине голубым небом. Лёгкий ветерок стелился по ногам утренней прохладой, а на горизонте ослепительным кругом вспыхивало солнце, большое и поразительно яркое. Вместе с ним оживала природа, просыпались птицы, шумела трава. А мы, кутаясь в однин на двоих пиджак, теряли счёт минутам и всё никак не могли наговориться. – Пообещай, что мы не последний раз встречали рассвет на реке, – попросил я, направляясь к его дому. – Можем сделать это ежегодной традицией. – Дазай дёрнул на себя дверь, та легко поддалась. – Но тогда тебе придётся чем-нибудь со мной за это расплачиваться! Почувствовал его руку на своей талии. Обернулся. – Могу натурой, – подмигнул, – говорят, ходовой товар. – У-у… Да ты пьян. – Он поцеловал меня в шею и подтолкнул к входу. – Но так даже лучше, грех не воспользоваться. – Убедись сначала, что все ушли, – рассмеялся я. Внутри было тихо. Шкаф для одежды, открытый, как и прежде, был пуст. Поставив туфли у дверей, я выбрал удобные тапочки, надел и прошëл в гостиную. – Охуеть… – только и смог выдавить Дазай, шедший следом. На всех свободных поверхностях лежали крошки, грязь, пустые бокалы и бутылки. Пол был покрыт ровным слоем конфетти и каких-то фантиков. По пути в столовую лежал перевернутый стул. – Представляю, что там. – Осаму направился в сторону помещения, служившего нам баром и танцплощадкой. – Пиздец! – Через пару секунд донëсся его голос. – Во сколько возвращаются родители? – крикнул я, продолжая осматривать гостиную. – В обед, – ответил Дазай, возвращаясь в комнату и садясь на диван. Он выглядел совершенно обескураженным. – И они не в курсе про вечеринку. Мне конец… Выглянул в окно. Газон возле бассейна был густо усеян пустой тарой и тем же конфетти. Если дома можно было подмести, то там как? Не пылесосить же? Покачал головой. – Не переживай. Мы всё уберем, я тебе помогу. – Бросил взгляд на потолок и чуть не потерял дар речи. На люстре болтался фиолетовый бюстгальтер. – Думаю… стоит проверить все комнаты в доме… Есть мусорные мешки? Махнул рукой: – В кладовке. Кивнул, улыбаясь. – Тащи. – Собрал волосы в хвост, спешно закатал рукава пиджака, приоткрыл окно. – Ты берёшь на себя территорию у бассейна, я – гостиную. Сейчас быстренько всё уберём, лишь бы не обнаружилось пятен на мебели или разбитых антикварных ваз. Встав, Дазай с обреченным видом поплелся в кладовку, достал необходимое, протянул мне. Его глаза, блуждая по комнате, остановились на люстре. – О-о-охренеть! – Мы успеем, – усмехнулся я, принимаясь за работу. Пока он, обречëнно склонив голову, собирал бутылки во дворе, я отнёс пустые бокалы в девственно чистую, чудом не пострадавшую кухню. Включил мобильник. Вдруг удастся дозвониться до Мичидзо, чтобы узнать, где он и кто уходил последним. Собрал в пакет пустые бутылки и собрался уже было отправиться за тряпкой, чтобы убрать крошки, как вдруг в гостиной появился мужчина с телефоном в руке. – Сроки контракта продлеваются автоматически ещё на период. Да. – Он поднял на меня глаза. – Да, Юкичи, я тебе перезвоню. Я замер. Не нужно было объяснять, кто это, – сходство было более чем очевидным. Статный. Рост выше среднего. Подтянутый. Чёрные волосы, пронзительные тёмные глаза, ровные прямые линии бровей. Казалось бы, совершенно другой типаж, но нет. Походка, осанка – их ни с чем не спутать. Они были величественны и легки, так мог двигаться только уверенный в себе человек. Одного такого я уже знал, а вот его отца видел перед собой впервые. – Здравствуйте, – произнёс взволнованно и с придыханием. Нас разделял диван, поэтому я решил неуместным бросаться к нему с рукопожатием или чем-то подобным. – Доброе утро. – Лишь скользнул по мне взглядом и огляделся вокруг. – Вы из агентства? – Снял пиджак, оставшись в белоснежной рубашке, подчëркивающей крепкое тело для своих лет. Бросил пиджак на спинку дивана. Взглянул на часы. – Они ещё вчера обещали прислать кого-нибудь, но мы так и не дождались. – Ещё один мимолетный взгляд в мою сторону. – Вы один или с вами ещё кто-то? Я просил полностью укомплектовать штат. Похоже, он принял меня за кого-то другого. – Я… – Да, забыл, ещё слишком рано. – Кивнул будто самому себе. – Ну, наверное, скоро подтянутся. Это что? – уставился на грязь на журнальном столике посреди гостиной, сделал шаг и наткнулся на разбросанные блестящие конфетти. – Осаму! – крикнул зычным басом в направлении лестницы. – Вот мелкий гадëныш! Да уж, лучше бы Осаму скорее появиться и всё прояснить. В кармане вдруг пиликнуло. Достал, прочëл сообщение от мамы: «Где ты?! Срочно приезжай в квартиру к отцу!» Убрал телефон, собрался с мыслями, открыл рот: – Я не… Обернувшись на голос, мужчина строго спросил: – Юноша, как вас? Выдохнул, сцепив руки в замок. – Чуя… – Инструменты в кладовке, Чуя, там же всё необходимое, – вытянул руку, указывая. – Позже моя жена оформит все необходимые бумаги. Это ведь формальности. – Покачал головой, замечая всё новые и новые следы вчерашней вечеринки. – Сейчас важнее быстро привести в порядок дом. – Огай, не забудь занести чемоданы, – прозвучал мелодичный женский голос из коридора. – Там мой ежедневник, он мне жизненно необходим, иначе… – Здравствуйте, – натянуто улыбнулся я, когда Коë Озаки, стуча каблучками, впорхнула в гостиную. С ней в помещение ворвался лёгкий аромат французских духов. От случившегося недоразумения мне уже хотелось скорее провалиться под землю. Или исчезнуть навсегда из этого дома, где меня так легко и обыденно приняли за прислугу. Наконец женщина обернулась на голос, чтобы отыскать глазами его владельца, и уставилась на меня. Удивленно взметнулись брови, но через секунду губы уже дрогнули в улыбке. Всë-таки узнала. – Чуя? Ты? – почти беззвучно произнесла она. Я поправил топ. – Юноша, не стойте, приступайте к своим обязанностям, пожалуйста! – Мужчина нервно расстегнул часы, закатал рукава и принялся сам лично собирать оставшиеся бутылки с подоконника. – Вам платят не за разговоры. Я хочу, чтобы убрали как можно скорее. Мы только с дороги и не ожидали, что попадём вместо дома на свалку. Но любимый сынок привычно оправдал свою сложившуюся репутацию! Пытаясь унять дрожь в коленях, я сорвался с места и быстрым шагом пошёл к двери. – Засранец! Я так и знал, что он неисправим! – Огай, да замолчи ты уже! – воскликнула Озаки. – Чуя! – Всё в порядке, – пискнул, пробегая мимо неë. – Мне пора. – Боже, какое недоразумение. – За спиной слышался стук её каблучков, но я уже был возле двери. – Чуя, останься, сейчас всё… – Нет, мне правда нужно бежать, – выдавил, чувствуя холод во всём теле. – Всё хорошо. И закрыл за собой тяжелую дверь. – Эй, ты куда? – выкрикнул Дазай, заметив, как я быстро шагаю по дорожке к воротам. Остановился. Он бросил на землю мешок с мусором и подбежал ко мне. – Мама срочно попросила приехать, – еле сдерживая предательски нахлынувшие слезы, выдавил я. Он сжал мою руку. – Я тебя отвезу!   – Нет. – Кивнул головой на окно, в котором мелькнуло встревоженное лицо его мамы. – Тебе лучше вернуться в дом. Там твой отец. Рвёт и мечет. Разберись с ним сначала, а мы увидимся позже. Парень проследил за моим взглядом. Его лицо моментально напряглось. – Ты уверен? – Да, – улыбнулся я, сжал его ладонь, встал на цыпочки и поцеловал его в щеку. – Всё хорошо. Я уже вызвал такси. Он опустил взгляд на мои ноги. Они все ещё были в домашних тапочках, украшенных пушистыми комочками из меха. Я истерически хихикнул. Да. Хорош. А что ты хотел? Появился в таком виде. Немудрено, что тебя приняли за Золушку. – Ринтаро, послушай! – донеслось из приоткрытого окна. – Коë, это что, лифчик?! – взорвался мужчина, рыча, как лев, и заставив сына почти побледнеть от растерянности. – Как же влетит этому сучонку! Но Дазаю несмотря ни на что хотелось проводить меня. Это было видно по его взгляду. Он так и стоял, словно замороженный, не решаясь меня отпустить. Поэтому, потрепав парня по плечу, я улыбнулся: – Тебе пора. Подмигнул, развернулся и на ватных ногах побежал прочь. Не совсем вежливым было сбегать от родителей Дазая вот так, без объяснений, но и становиться невольным свидетелем семейной ссоры мне тоже не хотелось. Ох, и попадёт моему разукрашке за устроенный кавардак! Ох, попадет! Нового скандала ему не избежать, это точно. Но меня сейчас сильнее волновало то сообщение, которое пришло на телефон от мамы. Плохо было дело, явно плохо. Мы знали, что отец болен, но никогда не просили её рассказывать подробностей. Мама почему-то решила, что это её крест, да и просто жалела человека, за которым больше некому было ухаживать. Потому не могла оставить в беде. А теперь она звала к нему нас, его детей. Брошенных им самим когда-то. Мичидзо… Тот совершенно ничего не хотел слышать о предателе. Никогда. Болезнь его он считал мнимой. Подозревал, что деньги матери пропивает. Помощь оказывать беглому отцу пытался запрещать. Захочет ли он теперь прийти? Вряд ли. Даже слушать не будет. Я? Да я даже не знал, как мне реагировать на человека, которого и помню-то с трудом. Какой-то образ отложился в памяти: мужчина, среднего телосложения, с крепкими сильными руками, коротким ëжиком волос и напряженными янтарными глазами. Который редко бывал дома и почти никогда не играл с нами. Чаще он брал на себя функции наказания. В основном брата, потому что тот любил разбирать игрушки и раскидывать. Папа сажал меня за стол, давал карандаш и альбом, а сам ходил по комнате и отчитывал сидящего на полу Тачихару. Был ли причиной сломанный камаз или камень, выпущенный из рогатки, тирады всегда были долгими и сводились к тому, как сильно он был в нём разочарован. После их окончания отец уходил на кухню, а я соскакивал с места, чтобы пожалеть брата. Тачихара всегда слушал молча, не хотел получить по заднице. Знал, что неповиновение будет сурово наказано. И долго потом не выходил из комнаты. Вот и все воспоминания. Все счастливые моменты всегда ассоциировались с мамой. Так зачем нам вдруг понадобилось посещать этого человека? Что такое стряслось? Я махнул рукой, останавливая такси. В большом уютном кармане пиджака нашëлся бумажник. Значит, с оплатой проблем не будет. Назвал адрес, который всегда значился мелким шрифтом на платëжках за кредит. Когда машина тронулась с места, достал из кармана звонящий телефон и приложил к уху. – Да. – Прости меня! – послышалось из трубки. – За что? – улыбнулся я, глядя на мелькающие за окном большие шикарные дома. Руки всё ещё тряслись то ли от волнения, то ли от обиды. – Мама сказала, что он принял тебя за прислугу… – его голос казался взволнованным. – А, ты про это… – беззвучно рассмеялся я. – Не переживай, я, кажется, в норме. – Обвëл себя взглядом. – В таком виде меня скорее можно было принять за городского сумасшедшего: большой мятый пиджак поверх тëмных брюк и светлого топа, тапочки с пушистиками на ногах, растрёпанные волосы. Тот ещё видок. В зеркало заднего вида заметил, как улыбается усатый дядечка-таксист. – Чуя, я же тебя знаю. – Дазай, кажется, не поверил наигранной бодрости моего голоса. – Если ты ушëл, значит… – Нет, – поспешил его успокоить я. Мне ещё только предстояло сражение со своими комплексами и не хотелось пугать парня, делавшего меня сильнее, своими глупыми страхами. – Пару недель назад я бы пулей вылетел от вас весь в слезах и соплях. А сейчас… мне было немного неловко, не более. Да и мама попросила приехать. А так я бы с удовольствием остался, чтобы посмотреть, как твой отец выкрутится из неловкого положения.   – Шутник, – выдохнул он. На заднем плане послышались возбужденные голоса его родителей. Мама что-то громко говорила, отец время от времени несмело отвечал. – Только недавно говорили о том, что тебя пугает… и как назло это... – Я знаю. Но если ты пообещаешь не ругаться с родителями, постараюсь как-нибудь пережить произошедшее. – А что твоя мама? – встревоженно спросил Дазай. – Злится, что ты не ночевал дома? – Нет. – От мыслей о её сообщении в горле встал ком. – Просила приехать к отцу. Думаю, там что-то серьёзное. Он ведь болен. – Мне приехать? Голоса, идущие фоном, начали стихать. – Сначала разберись с последствиями вечеринки. – Посмотрел в окно. Автомобиль успел завернуть в наш район. – Отец… сильно орал? – Немного, – хохотнул парень. – Пока мама не осадила. Сейчас вот «лечит» его по поводу невоспитанности. – Ну, ты давай там, иди, прибирайся под шумок. Он замолчал. – Я переживаю за тебя, – сказал после некоторой паузы. – Всё в порядке. – Набрал в лёгкие больше воздуха. Облизнул пересохшие губы. – Скажи маме, что тапочки верну. Пусть не выкидывает пока и не носит мои туфли. – Смешно. – Дазай прокашлялся. Где-то рядом с ним послышался голос его мамы. Она звала сына. – Слушай, я приеду, как только освобожусь, ладно? – Идёт. – Скучаю по тебе. Навалился на стекло и закрыл глаза, мечтая очутиться рядом с ним. – А я ещё сильнее. – Вот ведь, – рассмеялся Осаму. – И как мне, такому счастливому, теперь разбирать весь этот бардак? Сжала телефон в руке. Всё бы отдал сейчас, чтобы увидеть его улыбку. – Пусть папа вызовет уборочный десант из агентства! – Не напоминай, – парень перешёл на шепот, – мне так стыдно за него… – Честно, все хорошо. – Тихонько вздохнул, глядя на сонные утренние улицы. – Я буду на связи. – Скоро приеду. Жди. – Хорошо. – Пока. – Пока. Нажал отбой. Закрыл глаза. Нужный дом оказался деревянным трехэтажным бараком из тех, что скромно прячутся за фасадами отреставрированных домов прошлого века на центральных улицах. Из тех, что обещают снести уже четверть века, но почему-то не делают этого. Странно. Хорошее место, где любому застройщику раздолье. Деревянные строения стояли рядком в тени старинных каменных коробок и новых высотных зданий. За густой порослью кустарника и мелких деревьев. Контингент здесь был соответствующий, запах тоже. И сюда моя мама ходила в одиночку? Да тут же два алкаша и три наркомана на один квадратный метр! Мимо пробежали двое босоногих парнишек, прошла полная женщина в халате, держащая наперевес железный таз с бельём. Этот город не уставал меня поражать. Пятьдесят метров в сторону дороги – центр, площадь, оживленная улица, на ней всюду торговые центры и кафе. Здесь же жизнь словно остановила свое течение ещё в семидесятых. Когда такси отъехало, я решился наконец сделать шаг. Выругался про себя. Не мама, так я, вообще, ни за что бы не согласился на эту встречу. Просто подумал, а вдруг ей нужна помощь… Только бы это не оказалось ловушкой ради примирения. Хватит ли во мне милосердия, чтобы простить его и общаться как ни в чем не бывало? Нет, вряд ли этот тип захочет с нами общаться. Жил же как-то без нас. И не тужил. Перешагивая через мусор и окурки, добрался до двери. Деревянная лестница, тянущаяся наверх, отозвалась жутким, почти зловещим скрипом. Единственным освещением подъезда здесь служил тусклый свет из маленьких мутных окошек между этажами. Все было ветхим, полуразрушенным и гнилым. Оконные рамы, перила… Да и сами жильцы, которые попадались мне на пути, выглядели не лучше. Сморщенные и сутулые, словно больные и измученные жизнью. Дверь в нужную квартиру оказалась не заперта. Я осторожно вошëл, морщась от кислого запаха, ударившего в ноздри, и замер на пороге. Из комнаты доносился чей-то голос. Похоже, что Тачихары. Не может быть. – Ещё бы, – тихо сказал он. Точно. Тачихара. На каком буксире маме удалось его сюда затащить? – Ты возмужал, – донесся другой, слабый и осипший голос. – Конечно, – ответил брат твёрдо и уверенно.  – Когда ты ушëл, пришлось быстро становиться взрослым. В точку. Но сказано это было даже без ехидства и упрëка. Как-то буднично и спокойно, будто констатация факта. Похоже, Мичидзо решил побыть сегодня паинькой ради мамы. – Прости, – раздался ответ. – Так вышло. Я сделал осторожный шаг. Ещё один. Тапочки смягчали мои шаги по деревянному полу, выкрашенному в грязно-рыжий цвет и застеленному цветными вязаными ковриками. Их трудно было не узнать. Мама вязала такие когда-то. Продавала на рынке, чтобы заработать нам на еду. – Проси прощения у матери. Не у меня. – Теперь голос брата уже дрогнул. Я подошëл ближе. Мичидзо сидел на стуле возле кровати, на которой лежал худой, бледно-жëлтый старик, чьë тело было накрыто тонким одеялом. Его руки лежали вдоль постели, как две сухие плети. Тонкие губы дрожали, глаза слезились. И мне с трудом удалось узнать в этом мужчине своего отца. Дыхание тут же перехватило, пульс участился ещё сильнее. – Мне тогда были важны другие вещи. Я просто был глуп. – Видно было, что лежащему трудно даются любые слова, не только эти. – Жизнь… сложная штука. Не всё получается как хочешь. Видишь, мне всё вернулось. Вдруг в коридоре показался мамин силуэт. Она вышла из кухни. Такая маленькая, хрупкая и тоже будто состарившаяся вмиг. Увидела меня и замерла. Теперь мы с ней стояли и смотрели друг на друга. Она, явно напуганная и взволнованная, и я, шокированный всем увиденным. – Это твой выбор, – вздохнул Тачихара. И мы, не решаясь войти, чтобы не помешать, теперь вместе смотрели на него. – Ты сам выбирал. Жить или существовать. Ты забрал у нас детство. – Брат замолк на пару секунд, затем выпрямился и продолжил: – Но я могу сказать тебе спасибо. За то, что благодаря тебе осознал многие вещи, стал сильнее, твëрже. – Он указал рукой на больного. – Посмотри, в кого ты превратился. Неужели нельзя было сделать над собой усилие и вернуться? Осознать, понять, что важнее? Что там было такого важного, чтобы не хотеть видеть своих детей? Женщины? Алкоголь? И где они теперь? – Мичидзо нервно потëр ладонями свои колени. – Посмотри, как мать тебя любит. Возится с тобой. Другая бы давно плюнула. – Я вашу маму люблю и всегда любил. – Человек на кровати задрожал, пытаясь приподняться, но тут же без сил опустился на подушки. Даже на расстоянии были видны мелкие капельки пота, проступившие на его лбу. – Прости уже меня, сынок! – Давно простил. – Брат сложил руки на груди и упëр подбородок кулаком. – Иначе бы не пришёл. Я уже десять лет живу с этим. А время… оно же вроде как лечит. – Покачал головой. – Всю оставшуюся жизнь у меня перед глазами будет стоять твой пример. – Я слишком поздно все осознал, – прохрипел мужчина. – Ты в свои годы мог быть здоровым мужиком. А теперь посмотри, на кого ты похож. – Брат схватился за голову. – Что-то ещё можно сделать? Операцию? Нет? – Он раскинул руки, как-то беспомощно и непонимающе. – Что, просто сидеть и вот так ждать конца? Мужчина закашлялся. – Уже ничего не сделаешь, – выдавил, брызгая слюной. – Я понимаю это и принимаю. – И что? – завëлся брат, повышая голос. – Собрался вот так взять и умереть, а, Тэкуми? – Мичидзо! – не выдержал я. Он обернулся, и мне пришлось зайти внутрь. Подошëл ближе и положил руки брату на плечи. Вцепился пальцами в рубашку, не отрывая взгляда от отца. Тот выглядел растерянным, разглядывая меня и судорожно комкая простыню. – Чуя… – прошептал тихо, внимательно скользя взглядом по моему лицу. У меня не находилось даже сил, чтобы что-то ему ответить. Брат, который так бурно реагировал и всегда был против, сидел сейчас и спокойно разговаривал с ним. А я… не мог выдавить ни слова. И когда только ладони брата легли поверх моих, смог выдохнуть и произнести: – Здравствуй… те. И губы, предательски задрожав, сжались, чтобы не допустить нервного стука челюстей друг о друга. Слëзы уже плотным потоком застилали глаза. – Ты так похож на маму… Я знал, что это не было правдой. Да, может, мамины черты отражались в моей улыбке, мимике или манере говорить. Может, даже у нас была одинаковая походка. Не знаю. Но мы с братом были его породы. Как можно было не хотеть видеть своих родных детей? Как можно было их променять на кого-то? Даже за десять лет у меня не нашлось ответа на такой простой вопрос. А он теперь хотел, чтобы его простили по щелчку пальцев. Даже если я мог сделать над собой какое-то усилие, то выдавил бы лишь это «прощаю». Но только потому, что он умирает. А само решение, прощать или нет, оставил бы на потом. Себе лично. Может, когда-нибудь моя душа захочет отпустить его. Когда-нибудь она смирится с тем, что многочисленные застолья и ласка десятков чужих женских рук были ему роднее нас двоих, таких похожих, таких ему родных. Таких маленьких и беззащитных. Но пока моё сердце – камень. Камень! Тот же твëрдый ледяной булыжник, который не дрогнул ни разу за эти годы у него в груди. Ни разу при взгляде на наши фотографии, ни разу при воспоминании о нас. Никогда. Чëрт! Меня накрыло жаркой волной удушающего стыда. Да не хочу я быть таким же, как он! Бесчувственным, холодным, равнодушным, словно мертвым! Это буду не я! – Что мы можем сделать для тебя? – вдруг тихо сказал после того, как смог продышаться, будто выныривая из воды. И крепче прижался к брату, не отпускавшему моих рук. Если уж он смог найти в себе силы прийти и сказать эти слова. Если уж он посчитал это необходимым, то и я смогу. Всё равно уже выплыло наружу и всколыхнулось во мне всё то, что было давно забыто и похоронено в самых дальних уголках души. – Посиди со мной, – попросил больной. – Поговори. Пока не приедут врачи. Брат встал, освобождая мне место. И я сел, боясь только одного – что он протянет мне руку и её придётся взять в свою. Но мужчина лежал, смотрел и не торопился этого делать. Не был уверен, протяну ли свою в ответ, либо ждал от меня первого шага, а может, просто не хотел. Потому что надеялся на нашу встречу лишь как на этап подготовки к смерти – обязательное отпущение грехов. – У папы кровотечение, боюсь, это очень серьëзно. Цирроз. Вам нужно успеть поговорить, пока его не увезли. Голос мамы эхом отдавался в ушах. Поговорить. Приедут врачи. Мой мозг лихорадочно соображал, как же долго придëтся просидеть здесь с ним, где взять мудрости и сострадания, чтобы пожалеть не только его физическое тело, но и душу, решившую вдруг, перед смертью, вспомнить о нас и безмерно возлюбить. Тогда я обернулся к маме. Где-то же она брала эти силы. Где-то находила в себе источники всепрощения и милости. Значит, и мне удастся. Значит, смогу и я.