ты освоил науку легко строить замки из воздуха,
не надеясь найти ответ, задаваться вопросами
В жизни Алика не происходило ровным счетом ничего особенного. Все шло словно по заранее составленному кем-то четкому плану, и это было безумно скучно. Обычно самая хорошая новость — это отсутствие новостей, но когда тебе уже скоро тридцать, а новостей как не было, так и нет — это уже повод задуматься, все ли с тобой в порядке. С Аликом все было вроде бы в норме — уродом он себя не считал, да и зеркало отражало вполне обыкновенного парня. Не конфетного красавца, не мускулистого спортсмена, но и никаких особых недостатков у Алика не находилось. Нос только чуть длиннее, чем принято, но это не портило лицо. А так… темные глаза, чуть курчавые волосы, ни прыщей, ни отвисшего пуза, ни кривых зубов. Ничего, что отпугивало бы девушек. И характер не самый ужасный — про него говорили, что он зануда, но это мелочи по сравнению с домашними тиранами или любителями измен. Любые отношения Алика не длились дольше года. Потом девушка бросала его и уходила к кому-то другому, разбивая бедняге сердце — а заодно его маме, уже почти отчаявшейся дождаться невестки и внуков. С работой было чуть лучше — но так же скучно. После окончания колледжа Алик устроился системным администратором, и проработал там до сих пор. Платили ему хорошо, коллеги относились к нему дружески, но настоящих друзей у Алика все-таки не было. Кроме работы и мамы, у него не было ничего. Это начинало становиться невыносимым. Алик мечтал о переменах, о чем-то, что раскрасит его жизнь в новые цвета, о чем-то, что подарит ему новые эмоции — он даже помолился об этом на Хануку. Не то чтобы Алик был глубоко верующим, но он верил в Бога.***
Ханука давно прошла, закончился Пейсах, и близилось лето. Недавно вся их семья отсидела шиву по дедушке, и Алик чуть сам не умер от скуки и постоянной болтовни родственников о том, как нужна ему хорошая жена — а еще от попыток тетушек и дядюшек знакомить его с кем-то. Так, по расчету, Алик не хотел — он считал, что любовь должна быть трагедией, но только с хорошим концом, что любовь должна быть внезапна, а не запланированна. Лучше уж никак, чем жить с человеком, потому что так надо — и еще неизвестно, кому надо. Улицы Бухареста медленно погружались в сумерки. Алик возвращался домой, не забыв купить хлеб по просьбе мамы, и предчувствовал очередной невозможно скучный вечер. Он поужинает, вымоет посуду, а потом будет смотреть фильм или играть в компьютерные игры. А утром — снова на работу, и так по вечному замкнутому кругу. После шивы по дедушке Алик еще явственнее ощутил бесполезность своей жизни. Покойный был врачом-хирургом, спасшим не одну жизнь, с женой до самого конца прожил в счастливом браке, после себя оставил троих детей, шестерых внуков, не построенный, но зато купленный дом и множество воспоминаний. А что останется после Алика? И будет ли кто-то сидеть по нему шиву, кроме двоюродных племянников и еще более дальних родичей? Вдруг ему захотелось повернуться и пойти не домой, а к вокзалу, купить билет в один конец и уехать… да хоть в Японию. Или а Норвегию. Или в Нигерию. Да куда угодно, лишь бы подальше из родной Румынии, где Алик родился и вырос, пусть его историческая родина и была Израилем. Мама бы такого поступка не поняла, но Алику вдруг даже это стало безразлично — он жил с матерью в силу обстоятельств, не хотел оставлять ее одну после ранней кончины отца, но не был маменькиным сынком и запросто мог противоречить ей. Да и мама не была беспомощной старушкой — в пятьдесят жизнь только начинается, как она сама говорила, и недавно мама даже познакомилась с «очень интересным мужчиной». Алик вдохнул, выдохнул, уже почти сделал шаг, чтобы повернуть к аэропорту… …и вдруг на его плечо легла чья-то рука, и женский хриплый голос властно приказал: — Иди за мной! Ты — мой оруженосец! Странно, но вместо того, чтобы удивиться, Алик по-военному выпрямился, обернулся, и, не задумываясь, ответил: — Слушаю и повинуюсь! И только потом до него дошел весь абсурд происходящего. Какой оруженосец, кому он повинуется, почему он ответил так автоматически? Та, что позвала его, оказалась невысокой, хрупкой и стройной девушкой с длинными черными волосами и черными же глазами, чей тяжелый взгляд пронзил Алика до костей. Девушка была ростом ему до плеча, но почему-то пугала. — Эм, — замялся Алик. — Извините, а вы кто? Радулга вздохнула. Начиналось самое сложное — посвящение новенького в курс дела. Она никогда не была сильна в объяснениях, вот Фулона бы все по полочкам мигом разложила, а Гелата еще и умудрилась бы подать это так, будто оруженосца ждет вечный праздник. Но попросить их нельзя — этот парень теперь оруженосец Радулги. Она все еще помнила мертвое лицо. Она никогда не забудет его. Какого черта. — Меня зовут Радулга, — сказала девушка. — Я — валькирия ужасающего копья. Звучало это полнейшим бредом, но Алик отчего-то поверил, и это показалось ему еще большим сумасшествием. Но одновременно с ума же не сходят? Или эта девушка — только его галлюцинация? — Хотите кофе? — беспомощно спросил Алик, увидев неподалеку кафетерий. Как бы там ни было и кто бы ни сошел с ума, а угостить красивую девушку кофе всегда приятно. Радулга же была очень красивой — наверное, именно так выглядели femme fatale из классических произведений. Роковые женщины, опасные, смертоносные, но оттого еще более привлекательные. — Хочу, — согласилась Радулга, которая чертовски устала за день и физически, и морально, а кофе привел бы ее в чувство. И разговаривать так удобнее, чем посреди улицы.***
Алик галантно отодвинул для девушки стул, что она приняла, как должное, грациозно усаживаясь за столик у окна. Все движения Радулги были полны некой дикой грации — Алик заметил это сразу, как только они направились к кафе. Она напоминала молодую пантеру, даже когда просто взяла в руки чашку, дымящуюся ароматным паром. — Итак, — начала Радулга. — Отныне ты мой оруженосец. Отказаться ты не можешь — ты уже дал согласие. Ты будешь защищать меня в бою и помогать мне. Будешь прикрывать меня щитом и подавать мне дротики и сулицы. И, в общем-то, все. — А… зачем? — растерянно спросил Алик. Он понимал, что войны в мире идут всегда и везде, но щиты? Дротики? И что такое вообще сулицы? Радулга снова вздохнула и начала рассказывать, стараясь ничего не забыть, не упустить и передать максимально понятно: двенадцать валькирий и одиночка, изначально служба хаосу, в теперь свету, копья, сражения с мраком, стражи мрака, стражи света, комиссионеры, суккубы, эйдосы, дархи… Алику повезло, что он научился быстро перерабатывать и анализировать информацию, но и без этого он странным образом понимал, о чем речь, и сомнений в правдивости слов Радулги у него не возникало. — То есть, ты — валькирия, я стал твоим оруженосцем и буду защищать тебя в битвах? — уточнил Алик. — Ага, — кивнула Радулга. — Все просто. Научишься. Этому даже учиться не надо, щит сам тебя научит. Все до тебя сразу понимали, что делать. — До меня? — по спине Алика пробежал холодок. — А… где они? — Погибли, — коротко ответила Радулга. — Погибли? — ужаснулся Алик. Ужаснулся ее столько тому, что его предшественники мертвы, сколько спокойствию в голосе валькирии. — А ты как хотел? — усмехнулась девушка. — Это не компьютеры чинить. Это опасно. Ты можешь погибнуть. Все оруженосцы могут погибнуть, но не обязательно. Двенадцать лет, и я тебя отпущу. За это время ты не постареешь, и сможешь продолжить жить дальше, как раньше. И, если бы ты не мог, а главное — если бы ты не хотел, я бы не позвала тебя. — Да не боюсь я, — почти обиделся Алик. — И погибнуть не боюсь. Я тебя прикрою, не переживай. — Ты все равно должен быть готов, что будешь рисковать жизнью, — жестко произнесла Радулга. — Тебя могут ранить, но для этого у нас есть Гелата: она вылечит. Главное же для тебя — хранить не меня, а мое копье, ясно? Она намеренно говорила холодно, как и должна разговаривать госпожа с подчиненным. Хотя оруженосцев давно перестали считать слугами валькирий, но фактически изначально было именно так, а главное — Радулга стремилась изначально поставить барьер между ними, чтобы больше не было никаких нарушений четвертого правила кодекса. Чтобы больше не звать мертвого, чтобы больше не переживать боли. Сказано: нельзя любить, значит — нельзя, и точка. — Почему копье, если щитом я закрывать должен тебя? — дотошно спросил Алик. — Валькирии — смертницы, — мрачно ответила Радулга. — Каждая из нас рано или поздно погибнет. Мы — заменимы. Копья — нет. Копье должна взять другая воительница, пришедшая вместо павшей. Алику стало еще страшнее — и теперь не только от безразличия в голосе девушки. Заменимы? Смертницы? Боже, как она может говорить об этом так буднично? Ответить себе Алик на это мог сам — она привыкла. — Понял? — нетерпеливо спросила Радулга, вырывая его из тяжких дум. — Это же ужасно! — возмутился Алик. — Если вы служите Свету, то почему с вами так поступают? Радулга усмехнулась. Этим вопросом не раз задавались все валькирии и все оруженосцы, но ответ был только один. — Мы не просто служим Свету. Мы — солдаты Света на передовом рубеже. Мы — спецназ, мы — особые силы, мы — мусорщицы Света, мы — небесный штрафбат. Мы делаем грязную работу, пока светлые стражи играют на своих дудочках и пекутся о белизне крыльев, — зло процедила девушка. Это всегда ее раздражало — и отношение света к валькириям, и то, что только они вынуждены так страдать. Хотя за какие грехи — непонятно. И им даже любить — и то запрещено. А оруженосцы вообще ни в чем не виноваты. — Почему тогда ты стала валькирией? — спросил Алик. — Однажды расскажу, — пообещала Радулга, отпивая кофе. — Но не сейчас. Идем домой. — Домой? — поразился Алик. Об этом он пока не задумывался. — Ко мне нельзя, я с матерью живу, она не то подумает. Что он вообще скажет маме? Что стал оруженосцем валькирии? — Конечно же, ко мне, — закатила глаза Радулга. — А своей маме соврешь что-то. Раз свет тебя выбрал, то пора оторваться от ее юбки. Сколько тебе лет вообще? — Мама вдова, а деньги на отдельную квартиру еще накопить надо, — обиделся Алик. Радулге стало стыдно — в деньгах валькирии недостатка никогда не знали и она попросту отвыкла от понятия их нехватки, зато про потерю близких людей все очень хорошо понимала. Но промолчала и не извинилась. Пусть лучше считает ее сволочью. Возможно, он даже будет прав. — Тебе самой сколько лет? — проворчал Алик. Радулга предпочла и об этом тактично умолчать. Ее возраст радикально разнился с ее внешностью. — Ладно, — она взяла салфетку, материализовала ручку (Алик с восхищенным удивлением смотрел, как в руке валькирии из ниоткуда появилась ручка) и набросала на салфетке адрес. — Держи, — Радулга протянула записку Алику. — Иди поговори со своей мамой, отнеси ей хлеб, поужинай, соври что-то правдоподобное и приходи ко мне. Вещи можешь брать, можешь не брать, все нужное купим. Вперед — марш. — А можно спросить? — замялся Алик. — Рискни. — Откуда ты знаешь про хлеб? И про то, что я чиню компьютеры? Ему показалось, что Радулга смутилась. — Подзеркалила. Мысли твои прочитала. — Ты и это умеешь? — раскрыл рот Алик. — Ты себе не представляешь, как много я умею, — серьезно сказала Радулга.***
Сказать про обретение нового оруженосца стоило всем сестрам, но, когда Алик ушел, Радулга набрала номер только одной Гелаты. И, как обычно в общении с Гелатой, воскрешающая валькирия собеседницу не дослушала — после трех слов Радулги ей мгновенно все стало ясно. — Серьезно? Уже другой? Поздравляю! Надеюсь, будет не такой, как у меня, а то этот дурак сегодня… Дальше Радулга слушала краем уха и с тем же успехом могла сбросить звонок — Гелата бы даже не заметила. Закончив то ли ругать своего Макса, то ли хвастаться им, Гелата попрощалась, и больше Радулге не звонила никому из валькирий, отправившись домой. Зачем, если уже знает Гелата? Она всем сообщит. При всех достоинствах воскрешающей валькирии, нежно любимой всеми сестрами, ее недостаток заключался в неумении хранить тайны. Поэтому доверяли ей только то, что должны были знать все.***
Алик сказал маме, что решил снять квартиру. Не потому, что не хочет с ней жить, не потому, что поссорился с ней, и не потому, что нашел себе девушку — просто им пора начать жить отдельно, он давно вырос. Мама перенесла новость стоически — Алику даже показалось, что она обрадовалась, и он подумал, что, может, зря так долго жил с ней, боясь оставить одну? Может, мама давно хотела остаться одна, чтобы перестать быть одной? Из вещей Алик взял с собой только ноутбук и немного одежды, и вскоре стучался в дверь квартиры многоэтажки, куда привел его адрес с салфетки. Не ошибся — дверь открыла Радулга. Ее дом оказался уютным и чистым, но не совсем жилым на вид — чистота не стерильная, однако без очевидных признаков того, что в доме проводят много времени. Никаких скоплений вещей, никаких забытых где-то книг, журналов или предметов одежды, вещей в целом почти не было, только мебель, и та самая необходимая. — Ну проходи, — Радулга впустила оруженосца. — Только не расслабляйся. Сейчас набегут. Она сказала это таким тоном, что Алик насторожился. — Враги? — Хуже, — хмыкнула валькирия. — Друзья? — попытался угадать Алик. — Хуже! — Радулга впервые за их знакомство улыбнулась с нежностью. — Сестры.