Дом, милый дом: Отрицание

      Работа официанткой не такая уж и лёгкая, как может показаться на первый взгляд. Она не требует особого умственного труда, то есть, не просит начертить график квадратичной функции или рассказать, чем отличается гуморальная система от нервной, но без определённых навыков в ней не обойтись. Например, коммуникабельность, хорошая физическая форма, понятливость и реакция. Хотя, даже имея все эти характеристики, невозможно надолго уберечь нервную систему от постоянного вторжения стрессоров.       Особенно когда под вечер заваливаются с разных концов города из обеих таверн голодные и до безобразия пьяные горожане, от которых смердит затхлым хмелём за километр. На вопрос, почему нет штрафов за нарушение общественного порядка из-за нахождения в нетрезвом виде в публичных местах, Сара только похлопала глазами и развела руки в стороны, мол, «никогда о таком не слышала».       Засада.       В это время билась посуда, бились кувшины и вазы, ломались столы и стулья, рвались барабанные перепонки и дрожали стены от громкого гогота Искателей приключений и охотников из деревушки неподалёку. Я ненавидела такие вечера. Это всегда ужасно и утомительно, потому что в нетрезвом виде уставшие от работы горожане начинают ругать за нерасторопность и медлительность. Был один уникум, который придрался к тому, как я выгляжу и хожу, мол, «официантки из Ли Юэ более изящные и красивые, глаза радуются». Этого уникума единодушно поддержали друзья, наперебой начав делиться впечатлениями о красоте портовых женщин.       «Шагайте, значит, в своё Ли Юэ», — осталось невысказанным, ибо «изящной и красивой» я в своём возрасте быть не должна, тем более для дяденек в возрасте. Много чести…              — Я ненавижу этот день, — дерево милостиво внимает моим стонам после того, как я закончила безжалостное отдирание засохшей лазаньи.       — Ты можешь не брать полный рабочий день, Фельхен, если это так сильно тебя утомляет, — устало, но заботливо напоминает Сара, приводя в порядок уличный прилавок. Я мигом выпрямляюсь.       — Ничего, бывало и хуже. Я в порядке. У нас же ещё гора посуды осталась, да?       — Ты можешь идти, я одна закончу.       — Нет-нет-нет, так нельзя, не делай мне поблажки.       — Но мне тебя так жалко, ты так усердно трудишься.       — Не жалей меня. Мама всегда говорила мне, что жалость — это ужасное чувство. «Никогда не дави на жалость и никогда никого не жалей». А…       — Оу? И чем же плоха жалость? — до мозга доносится бесцветный перевод, в котором нет индивидуального голоса и в котором с трудом различается какая-либо интонация, но мне не составило труда догадаться, кто пришёл.       — Мама говорила, что когда жалеешь человека, то он теряет самоуважение, веру в себя и свои силы, а ещё начинает расслабляться и садиться на шею. Вот Вы, сэр Кэйа, — он удивлённо приподнимает брови, но с интересом смотрит и присаживается за мой стол.       — Просто «Кэйа», цветочек.       — Просто «Фиалка», господин капитан.       Он усмехается, но больше не настаивает. На сегодня.       — Представьте, что Вы пообещали кому-то защиту. Вы обещали оберегать человека от драконов и злых разбойников… что? — его бархатный смех сбивает меня с толку.       — Даже при всём желании я бы не стал давать таких громких обещаний. Если судить по преданиям, против нашего дракона не выстоял бы и весь рыцарский орден.       Ох, точно, особенности реального фэнтези мира от сказок и легенд — настоящим рыцарям не сдалось идти с мечами на драконов, когда те прилично себя ведут и не терроризируют население.       — Хорошо, допустим, просто от злых разбойников и прочих злыдней… ах, агрессивных хилличурлов, вспомнила! — его плечи дёрнулись в хохоте на последнем слове, а в единственном глазе проскользнуло какое-то умиление. — Вы сильны и умны, и много стараетесь, чтобы оправдать ожидания человека, а он жалеет Вас и старается усмирить Ваш пыл, преуменьшить Ваши заслуги. Мотивация и цель, которые вдохновляли Вас на то, чтобы быть сильнее и умнее и быть способным сдержать своё обещание, оказываются обесценены жалостью и снисхождением. Вы расслабляетесь, теряете бдительность и скучаете. Скорее всего, мама рассуждала похожим образом. В любом случае, чувство не из приятных, верно?       Сэр Кэйа немного думает, нахмурившись, а Сара с любопытством поглядывает то на меня, то на моего нового компаньона.       — Соглашусь, чувство не из приятных. Я бы сказал, очень неприятно было бы такое на себе почувствовать, — наконец говорит он, и я радуюсь тому, что сумела донести свою мысль. Немного теряясь от возникшей паузы и от пристального взгляда одного только глаза, я оказываюсь застигнута врасплох фразой: — Твоя мама очень умный человек, Фельхен.       …я хотела бы улыбнуться широко. Хотела бы выразить всю радость от признания её ума и суждений, от комплимента в адрес самого близкого человека. Но горло неожиданно перехватывает, и, выдавив жалкое подобие вежливой улыбки, я опускаю голову.       — Да… она очень умная. В шахматы играла, всех побеждала. И всегда умные вещи говорила… — я закусываю губу и сжимаю крепче кулаки. Тоска колет куда-то под рёбра. — П-поэтому, Сара! Пожалуйста, не жалей меня, я хочу стараться, развиваться и работать хорошо!       Сара улыбается мне тёплой, снисходительной улыбкой и отвечает, чуть качая головой:       — Я постараюсь. Но ты мне так нравишься, я не хочу, чтобы ты слишком себя перегружала. Мало ли что… — она роняет это будто ненароком, случайно, и постепенно её лицо омрачается беспокойством. Кэйа, сплетник такой, как миленький ей выложил историю моей долгой и мучительной болезни четырёхмесячной давности. Сара, одна из немногих знавшая, что я гостья из другого мира, с тех пор стала намного бережнее ко мне относится и напоминать не перегружаться работой.       Оглядываясь на такого же помрачневшего сэра Кэйю, я только пожимаю плечами и бойко улыбаюсь:       — Всё будет хорошо. Да, я болезненная, но я стараюсь быстро вставать на ноги. Пройдёт время, я приспособлюсь и стану самым здоровым человеком в Мондштадте! Хе-хе… — стараюсь взбодрить их, зарядить позитивным настроем, утешить, но по глазам видно — они слабо верят моим словам.       — Всегда нужно быть осторожным, цветочек мой, — говорит Кэйа настолько тихо, что кое-что не удаётся перевести. — Ты здорово нас испугала. Никто не хочет, чтобы это произошло с тобой снова. Поэтому… — бросает быстрый взгляд на Сару, на меня и, пододвигаясь, просит: — пожалуйста, позаботься о себе. Ради меня, — и подмигивает-моргает.       Я киваю им обоим:       — Постараюсь.       Как бы я не пыталась выглядеть весёлой, воспоминания о болезни до сих пор вызывают у меня дрожь. Тогдашняя лихорадка очень сильно на меня повлияла. Я сильно похудела и потеряла аппетит. Меня стала чаще одолевать страшная слабость, из-за которой я не могла выполнять свои обязанности в приюте. Иногда я даже не могла далеко уходить гулять или долго учиться. На работе всё было иначе — я отлично кушала и делала всё со стойкостью и исполнительностью Терминатора, но за её пределами…       — Фельхен? Фельхен? — на периферии доносится голос сэра Кэйи. — Цветочек мой? Радость моя? — за пределами работы я переставала быть похожей на себя прежнюю… — Meine Schatz? Meine Schöne? (Моё сокровище? Моя красавица?) — меня мучили кошмары и удручающие мысли… — Meine Seele? Meine Engel? (Душа моя? Мой ангел?) — и у меня не всегда получалось от них избавляться… — Mein kleines Mäuschen? (Мой маленький мышонок?)       — Сэр Кэйа, Вы превзошли самого себя, — слышится смех Сары, и я вырываюсь из глубоких дум.       — М? Что такое? Вы меня звали?       Где-то на краю сознания копошатся очень странные слова на мондаштском, который я только-только учу.       — Вы нашли какого-то милого мышонка? Вы любите мышат?       Я совершенно абстрагировалась от реального мира, поэтому довольствовалась слабыми и едва ли верными подсказками услужливого мозга. Он точно зафиксировал, что сэр Кэйа говорил что-то хорошее и что-то про зверёныша, и что этот зверёныш принадлежал ему. А-       — Ты это услышала? — судя по дрожащим сжатым губам, я выдала что-то очень глупое и в корень неверное.       — Ну… я вообще ничего не услышала. Задумалась, — они снова переглядываются, и мне неуютно. — Простите, это было невежливо. Можете, пожалуйста, повторить?       — О Лорд Барбатос, Фельхен, как же так можно!       И Сара заливается безудержным смехом. А Кэйа, улыбаясь мне во все тридцать два, хохочет вместе с ней и откидывает голову назад. Их смех очень приятный и весёлый… в их раскрасневшихся нежных лицах больше нет и следа былого мрака и горькой заботы. Только радость и задор, которым я стала причиной.       Я рассмеялась вместе с ними.              Сэр Кэйа подождал, пока мы с Сарой закончим работать, и проводил нас обеих по домам. Надобности в этом особой не было, но всегда приятно побыть чуть дольше в приятном компании и скрасить ею привычную дорогу до дома. Сэр Кэйа был как всегда неподражаем — шутил, развлекал, веселил нас до слёз в уголках глаз, занимал интереснейшими историями и сделал так, что весь путь оказался до обидного коротким. Не зря ведь его Мистером Очаровашкой в Ордо Фавониус зовут: очарует кого угодно, займёт любопытнейшими разговорами, привлечёт внимание, и не заметишь с ним, как время пролетит. Вот мы проводили улыбающуюся Сару, для которой этот вечер станет одним из самых запоминающихся, а вот я и он стоим перед зданием приюта, договаривая начатый разговор и не в силах его прекратить. Занимательнейший человек.       В конце концов, горячо поблагодарив его и душевно распрощавшись, я со спокойной душой зашла внутрь. Похоже, сегодня мне будет спаться спокойно и будут сниться только прелестные мышата.       Интересно, почему не пёсики или котики? На крайний случай черепашата или улитки? Почему именно мышата? Надо обязательно спросить.