Дом, милый дом: Отрицание

      — Картошка готова, — я поставила тару с очищенными овощами на кухонный пол и выпрямилась, чтобы, очевидно, отдать душу местному Богу, ибо моя спина носить это бренное тело больше не в силах. — Ох, Боже милостивый, разогнуться не могу.       — Сколько тебе лет, Фельхен, что ты жалуешься на боли в спине? — покачала головой сестра Грейс, заканчивая нарезать зелень. Под светом маленького окошка с решёткой она выглядела как настоящий ангел, и я не могла не налюбоваться этой игрой лучей восходящего утреннего солнца, балующихся с её светлыми волосами и взмывающим крупицами пыли. Тёплая и уютная картина в этой небольшой кухне из каменных стен и деревянных столов и тумбочек.       — Ой, да она у нас та ещё старушка! — посмеялась сестра Анжелика, хрустя яблоком и беззаботно подпирая рукой голову. — Постоянно ворчит о чём-то, если её надолго одну оставить!       — Я не ворчу, я рассуждаю! — ответила ей с праведным возмущением. — Я говорю с собой на снежнийском, чтобы не потеряться в мыслях. И вообще, я живой человек, понятное дело, что от часа нарезания картошки у меня будет болеть всё, что только может болеть, — сестра Анжелика позабавленно усмехнулась моим словам и покачала головой с иронией во взгляде, мол, «будешь ты мне ещё тут сказки рассказывать, всё я про тебя знаю, лентяйка». — Думайте, что хотите, — оставалось только мне сказать и схватиться за заурчавший живот. — А есть что-нибудь перекусить?       — Да, в корзинке лежат свежие яблочки и закатники, — кивнула она, снова откусывая спелый фрукт. — Петра собрала их рано утром.       Не успела я обрадоваться сладостям, которыми могу полакомиться после часа беспрерывной и монотонной работы, как возмущение и негодование захлестнули меня с головой. Я обиженно насупилась и грустно посмотрела на расслабленную сестру Анжелику и на сосредоточенную сестру Грейс.       — Я тоже могу собирать закатники рано утром… я даже знаю, где растут самые сладкие, — пробормотала, умывая грязные и раненые от ножа руки. От меня требуют, чтобы я активнее трудилась и не копалась так долго в погребе, но проблема в том, что в одиночку целую тару картошки быстро не вычистишь, даже с моим уже приобретённым опытом работы официанткой. А от упрёков я быстрее не стану… только больше руки порежу и почаще на досуге поразмыслю над тем, как бы откосить от этой очевидно неподходящей для меня работы. Закатники собирать! На природе! Рано утром! Вот моё призвание! А вместо меня — Петру послать… ну что за несправедливость.       — Хорошо, тогда в следующий раз пойдёшь ты, — миролюбиво кивнула сестра Грейс, заставляя Анжелику закатить глаза. Могу догадаться, что в её голове пронеслось нечто вроде: «Снова идёшь на поводу у детей, так и избаловать их недолго».       Но я обрадовалась.       — Правда? — сестра Грейс кивнула головой, не прерываясь от сбора картошки в кастрюлю. — Ура! Я соберу самые лучшие яблочки и закатники, обещаю! — она ласково улыбнулась, напоминая мне кивком головы о корзинке фруктов, и я незамедлительно подскочила к ним. — Вы только скажите сестре Виктории, а то она забудет и кого-нибудь кроме меня- ой!       Корзинка исчезла почти у самого моего носа… вместо неё появилось строгое, немолодое лицо сестры Гертруды.       И я отошла.       — Кто тебе разрешал есть лакомства перед завтраком? — спросила она меня, сверкая холодными серыми глазами.       Комната погрузилась в напряжённую тишину.       Сестра Анжелика выпрямилась и незаметно спрятала своё яблоко. А Грейс, опасливо косясь, тихо поставила кастрюлю на кухонный стол.       — Я хотела перекусить, — скованно пожала я плечами, не сводя взгляда с сестры Гертруды. — До завтрака ещё целый час, а я прогол…       — Кто разрешал тебе это сделать? — перебила она меня со сталью в голосе. — Ни один ребёнок не позволяет себе такой наглости.       Да что в этом такого, я просто хотела покушать…       — Сестра Гертруда, это я ей разрешила, — заступилась за меня Грейс, обеспокоенно вытирая мокрые руки о полотенце. В этом действии не было никакой надобности, ибо ей ещё долго стоять за готовкой, но я понимала её неловкость. Даже ей, сестре Фавония, было не по себе от этой…       — Вы слишком много ей позволяете, — подняв подбородок, упрекнула сестра Гертруда. — Снежнийка ещё не научилась послушанию и покорности. Вам следует обходиться с ней строже, чтобы научить правилам.       Спасибо, что говорите обо мне так, будто меня здесь нет, очень этично и воспитанно с Вашей стороны.       — Помилуйте, она помогала мне с самого утра, а вчера поздно вечером вернулась со смены, — вздохнула Грейс, жалостливо качая головой. — Завтрак будет через час, что такого в том, чтобы она сейчас перекусила?       — Есть правила, которым нужно следовать, — непреклонно ответила ей женщина, проходя мимо меня и пряча корзинку фруктов в одной из кухонных тумбочек. — Пока снежнийка их не выучит, ей не допускаются никакие поблажки, — сестра Гертруда развернулась и вперила в меня свой жуткий взгляд. — Иди сейчас же в комнату и учи заповеди.       Анжелика отвернулась, пряча округлившиеся глаза в предчувствии жёсткой перебранки, а Грейс переводила растерянный и испуганный взгляд с женщины на меня и обратно. Старый сценарий, старая песня, которую я, очевидно, ещё очень и очень долго буду повторять, потому что не я одна здесь никак не примирюсь с действительностью.       Мои губы изогнулись в несдержанной едкой усмешке.       Я засунула руку под приютскую льняную рубашку и вынула оттуда православный крестик.       — С чего бы? Я не придерживаюсь Вашей религии. И от церковных обязанностей освобождена. По распоряжению самого Ордо Фавониус, если Вы забыли, сестра Гертруда.       Я бы могла выпустить руководство о том, как сказать имя человека с почётным титулом с максимальным пренебрежением и уничижением, если бы были ресурсы и желание. Хотя, когда есть второе, тогда подтянется и первое. Ещё парочка таких сцен, и ресурсы сами меня найдут.       — Пошла вон с глаз моих, — прошипела женщина, сощурив и без того покрытые глубокими морщинами глаза.       Я ей мило и учтиво улыбнулась, как самый примерный и добрый ребёнок во всём городе. Уделала.       — С удовольствием. До встречи, сестра Грейс, — девушка нервно мне закивала, одним взглядом умоляя поскорее это прекратить и просто уйти, — сестра Анжелика, — а она лишь красноречиво на меня покосилась, без слов говоря: «Нам теперь это разгребать, надеюсь, ты довольна».       Да, я довольна. Я довольна видеть искажённое в презрении немолодое лицо женщины, которая на дух меня не переносит с моего самого первого дня в приюте.       Я упорхнула из кухни с поющим от победы сердцем… и пустым желудком.              Когда мне показалось в первый день пребывания в приюте, что все надзирательницы здесь очень добрые… мне просто показалось. Я не замечала ничего в течение нескольких недель после своего выздоровления, списывая все строгости сестёр на то, что мне пока просто трудно адаптироваться к новым правилам. Жизнь в детском доме нелегка, и я прекрасна знала об этом даже тогда, когда жила в счастливой семье с родителями. Мама часто помогала приюту, и я видела жизнь там, так что заранее настраивалась не ожидать особой… нежности.       Но и играть по новым правилам, как оказалось, я не хотела.       К подъёмам рано утром и домашним делам я относилась совершенно спокойно. Это базовые обязанности любого человека. Помогать сёстрам на кухне с чисткой и готовкой, развешивать постиранное бельё, убираться в общей комнате, делать какие-то обыкновенные поручения, вроде «принеси-подай-отнеси» и «доложи». Это всё не проблема. Как и всякие общественно-полезные работы, вроде подмести у собора, почистить статую в окрестностях или помочь сторожу в ухаживании за кладбищем при церкви. От уроков я вообще балдела и нарадоваться не могла регламентированному изучению языков.       Но всё остальное? Запреты и ограничения?       Боже, я была слишком наивной, полагая, что знаю, чего ожидать.       Я не ждала строгой дисциплины, когда весь день распланирован по часам, из которых ты не можешь выбраться. Ты не можешь выходить куда и когда вздумается без веской причины и без разрешения. Ты не можешь открыто читать литературу, не прописанную в регламенте как «безопасная» (а там их не то чтобы много, только детские книжки, религиозные трактаты и учебники). Ты не можешь громко смеяться и разговаривать, не можешь наводить шуму. Запрещено жаловаться, запрещено просить что-то, запрещено беспокоить сестёр по пустякам. Даже хранить личные вещи нельзя, всё сдаётся на хранение сёстрам, в моём случае — сестре Гертруде.       И самое любимое: нельзя производить любые действия, влекущие за собой негативные последствия для окружающих. Это очень удобное правило для сестёр, потому что они могут трактовать его, как им вздумается. Меня отчитали за то, что я рассказывала смешные истории из своей рабочей практики о пьяных мужиках, от которых мои сожительницы просто катились с хохоту. Якобы это может «деморализовать». Или меня наказали домашним арестом и целому безвылазному дню, посвященному помощи сёстрам с их обязанностями (по факту оказалось, что я просто делала их работу) за то, что позвала прогуляться сожительнице по окрестностям в компании добрых молодых рыцарей. Якобы я «распространяю непослушание и развязное поведение». Девочку, благо, за это не наказали, а просто сделали выговор… и настроили против меня, тайком сказав, что я снежнийка и поэтому могу её испортить из-за своего какого-то специфического нрава и низких моральных ценностей. Стоит ли говорить, что она больше со мной не разговаривала…       «Низкие моральные ценности». На моей Родине вы вообще «загнивающий Запад». Даже если я никогда не считала так.       Хотя… я пришла к неожиданному выводу, что некоторые запреты созданы для нашего же блага, например, хранение имущества у сестёр. Однажды, нарушив правило, я за это жестоко поплатилась: недавно купленные наручные часы, которые я не снимала с руки даже во сне, исчезли у меня наутро, и никто не признавался в содеянном. Я и пара хороших девочек, с которыми у меня завязались дружеские отношения, пытались расследовать дело, но сёстры нас за это упрекнули, якобы мы поднимаем переполох и тревожим Храм Божий. Узнав о ситуации, они только во всеуслышание пообещали строжайшее наказание за страшное преступление, но… этим всё ограничилось. И отчитали меня за хранение вещей в неположенном месте. Могли бы и наказать, но я была новенькой, и Ордо Фавониус попросили со мной быть помягче на первых порах, чтобы мне было проще адаптироваться. Спасибо, конечно…       Я подозревала, кто бы это мог быть. Некоторые сожительницы здесь были с самого раннего детства и даже по их виду можно было сказать, что они произошли… не из самой благополучной среды. И были довольно дикими. Одна моя новая подруга, Эшли, поведала, что две сёстры-близняшки, возглавлявшие небольшую обособленную от всех группку и недружелюбно ко всем настроенные, были детьми главы преступной группировки, Похитителей сокровищ, на которую Ордо Фавониус много лет назад во главе с каким-то алым рыцарем устроили рейд. Преступники не только промышляли грабежом и расхищением могил и руин, но и не гнушались убийством. На их счету было массовое убийство целой экспедиции Искателей Приключений, которые лишь хотели своими глазами увидеть древние подземелья и прикоснуться к истории, но оказались не в том месте и не в то время. Я слушала это с зарождающимся ужасом в сердце. Просто кошмар… Во время рейда немногие выжили, только дети и несмелые и не сумевшие за себя постоять бандиты. И эти дети… были нашими сожительницами, с которыми мы делим кров и еду.       Какого чёрта мы живём под одной крышей с ними осталось для меня загадкой. Но я для себя чётко поняла: здесь нужно быть очень осторожным и осмотрительным. Я не дома. И родителей рядом нет. Я здесь не в безопасности.       И обратиться за помощью мне здесь почти не к кому.       Несмотря на то что местная религия и менталитет максимально располагали к свободной и полной любви жизни, сёстры Фавония были… довольно узких взглядов. В частности — сестра Гертруда, которая создала большинство правил и ограничений и заставляла особо податливых сестёр, вроде той же сестры Анжелики, тщательно следить за соблюдением этих правил приютскими детьми. Эдакий серый кардинал, установивший собственную империю. Мне удалось откосить от некоторых обязанностей приюта только тем, что я была пришельцем из другого мира и имела на своём теле крестик — знак принадлежности к совершенного иной религии. К тому же, я довольно рьяно отстаивала свою свободу в любых её проявлениях. Знала свои базовые человеческие права и была, к их удивлению, не пальцем делана, так что помыкать собой не давала. Ну, как могла не давала.       Говоря начистоту, меня во многом спасала опека Ордо Фавониус. Пускай церковь Фавония и тем более приют не были подчинённой единицей местного органа государственной власти, они тесно сотрудничали, сосуществовали вместе, как вены и артерии, что переплетаются в самом сердце — городе. Я — предмет такого сотрудничества. Церковный приют — моё временное пристанище, а Ордо Фавониус — гарантия лично моего благополучия. Чуть что со мной случится, и сёстры будут держать строгий ответ перед рыцарями.       Неплохо устроилась, знаю.       Моей главной надзирательницей была назначена сестра Гертруда, которую я втайне обзывала Баварией. Её строгий и полный ненависти взгляд приглядывал за особо непредсказуемыми и потенциально опасными детьми. Например, за близняшками, за девочкой с проблемами с гневом, которая могла в приступе разбить все тарелки на столе и поранить других (и это самое безобидное, Эшли мне рассказывала о вещах похуже); за девушкой, у которой мать была с низкой социальной ответственностью и которая трагически погибла на её глазах, и теперь у бедняжки серьёзные проблемы с психикой; за мальчиком-аутистом, который непонятно откуда притаскивал ядовитых насекомых и пресмыкающихся и с ними разговаривал… и за мной.       Какой-то Отряд Самоубийц собрался, не иначе.       Сестра Гертруда держала нас всех в ежовых руковицах и наказывала долгим времяпровождением в карцере и в подвале или физическими наказаниями. Меня пока такая участь не постигла (и я надеюсь, что не постигнет), но пару раз мои сожительницы там ночевали или голодали. Грустно.       Другие сёстры были намного более лояльные. Сестра Грейс — святой человек с добрейшей душой. Она присматривала за слепой девушкой, которая часто сидела на лавочке в одиночестве и прислушивалась к тому, что происходит вокруг; и за мальчиком-сиротой, который очень любил птиц и страшно расстраивался, когда кто-то распугивал их друзей.       Сестра Анжелика… этой дамочке, кажется, вообще не было никакого дела до детей, я даже не могу понять, за кем она присматривает. Очень своеобразная женщина. Едкая на язык и очень скользкая. Безусловно привлекательная, с длинными светлыми волосами и ярко-голубыми глазами, но абсолютно не похожая на ту, кто служит Богу и направляет на пусть истинный… скорее, наоборот. Как-то раз, заметя мой свободолюбивый нрав, она услужливо подсказала, что если я хочу больше дозволенностей, то мне нужно найти какого-нибудь глупенького мондштадского парня, который бы взял меня замуж и «открыл новые горизонты» во всех отношениях. Сказать, что я была в шоке от такого совета сестры Фавония — ничего не сказать. Сестра Анжелика, томно вздыхая, говорила о каких-то особых преимуществах такого положения, но мои уши уже завернулись в трубочку и спасли ещё детскую психику от такой напасти.       Были ещё сёстры Октавия, Клавдия и Габриэла. Они были довольно тихими и ничем непримечательными, выполняли свою работу безукоризненно и не относились к детям так, как сестра Гертруда или сестра Грейс, то есть, не плохо и не хорошо. Просто следовали указкам неуёмной Баварии.       Другие сёстры не были вовлечены в дела приюта. Например, сестра Виктория. Буквально Богиня. Иногда посещает наш приют, чтобы узнать, как делаются дела и всё ли хорошо. Всегда выслушивает детей и даже отчитывает сестёр за чрезмерную строгость. Не нужно много ума, чтобы понять, кто, к моей радости, огребает от неё чаще всех. Ещё сестра Джилианна… земной ангел во плоти. Она очень милая. К приюту никак не относится, но часто, во время общественно-полезных работ, общается с детьми, помогает им, хвалит и поощряет, и тайком угощает лакомствами, даже сладкими конфетками, вкусными пирожными и нежными печеньками. Мы быстро с ней подружились, и сестра Джиллиана стала относится ко мне, как к родному ребёнку, часто роняя ласковое «девочка моя», «моя хорошая», «милая», «красавица» или даже «цветочек мой», которое из её уст звучит совсем не раздражающе.       Ещё есть сестра Розария, которую я вижу очень редко. Но если вижу… то это всегда оборачивается какой-то лёгкой нелегальщиной. Например, однажды я застала её, курящей у стен Храма Божьего, и предусмотрительно выпалила «я ничего не видела», и быстро ушла. Или распивающей где-то там же алкоголь со знакомыми или даже с сэром Кэйей… Или возвращающейся в город откуда-то из окрестностей рано утром… «Я ничего не видела» и никаких ни к кому вопросов. Чужие проблемы мне не нужны, своих навалом.       Про сестру Барбару и отца Шеймуса я только слышала, но, по словам других, они хорошие люди.       В общем и целом, служители церкви здесь были самые разные. Кого-то я даже не упомянула, но, думаю, жизнь ещё сведёт с ними и я смогу посвятить им свои строки. Сейчас же я вздыхала, тихо ложась на кровать и наслаждаясь тишиной, которую прерывали лишь сопение сожительниц, чьи-то едва слышимые шепотки и урчание моего пустого желудка.       Жизнь здесь не сахар… но жить можно.       В конце концов, я сама это выбрала.