Дом, милый дом: Отрицание

      События, происходившие со мной в волшебном Городе свободы, производили на меня глубокое впечатление. Каждый день, каждое новое знакомство и каждая новая фантастическая вещь были для меня подарком Судьбы. Я не хотела забывать ничего, ни единого часа и минуты, потому сразу же прикупила себе добротный, толстый, орехового цвета блокнот, в который записывала и зарисовывала всё, — и вездесущий список любимых клиентов, и имена всех новых знакомых, и места с самыми красивыми видами, и худо-бедные пейзажи и портреты, чтобы выразить своё непомерное восхищение хоть как-то, — всё-всё-всё.       До попадания в этот волшебный мир я очень скептично относилась к идее личного дневника, находила в нём много минусов и слишком мало плюсов. Думала, что слишком уж велик шанс, что он попадёт не в те руки и что значение облегчения от изливания души в сухие страницы слишком уж преувеличено и романтизировано, однако вот она я, — с усердием девочки-отличницы записываю каждое новое слово нового дня, совсем не заботясь о прежних страхах и сомнениях.       А стоило бы.       Первый прокол был с Сарой. Причем очень и очень идиотский. Преусловутый список любимчиков я ей разболтала как миленькая, стоило ей спросить тактичное и вежливое:       — О чём пишешь?       — О том, как Лиза сегодня Нимрода молнией поразила. Ха-хах, ему давно пора перестать бросить пить, а то уже не видит, что под самым носом происходит! Это было так красиво, Лиза определённо моя любимица из любимиц.       — Что-что?       Как-то так… и концепт любимцев я ей высказала как на духу, не догадываясь о её назревающем плане.       Теперь вот хожу до сих пор, отдуваюсь, ибо Кэйа — неумолимая и очень доставучая катастрофа, и от своего явно не хочет отступать! Самое интересное, что и привычкам своим не хочет изменять, хитрюга. Я так просто не дамся! И, надеюсь, Сара тоже!       А то похихикивают там надо мной, думая, что я не слышу, и делятся смешными историями. Заговорщики…       Второй прокол был с Альбедо… ох, Альбедо…       Он был просто сказочно красив. Я не могу оторвать взгляд, когда его белокурые пряди виднеются на горизонте или когда он сам приходит пообедать — чаще всего с чьей-то вынужденной компанией, потому что, по рассказам Кэйи, парень совсем не вылезает из лаборатории, его приходится вытаскивать силой, только бы не забыл, как выглядит солнце и какова на вкус нормальная человеческая пища.       Наш человек, что называется.       И его присутствие провоцировало не только ряд конфузов с моей стороны (вроде случайно уроненной посуды или перепутанных заказов), но и хаотичные, упрямые попытки запечатлеть воистину ангельский лик на бумаге. Особенных навыков рисования у меня не было, — так, базовые понятия, мизерная практика и какое-никакое, но всё же умение проецировать увиденное на бумагу.       Я пыталась. Много пыталась зарисовать его, со всех возможных ракурсов, пока были свободное время и возможность лицезреть. Много раз расстраивалась и отчаивалась, ненавидела себя и свои руки за несовершенность, но не могла избавиться от навязчивой идеи запечатлеть его портрет в своём дневнике.       Я вернусь домой, и что мне останется, кроме этого?       Я продолжала и продолжала тратить нервы, бумагу и карандаши. И в какой-то момент стало… сносно. Даже не так — стало очень даже привлекательно. В неверии мои подушечки касались тонких карандашных линий, — пушистых завитушек блондинистых волос, чуть-чуть пухловатых, идеальных губ, прямого, утончённого носа и задумчивых, светлых, умных глаз. Голубых.       Я просыпалась и засыпала с его портретами в дневнике, которые, в кои-то веки, вызывали во мне детский восторг и щенячью радость. Получилось. Он теперь всегда будет со мной. Всегда-всегда. Ура.       Может, это оттого, что я рисовала каждый день, или оттого, что я через пот и слёзы стремилась с каждым разом рисовать всё лучше и лучше, но теперь, какие бы портреты я не рисовала, они всегда получались замечательными. Даже не только Альбедо — практически все меня устраивали. Они не были идеальными, в них было много несостыковок с анатомией и просто-напросто с реальностью, но в них отображалось то, что я вижу, что я чувствую и что я хочу передать. Вот это мне нравилось больше всего.       И в один из июньских жарких дней, забывшись за рисованием на пустынной улице, я дала себя обнаружить.       Причём мне не сразу дали это понять.       Карандаш свободно порхал над бумагой, очерчивая лёгкие, словно прикосновение крыльев бабочки, линии тонких бровей и пышных ресниц. Раньше я чрезмерно перебарщивала с ними, делая сказочного юношу похожим на куколку (справедливости ради, он действительно имел сходство с раритетными куклами тех времён, когда Россия ещё носила звание Империи), но теперь я очень чётко соблюдала меру. Не слишком темно, не слишком длинно и не слишком густо, но очаровательно и мило.       Нос и губы я всегда оставляла напоследок. С первым проблем практически никогда не возникало, но с губами… у людей они всегда также выразительны, как и глаза. Поджатые, блестящие, надутые, изогнутые — они передавали гораздо больше эмоций, чем человек мог предположить. Обычно у Альбедо они чуть поджаты, как будто он пребывает в постоянном раздумии над смыслом человеческого существования или как минимум причиной, по которой его опять вытащили на свет божий набивать желудок и контактировать с людьми. Я же хотела нарисовать его отдыхающим и расслабленным, созерцающим что-то приятное и даже прекрасное. Губы должны быть расслаблены, едва заметны, но узнаваемы и неповторимы…       Раз попытка. Два попытка. Три попытка. Чёрт. Пришлось перевернуть пару страниц, чтобы посмотреть, как они выглядят обычно. Вроде бы, где-то у меня был портрет с похожей темой…       — Я могу позировать тебе, если что-то не получается.       — Чёрт!!!       Нет, я не закричала это на всю площадь и не вскочила с места, как ошпаренная. Нет. Я просто… просто испугалась, взвизгнула и резко освободила стул, да.       Ох, как же я вляпалась…       Альбедо стоял прямо передо мной и выглядел, как испуганный пристыженный лисёнок, которого вот-вот пустят на воротник. Я его испугала?.. Кто ещё кого испугал, нельзя же так подкрадываться сзади!!!       — Прости меня, пожалуйста, я вовсе не хотел тебя беспокоить, — он поднял руки и виновато поджал губы. Ох эти многострадальные губы, чтоб вас! — Я случайно увидел, как ты рисовала, и меня восхитило то, с какой уверенностью и лёгкостью ты изображала мой портрет, — меня всю окутал оглушающий жар. — Я тоже люблю рисовать, и мне нравится рисовать людей, поэтому… Ты в порядке?       — Нет… — пискнула я, прикрывая горящее лицо дрожащими руками. Как же стыдно! Как неловко! Он всё видел! Пожалуйста, пусть на меня свалится метеорит, или я умру, мучительно сгорая от стыда!       — Наверное, я должен был предупредить… — тревожно пробормотал он, прикрывая рот рукой. — Ты… ты красиво рисуешь.       Сказанный совершенно искренне, комплимент всё же вызвал неуверенную, кривую усмешку. Красиво рисую, да. Особенно твои портреты.       — Мгм, спасибо. Кхм, спасибо, — сказала уже отчётливее, чтобы МУП смог перевести. Когда неловкая тишина между нами затянулась, и мы оба, очевидно, не находили слов, чтобы разрешить… конфликт? Сгладить напряжение? Господи, какая странная ситуация. В общем, я подала голос: — Прости, что рисовала тебя без твоего разрешения.       — Оу, эм…       — Да, ты просто…       — В этом нет…       — Или нет, я…       — Ничего страшного…       — Чёрт, мне стоит…       — Прости.       — Прости.       Выдохнули.       — Я не нахожу ничего дурного в том, чтобы рисовать кого-то на улице, — пояснил Альбедо. — Или в том, чтобы какой-то человек являлся для тебя источником вдохновения, — при этих словах мои щёки снова вспхынули, хотя, казалось, вспыхнуть ещё сильнее просто нельзя. — В этом нет ничего постыдного, я тебя уверяю. Я тоже много рисую, например, необычные виды или удивительных представителей флоры и фауны, или интересных людей. Меня всё вдохновляет, и я искренне не понимаю, что такого непозволительного в этом может быть?       — Д-дело н-не совсем в этом, в смысле, не то чтобы непозволительно, просто очень… я не— боже, я не привыкла показывать это кому-либо. Это так смущает.       Он озадачился.       — Страх осуждения и порицания… я понимаю твои чувства, — вот неправда, ты в такую ситуацию никогда не попадал и вряд ли попадёшь, потому что такую феерическую лохушку, как я, на целом континенте не сыщешь, уверяю! — Страх сопровождает всю нашу жизнь и, бывает, не даёт покоя даже ночью. Чужое мнение беспокоит и порождает тревожность, а вместе с ним и неуверенность. Всё это очень неприятные чувства, но они не должны препятствовать тебе раскрыть свой потенциал, — какой потенциал?.. — Я уже попытался это сказать, но скажу снова: мне понравился мой портрет, который ты нарисовала. Могу я… взглянуть на него снова?       Так осторожно, деликатно и с толикой неуверенности… сразу после того, как с большим пониманием и нежностью разъяснил мне всё это.       Если Архонт Любви существует, то он прямо сейчас помогает Альбедо растопить моё сердце.       — Э-э, да. Да, конечно, р-разумеется можешь посмотреть, но я, право, не думаю, что оно того стоит, хотя ты ска-сказал… ай, чёрт с ним, держи!       Я впихнула ему в руки свой блокнот. Весь свой блокнот. Наверное, стоило успокоиться, открыть на нужной странице и как нормальный уравновешенный человек передать ему в руки, но вот Альбедо едва не роняет его от моей резкости, а я молю местного Бога ниспослать мне мозги и терпение. И метеорит. Пожалуйста.       Он с ювелирной аккуратностью раскрывает блокнот точно на нужной странице и внимательно осматривает свой портрет.       — Хм, похоже, тебе-       — Если перевернёшь на три страницы назад, найдешь готовый, — и я осеклась, наткнувшись на его удивлённый взгляд. — Прости, что перебила.       — Ничего, всё в порядке, — качает головой и осторожно отсчитывает ровно три страницы, стараясь не заглядывать между ними, чтобы на развороте наткнуться на целых два рисунка. И если до этого его лицо оставалось более-менее непроницательным, с лёгким намёком на удовлетворение, то теперь оно преобразилось на моих глазах: губы тронула мягкая улыбка, а глаза чуть прищурились от удовольствия, как у белого котёнка Феликса, которого Бланш любовно подзывала себе в каждый перерыв, чтобы обласкать.       Ему… правда нравится? Глядя на свои рисунки глазами других, я видела только несовершенства, которые меня удручали, и я не осмеливалась их показывать. Нереалистично, недостоверно, непропорционально, однотипно, светотень страдает, где-то растушёвка получилась не так, как надо, но для меня…       — Вот так ты меня видишь? — Альбедо поднимает глаза, искренне улыбаясь. Сердце в груди сделало «тудум». — Очень мило. У всех людей уникальный взгляд на вещи, и на обыкновенную вазу или вылепленную из глины фигуру каждый смотрит по-своему… — он проводит пальцами по краю страниц. Я протянула руку и перевернула парочку, чтобы показать ещё. Альбедо удовлетворённо промычал, разглядывая другие рисунки. — Для кого-то они кажутся неинтересными, совершенно пустыми предметами декора и творчества. А для кого-то эти предметы служат вдохновением: художники, поэты, писатели, скульпторы, музыканты и другие замечают каждую деталь, восхищаясь даже несовершенствами, и преобразуют во что-то воистину прекрасное. Потому что оно прекрасно в их понимании и представлении.       — «Красота в глазах смотрящего», — прошептала я.       — Да. Именно так, — кивнул Альбедо. В груди что-то приятно кольнуло от того, что он понял мои слова, несмотря на то что они совершенно точно не поддались переводу. — Спасибо за доставленное удовольствие. Мне было приятно это увидеть. По правде сказать… я никогда не служил источником чьего-то вдохновения. Интересный опыт.       Я смущённо улыбнулась.       — Всегда пожалуйста.       — Могу я… — Альбедо замялся. — Твоим правом будет мне отказать, но не попросить не могу. Можно я заберу с собой один портрет?       Ого. Вау. С-серьёзно?.. Ух ты…       Ему правда понравилось, и он хочет забрать себе один на память. Это…       — Нет лучшего признания для творца, чем желание лицезреющего сохранить себе частичку его творчества, — радостно улыбнулась я, неловко посмеиваясь от зарождающегося восторга. Что он со мной делает… — Т-только… ох, у меня нет ножниц, а кухонные вряд ли подойдут…       — А? — не понял он. — Это не проблема.       — Что ты?.. — Альбедо лёгким мановением руки материализовал острые и какие-то очень утончённые ножницы из блестящего серебра. — А, ну конечно, тут же есть магия.       Он внимательно рассматривал представленные рисунки и даже открыл те, что я показала ему первыми. Вернулся обратно и выбрал тот, на котором он чуть улыбается и расслабленно откидывается на стуле, сбрасывая с себя напряжение и усталость дня. В тот вечер Кэйа вывел алхимиков ордена (в том числе и Сахарка, но её изобразить, увы, не было времени и возможности, а хотелось до безумия) на прогулку и настоял на том, чтобы они плотно поели, потому что трудяги несколько дней подряд не вылезали из лаборатории и выглядели, мягко говоря, помято. На портрете у Альбедо чуть уставшее лицо с сонными глазами, но удовлетворённость от удачного эксперимента сделало его очень нежным и мягким, а компания усердной ученицы и вовсе расслабила. Я бы сказала, что это тот портрет, на котором он выглядит счастливым и настоящим.       Им я гордилась больше всего. Не из-за технической части, а из-за того, что смогла передать этот неуловимый момент искренности в самой обыкновенной вещи. Он был прекрасен.       — Этот. Можно?       Я кивнула.       Но потом спохватилась, подскочила и быстренько перевернула страницу, проверяя, что на задней части. С облегчением вздохнула и увидела беглый набросок Драконьего хребта, освещённого восходящим солнцем. Одинокого места, но полного и величественного. Рисунок едва ли был завершён, но что-то меня необъяснимо в нём привлекало.       — Фух, можно. Прости, я просто испугалась, что там могли быть…       — Потрясающе, — выдохнул Альбедо. — Лаконичные и броские линии превосходно передают очертания Хребта. Ты не стала заострять внимание на деталях, а позволила воображению увидеть деревья и заснеженные пики. Я правильно понимаю, что ты рисовала эту работу на рассвете?       — Э-э, да…       — Превосходно. Я точно хочу забрать эту страницу.       — Бери на здоровье, если тебе так правда нравится… — пробормотала я с неверием. Либо Альбедо нужно чаще выходить на воздух и смотреть настоящие картины, либо… без второго «либо», я просто счастлива, что сумела удовлетворить его внутреннего эстета.       — Премного благодарен. Правда, ты доставила мне большое удовольствие, — кивнул мне взволнованно головой, осторожно держа в руках уже отрезанный листок. — К сожалению, я спешу в Штаб. С радостью бы поговорил ещё немного… кстати, — ой, ой нет, — я понимаю, что ты очень занята на работе и в других делах, — Альбедо окинул взглядом ресторан, от чего-то чуть нахмурившись, — но я бы хотел всё же внести ясность насчёт твоего посещения лаборатории.       Я нервно улыбнулась и захотела сиюминутно исчезнуть. Воспоминания о пытках в лазарете ещё тревожат меня по ночам.       — Вы снова будете меня мучить, да?..       — Мучить?.. оу… — он досадливо поджал губы. — Я был бы признателен, если бы ты согласилась на повторный сбор образцов стволовых клеток, — я побледнела и пошатнулась. — Ведь результаты могут различаться ввиду того, что в первый раз ты переносила тяжёлую болезнь, и твой организм был в крайнем истощении. Но острой необходимости в этом нет, поэтому, если ты против, можем не проводить процедуру и обойтись самыми безболезненными анализами.       — Да, пожалуйста, давай без стволовых клеток, я очень прошу… если честно, меня до сих пор мучают кошмары о том дне.       — Кошмары? — Альбедо удивился. — Они часто тебя посещают?       — Ну… как минимум каждую неделю. Видится всякое — и необъяснимая жуть, и фантасмагория, и семья, и тот день, когда вы брали анализы. В разных представлениях.       — Хм-м… — с широко распахнутыми глазами Альбедо смотрел на меня в упор. Жутко. Жутко красивый. — Я не силён в психических процессах мозга, но это… — он опомнился. — Не сейчас. Если я пообещаю, что мы не будем проводить биопсию, ты согласишься прийти и повторно сдать образцы своего организма?       — Да, — ответила с радостью. — Назначь дату, а я договорюсь с Сарой. Я беру почти все смены, которые могу, поэтому…       — Понял.       — Да.       — Я сверюсь со своим журналом и подойду к тебе, как только представиться возможность, чтобы сообщить дату.       — Поняла.       — Тогда договорились.       — Договорись.       И… мы распрощались. Альбедо ещё раз посмотрел на рисунок, на меня, поблагодарил и поспешил в Штаб по своим рыцарским делам. Хотя по словам Кэйи он не особо вовлечён в дела Ордена и просто пользуется лабораторией, его умения и навыки заметно повысили авторитет Мондштадта в глазах всего научного сообщества Тейвата, так что… по каким-то там важным своим делам он пошёл, да.       А я стояла на прежнем месте и училась заново дышать. Альбедо правда похвалил мой рисунок. Ему правда понравилось. Он взял себе один на память. Мы смогли поговорить больше пяти минут. Он согласился не проводить пытку, только чтобы я пришла. Я… он… мы…       — Feilchen!       — Ich homme! Ich homme! Святой Барбатос, спасибо!              Последний же косяк… случился с Кэйей. Самый неприятный.       Я сидела на лавочке на главной площади Мондштадта, рисовала величественную статую Барбатоса и ждала Эмбер, которая вот-вот должна была закончить какое-то дело в Штабе. Кажется, провести отчётность по внедрению кадров, но я не разобралась в этой бухгалтерской лексике, так что просто махнула рукой и сказала, что подожду, сколько придётся. Она закончит, и мы пойдём по магазинам покупать мне новый, мой собственный, а не учебный, планер. Приведём его в порядок, испытаем в Долине Ветров и затем — вуаля! — идеальный вечер на закате с мясными шашлычками, фруктами и заливистым смехом готов. Ах, обожаю её смех…       — Hallo!       Я резко подняла взгляд и увидела сэра Кэйю.       — Ох, оу, п-привет! Вернее, hallo! Was ist passiert? (Что случилось?) — я второпях нацепила на ухо МУП и активировала его. Работает.       — Я тебе машу рукой, а ты не видишь. Игнорируешь меня, цветочек?       Когда-нибудь я отучу его так называть меня, но не сейчас.       — В-вовсе нет, я просто очень задумалась, — подняла руки вверх и замахала ими в знак протеста. — Извините, пожалуйста, я правда Вас не заметила.       Он прищурил глаз и улыбнулся уголками губ, словно пытаясь уличить меня во лжи.       — А я уж было подумал, что моя компания так тебе надоела, что ты решила сделать вид, будто мы не знакомы.       Я в ужасе чуть не потеряла дар речи.       — Совсем нет!       — И это несмотря на то, как мы хорошо успели сблизиться за это время…       — Сэр Кэйа, ради Бога, я правда…       — И ты до сих пор используешь титул в обращении… Это так ранит, цветочек мой, я ведь со всей душой к тебе…       — Это совсем не то, о чём Вы подумали…       — Я столько сделал для тебя, так дорожил нашей дружбой, а ты…       А это был уже удар под дых. Он совсем меня не слышал.       — Сэр Кэйя, я извинилась…       — Стоило признать, что дружба с Эмбер для тебя гораздо дороже нашей…       — Сэр Кэйа, прошу Вас, я правда случайно! Я же без пяти минут слепая! — я слышала собственный голос, полный отчаяния, и это значило, что МУП не переводил мою речь на другой язык. Излишняя эмоциональность, как и громкий голос, выводили его из строя. — Пожалуйста, прошу Вас, извините…       И после этого послышался весёлый, неудержимый смех. На лице Кэйи была чистая радость и забава, когда он, широко улыбаясь и хватаясь за живот, смеялся и утирал с уголков глаз слёзы.       Надо мной просто-напросто издевались.       — Милая, милая Фельхен, как же весело тебя так дразнить, — говорил он сквозь смех, пока я пыталась подавить разразившуюся в сердце обиду.       — Это совсем не смешно. Я правда испугалась.       — Я заметил. Аха-хах, ты бы видела своё лицо. Милашка, — он нежно взглянул на меня, но мне от его слов не становилось легче. Я очень расстроилась. — Приятно знать, что мной так дорожат, спасибо.       — Наслаждайтесь, — буркнула я и глубоко вздохнула. Сэр Кэйа часто надо мной так потешался. Мне это совсем не нравилось. Поскорее бы Эмбер пришла, иначе мне придётся куда-нибудь ретироваться. От такой подставы я даже в приют согласна убежать.       — Хей-хей, ну что ты, я обидел тебя? — он сел рядом со мной и попытался заглянуть в глаза. От его слов подавленная обида только больше заколола сердце и сжала в тисках горло. Придурок. — Цветочек, я совсем не хотел. Ты же знаешь, я не со зла.       — Не со зла и несчастные случаи бывают, — угрюмо ответила и взялась за карандаш, чтобы отвлечься от бушевавших внутри эмоций. Хотелось ударить Кэйю блокнотом и сказать что-нибудь такое колкое, чтобы он взял и отстал, и не приставал так больше. Но всё, что я могла, — это перевернуть страницу и начать выводить порывистые линии на бумаге. Вот это люди, вот это круглое нечто с водой…       — Цветочек, не обижайся, — не забыть про перспективу и плитку… — У меня сегодня тяжёлый день, работой завалили с самого утра, — вдалеке ещё можно обозначить лестницу при Соборе, — а сейчас под моим личным командованием кавалерия поедет патрулировать Старый Мондштадт, — ладно, в общих чертах всё сделано, можно перейти к чуть более детальному рисунку. — Столько дел, столько дел… но как только я увидел тебя, день сразу стал лучше! Я не мог отказать себе в удовольствии немного тебя подразнить, это всегда мне поднимает настроение.       Я ещё раз глубоко и резко вздохнула. По крайней мере, он честен. Но это абсолютная жестокость!       Только я повернулась к нему и набрала воздуха, чтобы высказать своё негодование во всей его красе, как подошла компания из молодых парней и девушек. Среди них я с трудом, но узнала знакомые лица Мартина, Герды, Амалии и Иветы… вроде, были ещё кто-то, но я не запомнила имена. Немногие из тех, кто были со мной ранее на пляже, хотели продолжить знакомство. Отчасти, это и моя вина, но я по этому поводу не чувствую никаких сожалений. Ну, может, совсем немного.       Они заняли всё внимание Кэйи и, по-видимому, планировали какую-то весёлую дружескую посиделку в таверне. Это меня уже не касалось. Главное, что виновник моего сегодняшнего расстройства наконец потерял ко мне интерес и дал спокойно вздохнуть. Можно пока закончить предыдущий рисунок, который я в порыве эмоций закрыла.       Только бы дождаться Эмбер.       Интересно, как люди создали такую огромную скульптуру? Ещё так аккуратно и нежно. Казалось, будто статуя поставлена совсем недавно, ни единого кусочка на ней не было отколото, ни одно местечко не стало шероховаты и обсыпанным. Хотя мондштадтцы и своеобразные люди, и разгильдяи, и пьяницы, всё же они любят своего Бога. Пускай и своеобразно. Не каждый в полной мере осознаёт, как сам Барбатос их любит, раз, по легендам, он дал им плодородные почвы и подарил мягкий, идеальный для жизни климат. Они относятся к этому как к должному, и это несколько расстраивает. Но мондштадты любят своего Бога, несмотря на то что он не вовлечён в их жизнь также, как Боги других земель. А это главное.       — Как не найду тебя, вечно ты либо рисуешь, либо читаешь книгу. Что там у тебя такого интересного?       — Что-то поинтереснее Ваших шуточек- Нет, отдай!       Кэйа… выхватил мой блокнот! И стал разглядывать!       — Кэйа, верни! — я потянулась отобрать, но его рука отвелась подальше.       — Оу, теперь ты меня зовёшь без уважения и титулов, — губы Кэйи растянулись в хитрой и не предвещающей ничего хорошего улыбке. Я напрочь забыла о всяких формальностях.       — Пожалуйста, Кэйа, отдай…       — Wow! Wie schön! (Как красиво!) — подскочила девушка, кажется, Ивета.       — Ich wusste nicht, dass du zeichnest! (Я не знал, что ты рисуешь!) — э-э, Мартин?!       — Ist das eine Skulptur? (Это статуя?) — захлопала в ладоши… Боже, кто-то там!       — Хватит, отдай!       — Наш цветочек полон скрытых талантов, — радостно воскликнул Кэйа и соскочил со скамейки. О нет… — И читает, и языки учит, и рисует! Красавица, не правда ли?       — Прекрати, это не смешно!       — Lassen Sie mich einen Blick darauf werfen! (Дайте мне взглянуть!)       — Ich will auch! (И мне дайте!)       — Und I! (И мне!)       — Und I! Und I! (И мне! И мне!)       Вся компания наперебой кричала Кэйе, что хочет тоже посмотреть. Я подбежала к нему, пытаясь вернуть свой блокнот, но он поднял руку высоко вверх, заставив меня прыгать перед ним и случайно падать на его грудь. Я уже решила схватить его за одежду и как глупый ребёнок начать тянуть за неё вниз, но Кэйа неожиданно крикнул кому-то, и мой блокнот полетел в другие руки.       Паника стала кружить мне голову.       — Пожалуйста, верни! — взмолилась я девушке, оказавшейся самой высокой в компании, но она не поняла ничего и только игриво заулыбалась, перебрасывая блокнот другому… и от него другой, и вновь другой… как бы я не старалась, как бы я не кричала, меня никто не понимал, и он оказывался всё дальше и дальше. Я очень быстро выбилась из сил. Это… кхах… невозможно… Боже…       Послышался полный радости крик, и я в ужасе вскинула голову, понимая, что пропала: в крике слышалось имя Альбедо.       — Gib mir! — воскликнул Кэйа, и блокнот вновь очутился у него. Я в отчаянии побежала к нему, но было поздно: проворные пальцы быстро открыли нужную страницу, и какой-то дикий восторг замер на смуглом лице. — Meine süße-süße Blume… was haben wir hier?       Это была последняя капля.       Я из последних сил подошла ближе, и он расценил это как опасность…       — Отдай! Прекрати! Прошу тебя, пожалуйста!       …он вновь бросил блокнот.       Я уже ничего не видела перед глазами. Всё тело начала бить дрожь. Где он, где он… пожалуйста, где он?..       Смех и хохот били по ушам, что верно заполнялись ватой.       Где же?.. Как мне вернуть его?..       Над головой то и дело пролетало ореховое пятно.       Как же мне им сказать… я же говорю, я почти умоляю…       Удивлённые и игривые восклицания полосовали сердце. Они всё видят. Они смотрят.       Я никак не могла его заполучить… никак… никак…       Хватит, прошу вас!..       — Hör auf! Hör auf!!!       Он оказался на земле… кто-то кинул слишком неаккуратно, или не рассчитал силы, или… плевать!!! Я быстро подбежала, схватила блокнот, бросила все принадлежности в рюкзак и, не видя и не слыша ничего вокруг себя, убежала прочь, сотрясаемая едва сдерживаемыми рыданиями.       Из горла вырывались хрипы и задушенные всхлипы, лёгкие обжигало пламенем, тело ныло от боли, но я бежала так далеко и так быстро, как могла, стирая потоки слёз. Спотыкалась, падала, врезалась в попадающие на пути препятствия, но всё равно бежала, словно вслед за мной гналась стая агрессивных и голодных волков, а мне негде было от них укрыться и не было надежды на спасение. Страшно, страшно, страшно-страшно-страшно…       Дура, дура, дура!!!       Дура, дура, дура, дура, дура!!!       Я упала на траву в безлюдном месте, бросила всё… и зарыдала в голос, пряча голову в коленях.       Как же больно… как же страшно… почему он сделал это? Почему они не остановились? Почему меня никто не услышал? Почему всё так произошло?! Я же просила! Я умоляла! Почему?! Почему-почему-почему?!       Приглушённый вой разрывал горло. Пальцы стягивали в кулак непослушные волосы до боли. Ладонь сжимала старый медальон с головой волка, крепко-крепко, врезаясь в острые металлические края.              Я била по земле, по коленкам, по всему, что попадалось под руку, но ничего не могло унять моих эмоций. Больно… больно-больно-больно…       Как же мне страшно здесь!       

***

      — Feilchen! Feilchen! Feil!.. Ah, bist du hier… (Ах, ты здесь…)       Не могу сказать точно, сколько прошло времени. Время давно перевалило за полдень. Солнце верно катилось вниз, к озеру. Судя по всему, сейчас около часа дня. А я ждала на площади чуть-чуть за двенадцать.       Площадь…       Убежала я от неё далеко, за стены на островке. Перед глазами качаются лодочки на ровной глади воды. Пристань безлюдна и тиха.       — Feilchen…       Я подняла взгляд на Эмбер. На её лице была глубокая вина и сочувствие.       Она бы никогда такого не сделала.       С негодующим вздохом она подбежала ко мне и крепко обняла. Я уткнулась ей в плечо и прерывисто задышала. Эмбер что-то говорила: что-то про то, какой сэр Кэйа негодяй, как ей жаль, что так вышло, и что мне не нужно так волноваться, она обязательно что-нибудь придумает, чтобы заставить его извиниться, даже если он существенно выше её в звании. Она говорила быстро, и большую часть речи я не разобрала и не поняла, но от её голоса, запаха и присутствия меня охватило облегчение. Высохшие от мягкого ветерка слёзы, неприятно стягивавшие кожу на щеках, вновь выступили в уголках глаз. Но теперь мне не было больно и страшно. Я чувствовала себя в безопасности.       Эмбер уж точно не даст чему-то такому вновь случится.       Она мой друг в этом мире.       Друг…       Эмбер спросила что-то. Я отыскала МУП, который бросила в рюкзак, надела… разряжен. Эмбер мне помогла.       — Там что-то… важное? — неуверенно спросила она.       Я устало улыбнулась. Подобрала несчастный блокнот. Открыла.       — Это статуя Барбатоса.       — Ух ты… Красиво.       — А это собор.       — Вау…       — А это люди на площади с фонтаном.       — Ты так красиво рисуешь… у меня бы так не получилось.       — Спасибо… а это Альбедо.       — Оу… он довольно… счастливый здесь. Никогда его таким не видела.       — Ха-хах, я умею ловить кадр.       — Это точно!       — И здесь тоже…       Я показывала ей все свои рисунки. Теперь уже по своей воле, по своему желанию…        Да, было много Альбедо, и Эмбер определённо поняла, что это значит, но ничего не сказала, кроме…       — Ой, а тут он в кляксе!       — Да-а, похоже, эксперимент был не очень удачный.       — Знаешь, сколько таких неудачных экспериментов он проводит?! Орден не успевает финансировать ремонт!       Я рассмеялась. Она в своём репертуаре.       — И ещё, вот тут… похоже, Тимей где-то напортачил.       — Ух, скорее всего, это всё его эксперименты! Вот бы Альбедо за ним получше следил, весь Штаб разгромит!       — Боюсь, тогда Ордену придётся ещё финансировать похороны.       — Не приведи Барбатос!!! Ты не знаешь, что они на фестивале устроили!       — Что же? Расскажи! Что-то супер опасное?!       — Не то слово! Представляешь, они!..       Мы смеялись и рассматривали рисунки. Эмбер каждый раз припоминала какую-то чудачесть алхимиков или рыцарей, с последствиями которой ей, милой Ноэлль и заместителю магистра Джинн приходилось разбираться и извиняться перед горожанами… и даже перед жителями Спрингвейла. Много, много разных случаев, и она всё это говорила с таким возмущением, но в то же время юмором, что я не могла не смеяться до боли в животе. Какие же они здесь все чудные! Очаровательно! И бедным Эмбер, Ноэлль и заместителю магистра Джинн нужно решать все проблемы… невероятно!       Я быстро с ней забыла обо всех горестях. Было очень весело. Я так увлеклась её историями, что совсем не заметила, как солнце клонилось всё ниже. Благо, она мне напомнила. Помогла всё собрать, и мы быстро помчались в магазин выбирать мне планер. Под строгим взглядом чемпиона Мондштадта по полётам мне не составило труда выбрать качественный и даже красивый планер. С шоколадными и бурыми оттенками, точно в цвет моих глаз и волос. Конечно, его цена была несколько выше среднего, но я так и рассчитывала, ведь ему предстоит сослужить мне добрую и долгую службу.       Покупке мы радовались вместе и не заставили себя ждать испытания. Солнце уже было у горизонта, когда мы наконец взобрались на скалу в Долине Ветров, подготовили всё для полёта и с восторгом самоубийц с девятью жизнями полетели с выступа.       Не все в Городе Свободы любят планеры. Были те, кто считал полёты завораживающими, но очень опасными, — чем-то, чем лучше наслаждаться издалека. Эмбер поведала мне, что в Мондштадте таких людей совсем не много: в других странах континента почти все жители с предубеждением относятся к изобретению Города Свободы и не понимают, как же так можно — чтобы человек, и парил в небе, подобно птице? Немыслимо.       А Анемо Архонт благословил эти земли и подарил людям крылья… и теперь они могут летать высоко над землёй и даже устраивать соревнования.       Как же мне повезло оказаться именно здесь. Ведь это потрясающее чувство — ветер обволакивает каждую частичку твоего тела, он обнимает и поддерживает тебя под руки, как родитель своего малыша, который ещё не научился ходить, но очень-очень хочет начать. Ветер сдувает с головы все лишние мысли, и остаётся только жизнь и чистая любовь к ней. Он говорит: посмотри, как прекрасен этот мир! Оглянись вокруг! Всё это для тебя! Обними же весь мир, он твой!       И я так обожаю это чувство.       По приземлении я улыбаюсь и хохочу. Я ощущаю себя самым счастливым и живым человеком. Я обнимаю радостную Эмбер, смеюсь вместе с ней и прошу ещё раз полетать со мной. А её и уговаривать не нужно. За разговорами мы проводим весь подъём… а потом летим. Мы летим снова, снова и снова…       Пока солнце окончательно не заходит за горизонт.       — Спасибо, Эмбер.       — За что?       Вечером прохладно. Мы разожгли костёр, чтобы согреться и пожарить сосиски и шашлычки. В животе урчало от голода, и я с нетерпением ждала еды. С нетерпением и лёгким сердцем, поющем от любви и радости.       — За то, что ты есть.       Она улыбнулась.       — Тогда и тебе спасибо, Фельхен.