Дом, милый дом: Отрицание

      — Veilchen, was ist passiert?! Was stimmt nicht mit dir?! (Что случилось?! Что с тобой не так?)       Возмущение Сары показалось мне оглушительным взрывом, раздавшимся в голове. Вернее… чёрт побери, я нагло уснула на рабочем месте.       — П-прости, прости, я… Gott, es tut mir leid, — язык заплетался, чужестранные слова никак не хотели вспоминаться, и мы с Сарой целую минуту потратили на то, чтобы прийти к взаимопониманию. В частности, к моему пониманию того, что МУП никуда не делся, и его просто заглушила моя тупость.       Половина седьмого утра, надо собраться. Нужно собраться, чтобы не запороть весь дальнейший день и не вылететь с работы.              Кружка падает на мостовую и разбивается с воистину оглушительным звоном. Я морщусь, щурюсь, пытаясь понять, что случилось, и присаживаюсь на корточки. Перед глазами на короткий миг вспыхивает темнота, а затем — блестят в лучах восходящего солнца выступившие капли крови.       Я пыталась собрать осколки голыми руками, но от закружившейся головы опёрлась прямо о них. Неприятно.       Оглянувшись, я убедилась, что этого никто не видел, и как можно скорее убрала за собой. Видят местные Боги, выходить сегодня на работу было не лучшей идеей.       А ведь только восемь утра.              — Девочка моя, здравствуй!       Алиса пришла ни свет ни заря.       В такую рань город только-только начинает просыпаться. Конечно, уже давно подготовлены лавки, откуда веет свежими фруктами и овощами, уже принялись вовсю работать алхмики, примешивая к дивному аромату нашей еды и свежести бакалеи напротив какие-то специфические, вовсе не аппетитные запахи, уже впустила в улицу шлейф старины Марджори. Ещё не зазывают, ещё не галдят, но о чём-то увлечённо переговариваются, пока на фоне шелестят листья и щебечут летние птицы.       Как-то… несмотря на отвратность начала рабочего дня, всё равно умиротворённо и очаровательно. Особенно когда ветер ласкает не только деревья и крыши из тканей лавок, но и горячие щёки, волосы и тело. Приятно.       — Как твои дела, милая? — спросила Алиса, когда я принесла ей добротный завтрак, рассчитанный, как минимум, на целую роту рыцарей. Аппетит у неё просто зверский, Сара нарадоваться не может такому гостю, а повара, по длинному списку заказа, сразу понимают, кто к ним нагрянул. Вместе с оплатой большого чека Алиса также оставляет приличные чаевые, от которых я, хотя и не должна, но пытаюсь отказаться. У меня возникает ощущение, что она так пытается обо мне позаботиться, и мне от этого очень неловко. Стоит ли говорить, что Алиса, которая даже ничего не отрицает, мои причитания пропускает мимо ушей и вручает несчастные деньги прямо в руки довольной Сары. Упрямая женщина…       — Всё хорошо, спасибо. Как твои дела? Где Кли?       — Кли осталась в Ордене развлекаться с Сахарозой. Альбедо начеркал им формулу маленького ядерного реактора, и они теперь пытаются его сконструировать, — весело рассказала Алиса, с предвкушением принимаясь за большую тарелку молочной каши. Рядом стояли несколько салатиков, лазанья, цыплёнок, пара десертов и большой кувшин с гранатовым соком. Как она всё это в себя вмещает — ума не приложу.       Стоп, что?..       — Аха-хах, ядерный реактор?.. Что-то вроде конструктора для детей, да?       — Нет, настоящий реактор. Ну, такой, который может — бум! — и поднять всю страну на воздух, хе-хе-хе. Но Альбедо решил уменьшить потенциальный ущерб, поэтому там даже Орден не взорвётся. Наверное. В самом скучном случае. Может, подправить его записи, чтобы моя искорка развлеклась?..       Меня всю прошиб холодный пот. В ближайшее время я туда ни ногой… и вообще за километр буду обходить…       — Ах! Милая, как ты так поранилась?       — А?       Алиса взяла мои руки в свои, тёплые и даже горячие, и с ужаснейшим беспокойством их оглядела. Окровавленные бинты, очевидно, вызывали в ней гораздо больший трепет, чем мысль о потенциальном разрушении государственного здания и сопутствующих жертвах.       — А, это… случайно разбила чашку и не додумалась взять веник и совок… — несмотря на то что я не хотела беспокоить её своими травмами, во мне проснулось эгоистичное желание подержать свои руки в её подольше. Тепло.       — Зачем же так себя калечить, позвала бы кого-нибудь другого, — с грустью ответила Алиса, гладя мои ладошки и заглядывая в глаза. — Такие холодные, может, тебе стоит одеваться теплее?       — М-м… да нет, мне нормально, правда… это моя работа же — прибираться и всякое… Угх…       Голова кружилась. Лицо передо мной немного двоилось и размывалось, но я проморгалась и попыталась взять себя в руки.       — Не беспокойся, я в поряд… — к горячему лбу прижалась неожиданно прохладная ладонь. — О-о-о, хорошо… Алиса, не беспокойся обо мне, я в порядке. Мне нужно идти работать, се-сей… щас ещё клиенты подойдут.       Я попыталась встать с места, но давление на руках не позволило. Я поморщилась от острой боли, пронзившей руки и будто кинжалами врезавшейся в помутнившееся сознание. Ёлки-палки…       Как будто сквозь плотную завесу донёсся голос, который мне не удалось различить.       — Фиалочка, почему ты вышла больной на работу? — услышала наконец.       — Я не болею, — возразила, отстраняясь и пытаясь сфокусироваться на лице Алисы. — Я не кашляю, не… что там… не болею, в общем.       — Твои руки очень холодные, но лоб горячий, ты больна.       — Я не…       — Что случилось? Барбатос, Фельхен, ты вся бледная!..       Пришла Сара, и затем последовал плотный шум из взволнованных голосов. Сознание мотало из стороны в сторону, цвета размывались, шёпот ветра переплетался с резким рычанием и шипением мондаштдского языка.       — Hörst du mich? (Ты меня слышишь?) Veilchen?       — М-м! М-м?       Боги, надо было остаться в приюте и тихонечко умереть там.       — Что ты ела в последнее время?       Какой… странный вопрос.       — Всё, что готовили здесь, — мне пришлось повторить несколько раз, чтобы МУП сумел перевести как надо, потому что мой несвязный бубнёж он наотрез отказывался истолковывать. — Завтрак, обед, ужин. Я не кушаю в приюте.       — Почему?! Ох, я так и знала, что там отвратная еда! — возмутилась Алиса и сжала мои руки крепче. Ай, больно… — Ты точно ничего там не ела? Ах, а я не понимала, почему ты остаёшься такой худенькой!       — Ну… наверное, всё же ничего… я не всё помню в принципе, и, эм…       Дальнейшее моё бормотание и Алиса, и Сара решили даже не пытаться понять. Они снова начали что-то лихорадочно обсуждать.       Что я ела, что я ела… они подозревают отравление? Хм, вполне возможно, но в «Хорошем охотнике» никогда не готовят плохую еду, в этом его огромное достоинство, перед которым я преклоняюсь. Каждый раз повара готовят так, что я жизнь готова отдать за добавку, а за возможность есть ещё и ещё даже сдаться в добровольное рабство… как, собственно, и вышло. Приютская еда не особо вкусная, сделанная не с любовью, а со спешкой и раздражением. Супы часто недосоленные и с недоваренными овощами, вторые блюда и блюда на ужин часто походят на какую-то непонятную остывшую консистенцию, в которой с трудом узнаешь даже нечто настолько простое и банальное, как мясные котлеты и картофельное пюре. А про кашу уж вообще говорить грустно — холодная, с комочками, часто на прокисшем молоке, какую, например, я ела сегодня ночью, напоминает скорее похлёбку из самой Преисподней, хотя и там, уверена, она приятней…       Стоп.       — Э-э-э… вообще-то, да, я ела кое-что.       Перепуганная до чёртиков Алиса, нервно сжимавшая мои ладошки в попытке хоть как-то согреть, и доведённая почти до слёз Сара, прижимающая руку ко рту, — обе резко повернулись ко мне.       У меня словно глаза открылись. Как же сильно я их испугала.       — Сегодня ночью меня сестра Гертруда заставила съесть прокисшую кашу, которую я оставила предыдущим утром, — надо видеть их ошалелые глаза. — В наказание за нарушение комендантского часа и за пренебрежение едой, данной Лордом Барбатосом… — мои руки сжали крепче, ауч. Сара всё ещё не могла поверить. — Я… пришлось съесть всё. До последней ложки… Прости, Сара, я запорола рабочий день…       — Барбатос милостивый, иди в Собор, — сбивчиво перебила она меня, всплескивая руками. — Иди-иди, я тебя освобождаю.       — Вставай, милая, я проведу тебя.       — Что? Нет, но я!.. о-ой, бля… Нет, да, я лучше, ох, боже правый…       Проблемы начались, когда я попыталась встать. Все мои заготовки убеждений и просьб умерли с первыми несдержанными ругательствами, вырывавшихся от усилий не свалиться замертво. Ноги стали ватными, я их едва ощущала, а ледяные дрожащие руки, которыми я пыталась ухватиться хоть за что-нибудь — за предплечье Алисы, за стол, за неудобно стоящую тарелку, измазанную в соусе, — соскальзывали, ослабленные.       Мне становилось хуже с каждой минутой. И моих сил хватило только на то, чтобы пройти всего немного, прежде… прежде чем…       Пик величественного Собора далеко… далеко-далеко наверху… Тьма перед глазами. Твёрдая земля, её нежные объятия, трепетный огонь на щеках…       Высокие потолки собора, мягкие подушки и бережные руки. Я хватаюсь за них пальцами, сжимаю, не отпускаю, пытаюсь притянуть ближе, пока гул отчётливых, но непонятных голосов льётся в уши и сотрясает сознание. Я не ощущала даже своего дыхания, всё смазывалось — и звуки, и ощущения, и картинки. Но в горле клокотала и всхлипывала бессознательно одна единственная просьба:       — Не уходи. Пожалуйста, не уходи. Пожалуйста…              Я очнулась поздно ночью, когда вокруг было тихо и темно. Когда едва слышно сопели соседи. И когда из окна выглядывала большая луна. Такая белоснежная, близкая… протяни руку, искупай её в серебристых лучах, тогда, может, благословит тебя ночное светило и заберёт к себе. Далеко-далеко от мирской суеты, далеко от боли и печали, в далёкую страну грёз с великолепным садом теней.       А, может быть, вернёт домой. Домой…       Долгая, томительная тоска по дому скатилась безнадёжной мокрой грустью вниз по коже. Я так скучаю по родным. Так… так тяжело без них. Без отца, без брата и сестры, без бабушек и дедушек… без мамы… Как мне их не хватает.       Это чем-то напомнило мне долгую болезнь в середине весны, когда я не могла даже прийти в сознание, не то что подумать о чём-то связном. Как оказалось, меня буквально вытаскивали с того света, ибо после, измученные и перепуганные неизвестной напастью сёстры церкви говорили, что они иногда не могли даже проследить моё дыхание — настолько редким и тихим оно было. И они много раз намеревались опустить руки, но им не давала Алиса. Необычные лекарства, чужеземные врачи, нестандартная целебная магия — всё пускалось в ход, но не всё срабатывало. Алиса боролась за мою жизнь и не позволяла сёстрам отдать меня в лапы Смерти.       И когда я открывала глаза, смотрела на людей осознанным, спокойным взглядом, не поддёрнутым дымкой боли или помешательства, я видела облегчение на чужих лицах. Долгие дни и ночи бдения и спасения окупились. Я жива.       Алиса выглядела уставшей, но она совсем не унывала. Напротив, проводила со мной много времени после выздоровления, рассказывала всё-всё-всё, о чём бы я не спросила, веселила и поддерживала. Кли часто приходила вместе с ней, приносила разноцветные яркие рисунки и сидела рядом, увлечённо лопоча о чём-то для меня непонятном. Её я тоже просила объяснять мне самые простые для меня вещи. Кли даже уже решила, что это я её младшая сестрёнка, которой нужно всё расставлять по полочкам.       Порой заходили и другие. Альбедо, прекрасный юноша с голубыми глазами, интересовался моим самочувствием с живым интересом высококвалифицированного врача. Мы разбирали моё состояние, мои сны и ощущения. Он предположил, что это была своего рода акклиматизация: организм забил тревогу, так как местная уникальная среда оказалась для меня совершенно чужой. О путешественниках из других миров известно слишком мало, а о таких болезненных, как я, и подавно, поэтому сошлись на этом.       На следующую встречу он пришёл вместе с ведьмой в пурпурном одеянии, Лизой, и своей зеленоволосой и до ужаса стеснительной ученицей, Сахарком. И… это был отдельный вид кошмара. Они устроили мне допрос и параллельно взяли разные мазки и образцы: крови, ногтей, волос, слезы, слюней и, самое страшное, — стволовых клеток из костного мозга. Последнее оказалось самой болезненной и ужасной процедурой, из-за которой я прокусила губу и сорвала только приобретённый голос, который ранее потеряла после бесконечных кошмарных дней и ночей. Я не знала, что и думать о своих новых знакомых, которые так безжалостно меня мучили, но, увидев их лица сквозь слёзы, обида и страх отошли на второй план. Сахарок горько плакала вместе со мной и бесконечно извинялась за причинённую боль, а госпожа Лиза с сочувствующей улыбкой держала меня за руку, гладила по голове и утешала ласковыми словами и нежным голосом. Альбедо оставался самым беспристрастным, и я чувствовала, как разбивается моё сердце. Угораздило же…       Когда он пришёл в третий раз с той же компанией, я на полном серьёзе собралась выпрыгивать из окна. Но поспешные уверения в том, что никаких пыток мне ожидать не стоит, заставили меня осторожно сесть обратно на постель. Сахарок с бесконечной виной на лице протягивала мне коробочку со свежим тортиком, а Лиза и Альбедо стояли позади и… держали наготове наполненные чем-то склянки.       Я прикидывала, насколько высоки мои шансы сбежать и не быть пойманной. Предварительные результаты удручали.       Они принесли какие-то экспериментальные зелья для улучшения моего самочувствия. Лиза и Альбедо заверяли меня, что эффект от них не сильный, поэтому, даже если не сработают как надо, навредить точно не смогут. Пока они всё это разъясняли, я в прострации жевала восхитительный тортик вместе с тихой Сахарком. Предложила им тоже по кусочку, и никто не отказался. Дальнейшее времяпровождение прошло очень миролюбиво. Лиза выразила надежду на то, что я стану частым гостем в её библиотеке, а Сахарок, стесняясь и заикаясь, выдала мне многострадальный МУП, подробно рассказав о принципе его действия. Вскоре они обе отлучились по важным делам и оставили после себя приятный осадок милой беседы. А Альбедо задержался, чтобы… извиниться за напористость в прошлое посещение и объяснить, что это было необходимо ради моего же блага. Они все хотели помочь мне, но без образцов моего чужеродного организма это не представлялось возможным, поэтому… пришлось пойти на небольшие жертвы. Показавшийся мне отстранённым и равнодушным, сейчас Альбедо предстал в новом свете — сочувствующим, понимающим, добрым и заботливым, но стойким и целеустремлённым. И… ну, я влюбилась в него снова.       Эх, и в этом мире не обходится без подростковых мирских забот…       Сэр Кэйа тоже заходил пару раз и тоже, бывало, вместе с Кли. Они развлекали меня, шутили и веселились, заставляли осторожно смеяться и искренне улыбаться. Когда же Кли не было рядом и когда возникало неловкое молчание, я расспрашивала его о своём будущем. О том, что меня ждёт, как я буду жить и что делать. Каков город, каковы жители и каковы возможности для меня, чужеземки. Кэйа меня утешал и говорил не переживать об этом так сильно. Уверял, что, какой бы дорогой я не пошла дальше, он будет за мной присматривать. А если мне понадобится помощь и совет или если мне вдруг я захочу выговориться и поделиться переживаниями — он всегда в моём распоряжении, в любое время дня и ночи. Очень мило с его стороны.              Сейчас же… я была одна. Ночь. Темень. Только луна и фонарь светят в окошко. Я тянула к нему руку и наблюдала за тем, как окутывает её тусклый свет.       Я жива.       Если так подумать… в новом мире у меня нет иммунитета. Я не застрахована от местных болезней и недугов, мой организм совершенно чужой здесь. И потому ему так нелегко. Но даже если так… у меня есть Алиса. И Сахарок, и Альбедо, и Кэйа. Не знаю, как долго они будут рядом со мной, но пока что меня одолевает уверенность, что в этом мире мне есть на кого положиться.       И я не одинока.