Дом, милый дом: Отрицание

      Приближался Луди Гарпастум — летний фестиваль песен и игр. Пятнадцать дней подряд весёлые мондштадтцы развлекались и чествовали Анемо Архонта, подарившего им свободу и благодатную землю. О празднике говорили ещё в начале лета: посетители «Хорошего охотника» никак не могли дождаться возможности славно покутить, а офицеры Ордо Фавониус всё жаловались на страшную нагрузку.       По мере приближения фестиваля Эмбер и даже сэр Кэйа становились всё более занятыми: моя подруга крутилась как белка в колесе, помогая всем и вся, а Кэйа выполнял работу посерьёзней и из-за этого реже заходил в ресторан, чем немного огорчал Сару — ей очень нравилось с ним сплетничать. Впрочем, он старался приходить после закрытия, чтобы проводить меня до приюта. Не всегда получалось, но стабильно несколько раз в неделю, и тогда эти сплетники наговаривались всласть.       Это даже стало традицией. Мне было неловко за то, что Кэйа чувствует обязанность присматривать за мной даже поздним вечером, после тяжелого рабочего дня, наполненного нескончаемой подготовкой к празднику, вечными поручениями жителей и простыми рыцарскими делами. Но он объяснил, что и рад отвлечься от всего этого и просто побыть в компании… эм… «милой девушки» и «своего цветочка», как он выразился.       Замешательство и недоверие настолько ясно проступили на моём лице, что сэр Кэйа со вздохом объяснил: ему просто нравится прогуливаться и отлынивать от сверхурочной работы. В Ордо Фавониус его времяпровождения со мной, то есть, с «гостьей», считают достаточно уважительной причиной, чтобы освободить от большинства обязанностей. И даже не просто уважительной, а всячески поощряемой, ибо вечно занятая и отсутствующая в путешествиях Алиса строго-настрого наказала присматривать за мной всему ордену, чтобы даже волосок не падал с моей головы, иначе… боюсь даже представить, чем могла пригрозить могущественная ведьма вроде неё. Бр-р-р.       Весь орден, конечно, не может со мной нянчиться, однако один конкретный капитан прекрасно с этим справляется. Так что Кэйа благодаря одному моему проблемному существованию часто остаётся в выигрыше.       Что ж, вот это меня действительно убедило.       «Хороший охотник» каждый фестиваль размещает свою лавку на территории проведения, чтобы кормить веселящихся и голодных от активных игр мондштадтцев и получать приличную выручку. В этом году планировалось всё сделать по той же схеме, разве что добавить новые лица, то есть, меня. Когда Сара предложила мне поработать за хорошую прибавку все пятнадцать дней, я была в смешанных чувствах. Хотелось насладиться первым в моей жизни в этом мире фестивалем по полной, но отказывать загруженной начальнице не хватало духу. Я зарекомендовала себя как надёжная и трудолюбивая сотрудница, и если Сара хочет доверить мне представлять «Хороший охотник» на грядущем празднике — это многое значит. Не только то, что большинство официанток ресторана отпросились и работать будет попросту некому, но и то, что я заслуживаю доверия. Так что… я согласилась.       Однако мне быстро пришлось возвращаться к Саре на ковер и тоже отпрашивать пару выходных. Ну как пару… неделю.       Эмбер пришла в ужас от новости, что я собираюсь провести весь праздник за прилавком, и горячо меня отговаривала, а Кэйа и Кли страшно обиделись — оказывается, они давно договорились показать мне, как отдыхают мондштадтцы, и провести со мной все незабываемые пятнадцать дней, а я так подло разрушила им все планы! Извинялась перед ними очень долго. А Сара, благо, отнеслась с пониманием к ситуации и пообещала что-нибудь придумать.       В приюте к празднику тоже активно готовились. Совместно с церковью Фавония сёстры и сироты придумывали игры и отдых для жителей и размышляли над тем, как немного пополнить скромный бюджет учреждения. Например, организовать всякие маленькие прилавки с напитками, закусками и украшениями, и посветить жалобной табличкой «Пожертвования».       Идея мне показалась хорошей только наполовину. Порадовать жителей и подзаработать на этом — хорошая идея, но заставлять трудиться детей? Нонсенс. Я боялась представить, как бы малыши глядели на веселье взрослых и на детство других и грустили из-за того, что не могут быть на их месте.       Из-за моих мыслей произошла очень пренеприятная ситуация. В один из дней я помогала сёстрам нарезать фруктовый салат — редкий десерт по случаю какого-то религиозного праздника. И, когда речь зашла о предстоящем фестивале, я не смогла удержать язык за зубами.       — Эм, простите, конечно, но идея не совсем удачная. На «Луди гарпастум» все должны отдыхать и веселиться, особенно дети. Вам не кажется, что думать в такие дни о материальном благе — прерогатива взрослых? — сёстры с недоумением на меня посмотрели. — Ну, я имею в виду, что дети итак всё время работают на благо приюта и города, и заставлять их делать то же самое на празднике, смысл которого в том, чтобы люди отдыхали и веселились, — это жестоко.       — Какой философ нашёлся! — всплеснула руками сестра Анжелика. — Ты хоть представляешь, во сколько нам обходится регулярная смена постельного белья? А еда? А ремонт?       — За все месяцы, что я здесь живу, я не застала ни одного ремонта, хотя он действительно не помешал бы, — отметила я, хмурясь. — Мне кажется, лестница в подвал пережила восстание Венессы и вот-вот рассыплется в прах, чтобы по ветру вознестись вслед за ней.       — Фельхен, твоя острота неуместна и богохульствена, — поправила меня сестра Октавия, укоризненно покачивая головой. Я стыдливо поджала губы, хотя сдержанный смешок сестры Грейс несколько меня утешил.       — Прошу прощения. Но тем не менее — идея заставлять детей работать в фестиваль противоречит самому смыслу его проведения. Неужели нельзя нанять волонтёров, которые бы трудились вместо них?       — Да? На какие деньги ты наймёшь людей, которые всем займутся? — не унималась сестра Анжелика. — Или ты предлагаешь оплатить другими услугами?       — Эм, это какими?..       — Сестра Анжелика! — хором воскликнули все сёстры на кухне. Даже обычно беспристрастные Октавия и Габриэла возмутились и подняли неодобрительные взгляды. Похоже, речь о чём-то нехорошем…       — Что? — не поняла женщина, деловито очищая кожуру яблока. — У этой проповедницы очевидно нет понимания того, как зарабатываются деньги. Чем ты там занимаешься в своём ресторане? Слышала, тебе дают приличные чаевые.       — Работаю не покладая рук, — рыкнула я, срезая дольку закатника. — Каждый день намываю посуду, чищу столы и полы и разношу заказы.       — Да? И только? Взрослые мужчины часто отзываются о твоей приятной компании, которую ты им составляешь. Похоже, ты не такая святая, какой хочешь казаться.       — Что Вы?..       — Сестра, Ваши замечания пренеприятно слышать, — заступилась за меня Грейс, прежде чем я могла в полной мере понять намёк. — Я знакома с хозяйкой ресторана, и она не перестаёт говорить, какая Фельхен прекрасная и трудолюбивая работница. Прекратите высказывать Ваши… неоправданные предположения, — и когда сестра Анжелика хотела вставить очередное своё слово, Грейс стукнула ложкой по столу: — Ей всего пятнадцать!       Анжелика хмыкнула и отвела взгляд. Сестры Октавия и Габриэла вновь ушли в работу. Я с недоумением смотрела на двух рассорившихся женщин, боясь даже вдуматься в то, что…       — Фельхен, забудь то, что ты слышала от сестры Анжелики, — с теплой улыбкой сказала сестра Грейс. — Ты хорошая и благопристойная девочка, это все знают.       — Благопристойная?.. — я в зарождающемся ужасе распахнула глаза. Боже, не имела же эта женщина в виду…       — Хорошая девочка бы не стала кусать руку, которая её кормит, — вновь хмыкнула сестра Анжелика. — Была бы здесь сестра Гертруда, она бы быстро разобралась с твоей критикой. Хах, ты бы даже не осмелилась высказать ей это в лицо.       — А вот и осмелилась бы, — ответила ей, не чувствуя ни малейшего угрызения совести за то, что смотрю взрослой женщине в глаза с неприкрытой злобой. — У детей должно быть детство, наполненное радостными и приятными воспоминаниями, а не борьба за выживание и вбитые в голову меркантильные интересы взрослых людей.       — И ты…       — Фельхен, что ты предлагаешь? — перебила Анжелику сестра Грейс.       — Организовать волонтёрскую программу, — развела руками. — Я знаю, что в городе есть неравнодушные люди, которые хотели бы помочь, но не знают как. Они могут смастерить лавки и продавать всё вместо детей на безвозмездной основе или за рекламу их труда, если мы говорим о ремесленниках. Предлагаю также ввести регулярное питание для потенциальных волонтёров, чтобы люди не выбивались из сил и не работали прям на совсем честном слове. А ещё недорогие грамоты или медальки на память, как самым активным и надёжным гражданам Мондштадта. Это прекрасная плата для добрых и честных истинных энтузиастов, которые работают во имя идеи. Траты небольшие, которые тем более окупятся сбором пожертвований, но всё это сохранит множество моральных и физических сил.       — А дети что будут делать? — всё-таки высказалась Анжелика, одним взглядом выражая своё недовольство и скепсис.       — Наслаждаться праздником и детством! Играть, участвовать в соревнованиях, смотреть выступления, радоваться жизни! Воспоминания о детстве остаются с человеком на всю жизнь, так почему бы не сделать их как можно радостнее и ярче?       — Пф-ф, с чего бы… — она вдруг притихла.       Сёстры насторожено подняли глаза, а сестра Грейс крепче ухватилась за ложку, которой размешивала сладкую заправку для салата. Я обернулась к двери и вздрогнула от пронзительного и стального взгляда, направленного на меня. Помяни черта…       — Что это вы тут обсуждаете? — спросила строго сестра Гертруда.       — «Луди Гарпастум», — почтительно склонила голову сестра Грейс.       Никто больше не осмелился сказать ни слова. Кухня погрузилась в напряжённую тишину, которую прерывал только стук часов и ботинок проходящей Баварии.       — До меня донёсся ваш разговор, — произнесла она, подойдя ко мне. — Вставай, когда в комнату входят взрослые, богохульница.       Я длинно выдохнула, не торопясь положила нож и послушно встала со стула, оказавшись вплотную к своей надзирательнице. Её серые глаза смотрели на меня с неприкрытым презрением и надменностью. Ей не нравилось, когда я смотрю ей в лицо. У меня всегда возникает ощущение, что её спрятанные за спину руки всегда готовы подняться на меня.       — Ты, призренная нами чужестранка, не понимаешь здешних правил. Кто дал тебе право критиковать нас?       Я выждала пару секунд, пытаясь понять, был ли её вопрос риторическим. Судя по всему, нет.       — Я думала, в городе свободы господствует свобода слова и самовыражения, — заметила я. — Разве нет?       — Смотри в пол, когда с тобой говорят вышестоящие, — мне пришлось повиноваться и опустить взгляд на её аскетичные ботинки. Сколько им лет? — Ты думаешь, что если Ордо Фавониус печётся о твоём благополучии, тебе всё дозволено? Ты можешь не считаться с правилами Божьего дома, что дал тебе еду и кров? — и познакомило поближе с тоталитаризмом.       — Я лишь хотела…       — Молчи, когда с тобой разговаривают, и покорно слушай, — перебила она меня, подойдя ближе. Настолько близко, что я могла чувствовать на своём лице её дыхание. Противно. — Должно быть, ты привыкла, что тебе преподносят всё на блюдечке, что весь мир у твоих ног и всё тебе дозволено — праздность, ненужное никому мнение, богохульственые мысли, — я сцепила руки крепче. Так взъелась, как будто я по меньшей мере сожгла церковь, а не предложила подарить детям детство. — Ты даже не представляешь, как мы живем. Я скажу прямо: ты избалованная, никчёмная и глупая лентяйка, — мои кулаки сжимались всё крепче. Пол перед глазами размывался, всё тело окутал жар. — Опека Ордо Фавониус не продлится долго, и скоро люди, которых ты наивно считаешь друзьями, тебя забудут и оставят, — меня затрясло. — По доброте душевной вновь напоминаю следовать здешним правилам и не доставлять хлопот своим бессмысленным бунтарством, иначе в будущем это плохо кончится. «Будьте покорны всякому человеческому начальству, ради Господа» — усвой этот урок.       — Вы забыли: «Не подчиняйся человеку глупому»… — злобно рыкнула я.       — Фельхен! — в страхе воскликнула сестра Грейс.       — Что ты сказала, дрянь?       Я длинно выдохнула.       — Я просто хотела, чтобы мои братья и сёстры насладились праздником, как должны наслаждаться все жители Мондштадта, а не были вашими рабами.       Уши оглушил болезненный хлопок.       Сестра Грейс в ужасе ахнула.       Анжелика, Октавия и Габриэла опустили и потупили взгляд.

Спрятавшаяся за дверью Эшли закрыла лицо руками.

      — Ещё раз повторю: кто дал тебе право говорить?!       Щека горела.       Всё внутри меня пылало.       — Закрой свой рот, усвой урок и работай, снежнийская дрянь.       Перед глазами плыл кухонный стол. Как во сне я села за стул, взяла нож в руку и продолжила нарезать фрукты.       Бавария прошлась по комнате, отдала приказания сёстрам и, недолго простояв и проследив за всем, удалилась.       Щека горела. Меня трясло. Ресницы намокли.       Я дёрнулась в сторону, когда заметила со стороны движение.       — Фельхен… — сквозь шум в ушах я услышала слабый зов и, сморгнув влагу, увидела ужасно сочувствующее лицо сестры Грейс. Её руки тянулись к моей щеке, но замерли в паре сантиметров.       — Оставьте её, — негромко посоветовала сестра Габриэла, беспристрастно начищая тарелки. — Снежнийка сама виновата. Сестре Гертруде нельзя перечить… мне же не послышалось?.. Какая дерзость.       — Очень больно? — не послушалась Грейс, осторожно прикладывая руку к моей горящей щеке. — Дать лёд?       — Не надо, иначе нам всем достанется, — предупредила Анжелика, нервно раскладывая приборы. — Госпожа Гертруда её даже не ударила. Это так, для профилактики, чтобы не заговаривалась.       — Фельхен?..       Я вскочила со стула и выбежала из кухни. Ошеломлённое, но тут же опасливо заглушённое восклицание сестры Грейс осталось позади. Через минуту — позади остался и приют.       «Богохульница»       «Ты избалованная, никчёмная и глупая лентяйка»       «Опека Ордо Фавониус не продлится долго, и скоро люди, которых ты наивно считаешь друзьями, тебя забудут и оставят»       «Закрой рот»       «Делай свою работу»       «Дрянь»              На Мондштадт давно опустился вечер. Тихая гладь озера казалась чёрной, как ночная дорога, по которой белой полосой стелется лунная дорожка.       На пристани в это время никого нет. Да и в обычное нечасто кого-либо встретишь, только рыбаков, готовящихся к утренней рыбной ловле и весело обсуждающих рабочие будни.       Злые слёзы давно высохли, но щека горела до сих пор.       Она ударила меня так сильно, что ещё чуть-чуть, и могла бы свернуть шею.       Мой спонтанный побег, возможно, обернётся мне ещё большими проблемами, чем нежелательные мысли, но я не хотела показывать никому свои эмоции. Если бы я расплакалась на глазах у этих равнодушных женщин или дала понять Баварии, что меня можно запугать… стало бы ещё невыносимей.       Чёрт, и занесло же меня…       По дереву начали стучать чьи-то шаги. До ушей донёсся весёлый хохот и воркование двоих людей. Я спряталась за ящиком на самом дальней части пристани. Надеюсь, меня не обнаружат.       — Ах, Лоуренс, посмотри, какая луна сегодня красивая!       Ой, Лоуренс, извини…       — Да, Офелия, очень красивая. Такая же, как и ты.       «Как глупая луна на этом глупом небосводе»… Какое же банальное сравнение, хотя у влюблённых всё банально.       — Ах, ты такой романтичный… — и после этого последовал звук, который вызвал у меня тошноту и, возможно, будущий кошмар. Череда звуков. Продолжительных и очень смущающих.       Я хочу оглохнуть.       А лучше — исчезнуть, потому что эта парочка, налобызавшись, решила пройти дальше.       — Может, будем приходить сюда каждую ночь? — о, так это первое рандеву здесь, как неудачно я тут оказалась…       — Если тебе нравится, я буду отказываться от ночных смен, чтобы провести с тобой больше времени и показывать тебя луне, — Ричард Шеридан на минималках.       — Да! — очередной звук. — Я запомнила твои слова, мой храбрый рыцарь, — помянем.       Они что-то ещё ворковали, без конца миловались и подходили всё ближе. Один раз возникла умная идея остановится и посмотреть на Шепчущий лес, однако их ноги были быстрее.       — Ты… прочтёшь мне стихи? — чувствую, это будет отдельная пытка. — Я много ночей не могла сомкнуть глаз, твой голос и твои слова так… а-а-а!!!       — Что такое?! Ох! Фельхен!       Я неловко помахала рукой.       — Простите, что помешала, я не хотела, — и смущённо улыбнулась.       — Что ты здесь делаешь? — обеспокоенно спросил Лоуренс, сжимая свою обескураженную возлюбленную в объятиях. — Комендантский час давно наступил. У тебя проблемы?       — Эм, нет, я просто… дышу свежим воздухом. Луна сегодня действительно красивая… эм, в смысле… забудьте. Я просто отдыхаю, день был тяжёлым, — как рука Баварии.       Лоуренс, извинившись перед часто дышащей от испуга Офелией, подошёл ближе и присел на одно колено.       — Если кто-нибудь узнает, что ты тут, у нас будут проблемы, — сказал он.       — Я… я уже ухожу. Прости, я не хотела вам мешать, правда, — я приняла протянутую руку и встала. — Пожалуйста, не говори никому, что видел меня здесь. Мне просто нужно было подышать свежим воздухом.       — У тебя не всё хорошо в приюте? — хотя рыцарь и был немного обеспокоен щекотливым положением, в котором оказался, но всё равно, кажется, переживал за меня.       Я улыбнулась и закивала головой. А потом, ужаснувшись, завертела из стороны в сторону, благо, Лоуренс отвлёкся на расспросы возлюбленной. «Ты знаешь эту девушку?!», «Милая, это не то, что ты думаешь», «А что я могу подумать?!», «За Фельхен присматривает капитан Кэйа, ей всего пятнадцать», «Капитан Кэйа?!» и всё в таком духе.       Похоже, уже завтра по городу пойдут интересные слухи. Господи, вот несли меня ноги именно сюда. Надо было утопиться, пока не поздно.       Разобравшись в ситуации и поняв, что я просто чудаковатая бунтарка, решившая прогуляться на ночь глядя, Лоуренс настоял на том, чтобы проводить меня до приюта. Он не был при исполнении, но всё равно исполнял рыцарский долг, и это достойно уважения.       Его пугливая компаньонка оказалась приятной девушкой, которая, успокоившись, пошла вместе с нами и мило со мной разговорилась. Мы дошли до той стадии отношений, что начали подшучивать над дружелюбным рыцарем и заставлять Лоуренса без всякой обиды и даже с улыбкой закатывать глаза. Иными словами, прогулка до приюта оказалась очень весёлой.       Мы постучали в дверь.       — Тебе не следует так поздно гулять, Фельхен, — покачал с укоризной головой Лоуренс. — Пообещай мне, что больше не будешь убегать после начала комендантского часа.       — Ох, прекрати, медвежонок, — я не смеюсь, я не смеюсь… — Ей же пятнадцать, в этом возрасте так хочется чего-то… опасного и неповторимого! Не слушай его, цветочек, — не опять, а снова. — Если захочешь снова устроить бунт, позови меня, Офелия тебе поможет.       — Зайка, не поощряй это поведение, пожалуйста, — взмолился Лоуренс. — Если с Фельхен что-нибудь случится, капитан Кэйа с нас всех шкуру сдерёт. Однажды она пропала на целый день и не возвращалась до глубокой ночи, и капитан до самого её прихода не отпускал караульных, допрашивая нас, как преступников, и обещая суровое наказание, если с неё упадёт хотя бы один волосок из-за нашего недосмотра! Я не хочу повторять это снова, — рыцарь обратился жалостливым взглядом ко мне. — Фельхен, если бы ты тогда задержалась ещё хоть на час, кавалерия и весь Орден бы тебя с собаками искали. Подумай о своём поведении, прошу тебя как друг.       — Мой бедный сладкий пудинг, — я не засмеюсь, я смогу… — Я помогу тебе забыть о страшном капитане, — отвернуться и отвлечься на шаги за дверью было очень правильной идеей, ибо через секунду мои уши начали заворачиваться в трубочку от прозвучавших звуков. Бр-р, неужели все влюбленные парочки не могут хотя бы на час оторваться друг от друга? Я же ещё ребёнок!       Пока они миловались, я следила за тем, как медленно отворяется входная дверь и как сантиметр за сантиметром показывается человек, которого я желала снова увидеть примерно никогда.       Я думала, что на этом старческом лице не может показаться ещё больше презрения и надменности, но я ошибалась: сначала физиономия Баварии скукожилась как сморщенный изюм, а потом в складках этого изюма пропали всякие намёки на глаза и губы при виде несдержанных молодых людей. Жуткое зрелище.       Лоуренс, извинившись за представшую картину, объяснил ситуацию в самых мягких и деликатных выражениях, и даже извинился за нас двоих перед сестрой Гертрудой. Каким-то эмпирическим путём они договорились не доводить это до сведения Ордо Фавониус, и я… вновь оказалась в четырёх стенах этого подобия на концлагерь.       Мы с Баварией остались наедине.       Только на кухне тикали старые часы и за окном завывал ночной ветер.       — Это твоя последняя дозволенность, — холодно сказала сестра. — Больше я не собираюсь закрывать глаза на твои проступки. За следующим последует соответствующее наказание. Покажи мне, что поняла, и кивни, — я послушно качнула головой. — Иди в свою комнату.       Я тихо попрощалась с надзирательницей и проигнорировала брошенное в спину презрительное: «Дрянь».       Старуха. Надеюсь, на тебя найдётся свой Раскольников.