АГОНИЯАГОНИЯАГОНИЯАГОНИЯ
Я распахнула глаза, тяжело дыша. — Feilchen? Я не могла пошевелиться. — Feilchen? Светлые очертания демонического лица были у меня в ногах. Тёмные впадины смотрели в упор. — Feilchen, hast du wieder einen Albtraum? Тихий и нежный голос… Я глубоко вдохнула и зажмурила глаза, чтобы прогнать страшное наваждение. Открыв их, я увидела не злого демона, а обеспокоенную Эшли. — Hier, Wasser. Овладеть телом не получилось сразу. Сначала — пальчики. Затем руки. Потом — всё остальное. Потихоньку, будто одно резкое движение — и демон вернётся. Я приняла стакан воды и жадно припала к горлышку. Эшли неуверенно забралась ко мне на верхний ярус, заставив кровать опасно заскрипеть. Молчание. Тихая спальня наполнялась лишь сопением сожительниц и ласковым завыванием мондштадского ветра за окнами. Было темно. Даже луна едва-едва освещала дальние высокие стены. Я вздохнула. — Es tut mir leid (Мне жаль), — сказала я Эшли. — Alles ist gut (Всё хорошо), — ответила она мне, понимающе склонив голову. — Ich hatte auch Albträume. Ich weiß, was es ist. (Мне тоже снились кошмары. Я знаю, что это). Мы замолчали. — Danke (Спасибо), — тихо промолвила я и протянула девушке стакан. Каждый вечер он стоит на тумбочке, дожидаясь своего часа. Того часа, когда меня вновь посетит страшное видение вместо блаженного сна. Как же надоело… — Хочешь поговорить об этом? — тихо спросила Эшли. — Не особо… Я тебя разбудила? — Нет, я не спала, — покачала головой. Бессонница. Она её часто мучает. Иногда мы с Эшли разговариваем до самого рассвета из-за общего недуга. — Фельхен, я давно хотела спросить… ты серьёзна? — Что? — Ты серьёзна насчёт фестиваля? — А… ты говоришь о волонтёрах и детях? — Да. Значит, Эшли знает о перепалке на кухне. Подслушивала? Или мы с Баварией так громко обменивались любезностями, что слышал весь приют? Не важно… — Да, я серьёзна. У детей должно быть детство, а у взрослых — их интересы в деньгах. Каждому своё. — М-м… понятно… Молчание. Почему Эшли спросила об этом? Что это значило для неё? Я не питала иллюзий насчёт своего предложения и имела в виду только детей, вроде Тимми: ещё наивных, маленьких и полных надежд. Мне было важно, чтобы они получили то, что заслуживали на этом празднике, и ещё не сталкивались с нуждой этого жестокого мира, а оставались в своём… детском и светлом. Мы с Эшли не были в том положении, чтобы тешиться такими радостями. Уже пережили своё. Хотя взрослыми нас можно было назвать с трудом. — Это хорошо, — вдруг промолвила она и снова замолчала ненадолго. — Ты очень решительная, Фельхен. У тебя всё получится. Я обескураженно на неё уставилась. Оскорбить сестру Гертруду и сбежать ночью из приюта, как трусливый заяц от охотничьих собак, — это не решительность, а отчаяние. Отчаяние, граничащее с безумством. Обыкновенное подростковое бунтарство. На это уж я не смотрю через розовые очки и понимаю, что поступки у меня не самые зрелые. Так почему же Эшли так сказала? Почему она так посмотрела на меня? Эшли редко когда встречалась с кем-то глазами, предпочитая опускать свои в пол, но сейчас я ясно могла прочесть в них много… надежды, веры и ласки. Как смотрит ребёнок, которому пообещали ранее запрещаемую сладость… Я вздохнула. Чёрт, вот же влипла…***
Самым многообещающим вариантом было обратиться к кому-то, кто выше сестры Гертруды, то есть, к замечательной сестре Виктории, как мне и советовал Кэйа. Однако я перед ней провинилась… До сих пор перед глазами стоит её полный разочарования взгляд, и в голове вертятся слова о том, что я «злоупотребляю её добротой». Неимоверно стыдно. Так что к сестре Виктории я элементарно трусила подходить. Не хотелось разочаровывать её ещё сильнее, неизвестно, как она воспримет моё предложение. Но кроме неё помочь никто не мог. Это был день, когда я не косила от обязанностей, а с энтузиазмом их выполняла. Потому что назначили общественно-полезные работы: убрать случайный мусор, подмести территорию вокруг приюта и церкви, помочь сторожу на церковном кладбище, побыть девочкой на побегушках у сестёр и прочее. Я находила это всё более занятным, чем бесконечную чистку овощей и мытьё полов. Осточертело просто, особенно под надзором Баварии. — Фельхен, деточка, ты уже закончила с теми могилами? — Да, дедушка Фриц, все плиты протёрла, сорняки вырвала, в порядок места привела, фух, — отрапортовала я, грязным предплечьем стирая пот со лба. Погода стояла, к несчастью, солнечная, и с меня семь потов сошло за всё то время, что я корчилась над могильной землёй. Хорошо, что сёстры всегда отправляют в душ после ухода за кладбищем. — Какими дальше заняться? — Ты не хочешь отдохнуть? Тебе одной работы много… — сочувственно сказал сторож, опираясь на длинную деревянную палку. — Я ещё один ряд приведу в порядок и отдохну, — сказала я, и господин Фриц понимающе кивнул головой в сторону следующих могил. Ну, поехали. Кладбищем никто из приютских детей, ясное дело, заниматься не хотел, и сёстры частенько спихивали эту работу на особо провинившихся детей, и на меня в том числе. Но я не жаловалась и не страдала, не брезговала вырывать сорняки с запустелых могил и общаться с неопрятным, но очень добрым дедушкой Фридрихом, который спустя недолгое время попросил называть его ласковым «Фриц». У него такая замечательная улыбка появляется каждый раз, когда я говорю это, прямо солнечная, даже глубокие старческие морщины, казалось, складываются в какой-то прекрасный узор. Было очень приятно общаться с ним. Видя моё усердие, прекрасно выполненную работу и хвалебные отзывы от старого могильщика, сёстры стали всё чаще отправлять на кладбище меня, причём в последние два раза — совершенно одну. «Слишком быстро управляешься со своими задачами, не оставляешь никакого благого труда своим братьям и сёстрам» — даже комплимент из уст Баварии прозвучал как оскорбление и уличение в провинности. Но я пропустила мимо ушей презрительные и недовольные нотки, и только радостно заулыбалась, понимая, что со своей работой я справляюсь на «ура». Так и сейчас. Компанию мне составляли только могилы, вороны и кряхтящий дедушка Фриц. — Фух, ну теперь можно немного передохнуть, — выдохнула я, плюхаясь на мраморную лавочку. — Сестры очень несправедливы к тебе, — покачал головой дедушка, осторожно присаживаясь рядом. Ещё бы часа два назад в нос ударил запах сырой земли, пота и глубокой старости, но я так наработалась с этими могилами, что обоняние приказало долго жить. — Отправлять девочку одну заниматься таким тяжелым трудом… — Я не против, — пожала плечами. — Я люблю проводить время в одиночестве, поэтому для меня такой труд сродни отдыху… только не говорите сестре Гертруде, иначе она меня куда-нибудь в другое место сошлёт, — с опаской предостерегла я. Дедушка с шутливо-серьёзным видом показал, что его рот на замке, и протянул мне завёрнутую в грязный фантик конфету. — Спасибо большое! — счастливо улыбнулась я, принимая сладость, хотя и не собираясь её кушать. Внутри наверняка бегают маленькие муравьишки, и как-то аппетит пропадает, хе-хе. Но дедушка всегда меня так поощряет и остаётся ужасно довольным тем, что обрадовал меня, поэтому духу не хватало отказать. Покормлю какую-нибудь птичку, ничего страшного. — А к тебе всегда так суровы, Фельхен? — хрипло спросил он, глядя на верхушку Собора. — Ну… сестра Гертруда меня не любит, — призналась я, смотря туда же и мотая ножками. Белоснежные птички так красиво летают между величественными пиками… — И сестра Анжелика, а вместе с ними и сестры Октавия, Габриэла и Клавдия. Хотя они не то чтобы недолюбливают, просто исполняют указы Баварии. Она хочет научить меня «послушанию», чтобы я по струнке у неё ходила, и часто ругает меня и стыдит за самые маленькие провинности. Даже моё трудолюбие ставит мне в укор. Но я не слушаю. Слишком много чести для такого человека — позволять влиять на мою жизнь. — Правильно, деточка, — кивнул дедушка. — Хе-хе, вот был бы я в твоём возрасте таким же умным… — Умным? — не поняла я. — Вы думаете, что не слушаться надзирательниц — это умно? — Ну… — задумался он и ненадолго замолчал. Пожилым людям часто нужно время, чтобы собраться с мыслями. — Плохо, конечно, что ты не слушаешься, но эта старуха, кхм-кхм… — я заулыбалась, услышав это и увидя, как смутился дедушка. — Сестра Гертруда очень жестокая женщина, а таких людей слушать себе дороже, чтоб их чёрт, кхм… — он снова смутился. — Извини, деточка, на старость лет уже и не понимаю, что говорю. Не забивай свою головку этими грязными словечками, — он поднял руку, чтобы… погладить меня, но, увидев мой настороженный взгляд и то, какая грязная у него была ладонь, снова смутился, передумал и со вздохом похлопал себя по коленке. Я не поняла, что за тревога на миг мной овладела при виде поднятой руки. — Я тоже так думаю. Передо мной столько всего нового и интересного открыто, не хочу, чтобы какая-то тётка решала за меня, что мне делать положено, а что нет. Законы не нарушаю, никому вреда не причиняю, поэтому плевать на неё и на её дурацкие правила. Уверена, в тюрьме и то больше свободы, — фыркнула я, скрещивая руки на груди и уперев недовольный взгляд в выложенную плитку. — Просто… мне просто хочется жить и наслаждаться жизнью. А не учиться послушанию и ходить на поводу у других. Так и не свою жизнь проживу, а совсем чужую. Не хочу так. Дедушка усмехнулся и хрипло и тихо захихикал. — Ты гораздо больше похожа на дитя свободы, чем многие коренные мондштадтцы, Фельхен. Никому не давай сломить свою решимость. В жизни она… очень пригодится, поверь старику. Особенно в твоей. Я удивлённо на него посмотрела. Снова это слово — «решимость». То слово, которое я никогда бы к себе не применила. Но уже два человека говорили о нём. Я вздохнула и сжала кулаки сильнее. Решимость так решимость. Пойду решительно ухаживать за могилами и продумывать план осуществления своей задумки. Потная, уставшая, грязная, я стояла перед бичом своего существования и старалась держать себя в руках. — Пять часов тебе потребовалось на то, чтобы сделать свою работу. Четыре с половиной. — Меня посещают мысли, что ты бездарно тратила время и отлынивала от труда. Я пыталась прикинуть, как взаимосвязаны эти два предложения. Здравый смысл покинул этот континент. — Ты должна гораздо быстрее управляться со своими обязанностями, чтобы приступить к новым и помочь своим братьям и сёстрам. — Сестра Гетруда, я… — Молчать. …ладно. — Ни дисциплины, ни послушания, ни трудолюбия. Сплошное разочарование и бесполезный голодный рот — вот, кто ты. А Вы недовольная жизнью старуха, которая отравляет другим жизнь. Каждому своё. — Как тебе только не совестно за то положение, в котором ты оказалась? А вот это уже больно. — Сестра Гертруда… — Я сказала!.. — Если у Вас есть какие-то претензии, можете обратиться к господину Фридриху и спросить, насколько хорошо я выполнила свою работу! — Кто тебе давал право раскрывать рот, снежнийка? — на её покрытом уродливыми морщинами лице выступили желваки, а скрещенные на животе руки сжались до хруста. Я пристально в них вгляделась. Мы были у самого входа в Собор. Прохожие то и дело показывались и исчезали, и эта тётка ничего не могла мне сделать, кроме как безосновательно обругать. — Я убеждена, что этот неопрятный старик оказался обманут тобой и по глупости своей сделал за тебя всю работу. — Он не неопрятный старик, а дедушка Фриц! — рыкнула я, и резко отшатнулась от дёрнувшейся руки. Не посмеет. Не посмеет… Несмотря на яростно выпученные стальные глаза и в тихом бешенстве поджатые губы… не посмеет. — Тебя будет ждать серьёзный разговор в приюте, — едва подрагивающим от гнева голосом прошипела Бавария. Неожиданно по спине пробежал ужасающий холодок. — Ты отправишься в подпол церкви. Сестра Джиллиана даст тебе задание… — чуть погодя, она тихо, с ненавистью глядя мне в глаза, сказала: — Знай своё место, дрянь. Я ответила ей не менее убийственным взглядом. И стремительно пошла прочь без почтительного поклона. Много чести. К сестре Джиллиане я пришла в расстроенных чувствах. Там меня встретили весёлые детишки, все измазанные в грязи и чихающие от пыли. Они таскали старые свитки и приводили в порядок забытые книги в подполе церкви Фавония. Под присмотром сердобольной женщины они могли смеяться и играть с друг другом, получать сладкие поощрения и даже отдыхать. Но будь на месте сестры Джиллианы хотя бы сестра Октавия или, не приведи местный Бог, Бавария, малыши бы зачахли. Один мальчик напомнил моего младшего брата. Невысокий, худенький, бледный, он прозябал в подполе церкви, разгребая всеми забытые бумажки, и не видел солнечного света. Конечно, всё не настолько плохо, ведь приютские дети каждый день гуляют на свежем воздухе, но… почему-то воспоминание о маленьком братике заставило моё сердце обливаться кровью. Когда дети меня увидели, то радостно подбежали обниматься. Я им всегда приносила свежие сладкие фруктики, которые находила в округе, или десерты, которыми со мной делились повара в ресторане, вот и запомнили меня ребята. Не стану говорить, что благодаря частым наказаниям сёстры освобождали их от работы, чтобы меня побольше загрузить. Меня всегда радовало, что хотя бы они отдыхали и радовались, а мои мозоли и угробленная спина быстро заживут и пройдут. Сестра Джиллиана попросила меня отнести какие-то потрёпанные документы в Ордо Фавониус. Вроде как, может помочь в текущем серьёзном расследовании, но — шутка ли — я не знала об этом ничего. Несмотря на широкий поток слухов, проходящих через ресторан, и несмотря на близкое общение с сэром Кэйей, Эмбер и Эолой, об их делах мне было неизвестно. А сестра Джиллиана, видя моё замешательство и тревогу, сказала не забивать голову и просто отнести бумажки. А одна девочка… перед самым моим уходом потянула меня за край льняной просторной рубашки и дала шоколадную конфетку — ту, которой всегда угощает добренькая надзирательница. — Не увядай, взрослый цветочек, — захихикала малышка и, услышав моё обескураженное «спасибо», побежала к другим ребятам — копаться в свитках и запыленных книжках. Я чуть не расплакалась. В Штабе меня встретили бдящие рыцари. — Вы по какому делу? — Меня попросили отнести документы из церкви, которые бы могли помочь в расследовании. — Каком? — недоумевал любопытный рыцарь. — Мне не сказали, — я покачала головой. Посоветовавшись, стражи закона отправили меня прямиком в кабинет к заместительнице магистра Джинн. Отправили бы к самому магистру, но того, как обычно, не было на месте. Ногой я постучалась в деревянную дверь в главном зале. Заместительница магистра сказала «входите», и я очутилась в небольшом, но очень опрятном и даже уютном кабинете. Стены были сплошь заставлены шкафами и полками с бесчисленными книгами, свитками и артефактами, на полу лежал густой ковёр с вышитой эмблемой ордена. Несмотря на то что массивные шторы были распахнуты, а окно пропускало в себя остатки лучей заходящего солнца, в кабинете верно сгущались уютные сумерки. Ещё чуть-чуть — и понадобится зажечь свечи. Заместительница магистра встретила меня радушной улыбкой. — Фельхен, здравствуй! Что это у тебя? — она поднялась со своего места и подошла ко мне. — Док-кументы, которые могут пом-мочь в каком-то, э-э, расследовании. П-простите, не знаю ничего об этом… просто сказали отдать в Ордо Фавониус, — пробормотала я заплетающимся языком, потерянно глядя на то, как госпожа Джинн с задумчивым и серьёзным видом берёт верхний свиток и пробегается по нему глазами. Почему-то в присутствии этой доброй и милой девушки я начинаю робеть. — Ах, вот оно что, — её голубые глаза чуть прищурились. — Да, Кэйа говорил мне об этом. У него непревзойдённое чутьё на непредвиденные инциденты… — А? В смысле?.. Заместительница магистра, чуть подумав, вдруг опомнилась и начала разгребать завал на столе. Бедная девушка, это всё ей?.. — Не переживай об этом, клади сюда, Фель… Фиалка, — заговорила она, пока я старалась осторожно примостить груду бумаг на её и без того заваленный стол. — Прости меня. Кэйа так часто о тебе говорит, что я невольно привыкла к тому, что тебя зовут Фельхен, — госпожа Джинн ласково и виновато мне улыбнулась. — Ничего страшного, я совсем не против. Можете звать меня Фельхен, хе-хе… в конце концов, новый мир — новая жизнь, а новая жизнь — новое имя, — я неловко пожала плечами и почесала затылок. Смутная тревога от своих неосторожных слов кольнула сердце, но заместительница магистра посвящена в тайну моего происхождения, поэтому… ничего страшного. — А сэр Кэйа… только хорошее, надеюсь, говорит? — решила я разбавить неловкость шутливым вопросом. — Только хорошее, — едва слышно хихикнула госпожа Джинн. — Рассказывает забавные истории, в которые ты попадаешь, и не перестаёт удивляться тебе. — Было бы чему удивляться… — шепотом пробормотала я себе под нос на родном языке. — Как твои дела в последнее время? Рада предстоящему фестивалю? Ордо Фавониус каждый год занимается его организацией, чтобы порадовать жителей города и напомнить о любви лорда Барбатоса к своему народу. Я очень надеюсь, что тебе понравится праздник. Её воодушевление и по-доброму сияющие глаза наполняли меня каким-то детским предвкушением и восторгом. Однако в то же время на сердце тяжким камнем падал груз печали. Дети не смогут насладиться праздником. — Что такое, Фельхен? — забеспокоилась госпожа Джинн. Я опомнилась и замахала руками, утешительно, но жалко улыбаясь. — П-простите, всё в порядке. Просто немного устала. Сегодня в приюте день общественных работ, вот и… да. — Устала? Может быть, тебе взять перерыв и отдохнуть? — Аха-хах, боюсь, я не смогу этого сделать, иначе меня лентяйкой обзовут, — хотя меня по поводу и без называют словами похуже… — Но тебе нельзя перетруждаться, — тревожно покачала головой заместительница. Чёрт. — Если ты боишься, что сёстры Фавония будут тобой недовольны, тогда я поговорю с ними, чтобы они не были к тебе так строги, — вдруг с уверенностью заявила она. Скажи слово — и она тут же пойдёт сворачивать горы и даже приказывать Баварии. Я в шоке выпучила глаза. — С-сэр Джинн, что Вы!.. В эт-этом совсем нет нужды, я-я не… всё в порядке, правда, это обыкновенная лёгкая усталость, только и всего. Спа-спасибо, правда, но я в порядке. — Ты уверена? Сёстры Фавония могут быть несправедливо строги к тебе, — а вот это ножом по сердцу… — потому что не знают о… тех трудностях, которые тебе пришлось преодолеть, — деликатно выразилась девушка, обеспокоенно хмурясь. — Но в моих силах дать им понять, что к тебе нужно особое отношение. «Особое отношение». Если я до этого могла хоть на секунду задуматься о самой возможности облегчить себе жизнь и избавиться от вечных беспочвенных упрёков Баварии, то теперь — ни за что. — Мы все очень беспокоимся за тебя, Фельхен, — мягко заверила госпожа Джинн, видимо, прочитав недовольство на моём лице. — Ты безусловно старательная девушка, однако ты не должна брать на себя так много и справляться со всем в одиночку, — я подняла поражённый взгляд. — Ты ведь ещё совсем ребёнок. Если бы со мной произошло нечто подобное в твоём возрасте, я бы… я даже представить не могу, как бы себя чувствовала. Я хочу помочь тебе всем, чем могу. — Но… я ведь не Ваша ответственность, сэр Джинн, — не поняла я, разводя руки и глядя умоляющим взглядом. Почему эта добрая девушка так обо мне беспокоиться? Я совсем этого не стою. — Ты не права, — покачала она головой. — Все, кто находят приют в Мондштадте, оказываются под опекой и защитой Ордо Фавониус. Это священный долг каждого рыцаря ордена — обеспечивать безопасность и комфортную жизнь жителям города. Я задумалась… — Всем жителям города, — с многозначительным взглядом уточнила госпожа Джинн. — Даже тем, кто остановился здесь совсем ненадолго или тем, кто нашёл временное пристанище. Ради этого и существует Ордо Фавониус, Фельхен, поэтому я буду только рада, если ты обратишься ко мне с просьбой помочь тебе. Тяжело… я не привыкла просить о помощи. Единственной моей опорой в жизни всегда была мама, и даже её мне редко приходилось просить о чём-либо. У меня либо было всё, либо то, что я могла достать собственными силами. Но тут… речь же не обо мне. И я совсем не понимаю, как мне быть… вдруг моё намерение и вправду глупое, и всё идёт так, как должно идти, а дети как должны трудиться во благо церкви во время праздника, так и будут? — Фельхен? — Я просто… извините, мне просто тяжело смириться со многими здешними правилами. Я их не совсем понимаю. Вроде бы, говорят одно, а на деле — совсем другое, и… — О чём ты говоришь? — забеспокоилась сэр Джинн. — Все ведь должны отдыхать в Луди Гарпастум. Люди Мондштадта должны веселиться, чтить Архонта, подарившего им свободу, и наслаждаться жизнью. А разве работа и труд вяжутся с этим? Девушка серьёзно задумалась. — Ты думаешь, сёстры не позволят тебе отдыхать в этот праздник? — спросила она меня с тем же выражением озадаченности. — Не мне… я за себя не беспокоюсь, я и так хотела провести это время за прилавком у Сары. Если бы не сэр Кэйа, Кли и Эмбер, так бы и поступила… — усмехнулась своим мыслям я, вспоминая заботу людей, которых хочу называть друзьями. — Но сёстры не дадут детям отдыхать. Дети будут трудиться, чтобы собрать пожертвования для церкви и приюта. И я… я этого не понимаю. И мне никто не объяснил, почему так, почему нельзя по-другому, например, попросить волонтёров заняться этим. Может быть, Вы сможете мне объяснить, сэр Джинн? Судя по её лицу, она не могла. Оно и понятно. Заместительница магистра Джинн занималась более серьёзными и насущными вопросами, вроде того, чтобы защитить местных жителей от хилличурлов и разбойников, а не… разбираться, как живут обездоленные сироты. Это работа церкви, не Ордо Фавониус. Да только ответственные за жизнь детей в упор не видят бревна в своём глазу. И отказываются слышать, что оно есть. — К сожалению, я не могу дать ответа на этот вопрос, — сказала мне сэр Джинн. — Церковь Фавония суверенна, и Ордо Фавониус… ах, суверенна — значит… — Я знаю, независима и неподконтрольна власти, — с грустью кивнула я. — Верно, — кивнула она мне, на секунду затихнув, чтобы, наверное, собраться с мыслями. — Ордо Фавониус, к сожалению, не может вмешиваться в её дела и тем более дела приюта. — Я поняла… простите за мою жалобу. Похоже, мне ещё предстоит многое узнать и понять о том, как устроена жизнь здесь… — я вздохнула. — Спасибо, что уделили мне время. Я… пойду? — Да, конечно, не буду тебя задерживать, — немного отстранёно, но взволнованно ответила мне. Мы распрощались. Оказавшись за дверью, я ощутила сильную вину за то, что взвалила на такую добрую девушку свои проблемы и дилеммы. Надеюсь, она вскоре забудет этот разговор… Только что мне делать теперь — я не представляла. После визита к заместительнице магистра Джинн настрой пойти к сестре Виктории окончательно спал. Мной одолело уныние и осознание того, что я понятия не имею не то что о правилах этого мира — но и о правилах жизни вообще. Оно и понятно — мама растила меня как нежного цветочка в тёплой и безопасной оранжерее, и я выросла наивной и инфантильной идеалисткой, в маленьком мирке которой нет ничего, кроме доброты и взаимовыручки. Однако же нельзя сказать, чтобы я совсем ничего не знала о людях. Иначе бы не была такой осторожной и не пыталась во многом полагаться на свои силы. Вернувшись в церковь, я затуманенным от уныния взором оглядела присутствующих. Кто-то сидел на лавочке, задумчиво устремив взгляд к образам. Кто-то молился, кто-то говорил с сёстрами Фавония. Чуть погодя я смогла выцепить знакомое лицо… Чёрт с ним, была не была. — Не топите себя в чувстве вины и сомнений. Помните, Анемо Архонт всегда с Вами и никогда не покинет Вас, — наставительно говорила сестра Виктория прихожанину с красными и опухшими глазами. — Он милостив и всегда протянет руку помощи тому, кто верит в него. Занимательное внушение, очень похожее на эффект плацебо. Действительно, если думать, что где-то сверху есть добрая сущность, что помогает тебе, оберегает от бед и направляет на путь истинный, тогда становится гораздо легче жить. Не чувствуешь тотального одиночества и отверженности, а только чьё-то утешающее присутствие, которое не осудит и никогда не бросит, каким бы ты человеком не был. Впрочем, у этого есть и свои минусы. — Спасибо, сестра Виктория, — покивал головой прихожанин и, попрощавшись, ушёл. Женщина проводила его задумчивым и участливо-сочувствующим взглядом, а затем обратилась ко мне. — Здравствуйте… — Здравствуй, Фельхен. Ты что-то хотела? Где ты была? — извечный вопрос, хотя и довольно закономерный, с моим-то пристрастием к пропаже со всех радаров. — Я выполняла поручение сестры Джиллианы и относила старые документы в Орден. А до этого весь день убирала задний двор церкви и помогала дедушке Фрицу на кладбище. Он, вроде бы, доволен моей работой, — отрапортовала я, чувствуя необходимость сказать, что не бездельничала и не отклонялась от обязанностей, как совсем недавно. — Я знаю это, я говорила с ним, — тепло улыбнулась сестра Виктория, положив мне руку на голову. Похоже, уже не злится… — Я видела твою работу, ты хорошо постаралась. Не планируешь завтра сбежать? — с лёгкой и безобидной насмешкой спросила, отчего я все равно почувствовала вину. Не столько из-за поступка, сколько из-за разочарования этой доброй женщины. — Сестра Виктория… простите меня, я тогда очень хотела погулять. Я честно работала шесть дней подряд в ресторане у Сары, и мне нужно было немного отвлечься. — В приюте же не сильно нагружают обязанностями, не так ли? — Эм… вообще-то… сестра Гертруда грозилась заставить меня весь день чистить овощи и стирать бельё за то, что я неделю «бездельничала» на работе, — оксюморон какой-то получается. Есть, конечно, люди, которые так и делают, но судя по тому, с какой периодичностью сама Сара напоминает мне отдыхать и оставлять некоторые обязанности другим официанткам, «а то совсем без работы их оставишь, труженица», то… это не совсем можно отнести ко мне. Наверное. — Ох… правда? — искренне удивилась сестра Виктория. — Ну да… я в основном этим и занимаюсь, когда нет уроков или когда меня отстраняют, потому что мне слишком легко. — Вот оно как… ну что же, тогда я не могу на тебя злиться за это, — покачала она головой, и я не могла сдержать своего изумления. Серьёзно? Можно было так объясниться и не заслужить её порицания? — Тогда в следующий раз, когда такое произойдёт, будь со мной честнее, дитя. Я осуждаю безделье, а не отдых. Отдых необходим человеку, чтобы он мог жить и не уставать от жизни, — вау… — Так, ты что-то хотела? — Я… да… я как раз хотела поговорить об отдыхе… — меня даже одолела растерянность от её неожиданной доброты и понимания. Чудеснейшая женщина. — И о Луди Гарпастум. Видите ли, в этот праздник… — Сестра Виктория, — вдруг прозвучал строгий и безэмоциональный голос, от которого у меня дрожь пробежала по телу. Вот блин… Женщины обменялись учтивыми кивками. — Снежнийка опять бездельничает и докучает Вам? — у меня нервный тик проступил от этого внезапного обвинения. Зараза. — Нет, сестра Гертруда, дитя только вернулась, выполнив поручение сестры Джиллианы, — спокойно ответила ей моя заступница. — Она сегодня трудится на совесть, не беспокойтесь. — Отрадно слышать. Что Вы обсуждаете? — Фельхен как раз только начала говорить о своей просьбе. Возможно, и Вам будет полезно услышать. Продолжай, — обратилась ко мне сестра Виктория… и Бавария. — С тобой всё хорошо? Ты побледнела. — Д-да, да, всё в порядке… Хотя ничего в порядке не было. Я чувствовала, как ещё немного — и земля уйдёт из-под ног под этим пристальным взором стальных и жестоких глаз. Воспоминания о том, что было, когда я заговорила о своей просьбе с этой женщиной, верно заполонили голову, а щека загорелась фантомной болью. Вот же ж чёрт… — Должно быть, снежнийка исчерпала свои возможности и способности к труду и уже утомилась, — едко заметила Бавария. — Сестра Гертруда, её имя — Фельхен, — внезапно со строгостью поправила сестра Виктория. — Я не вижу ни единой причины указывать происхождение этого дитя. Может быть, Вы потрудитесь мне это объяснить? — Нет, Вы правы, — смиренно, но сухо отозвалась Бавария, устремив безэмоциональный взгляд куда-то вперёд, игнорируя недовольство и порицание сестры Виктории. — Хорошо. Так о чём ты хотела поговорить, Фельхен? — Я… я хотела поговорить о Луди Гарпастум, — опасливо глянула на Баварию и, к ужасу своему, увидела промелькнувшее понимание и зарождающуюся агрессию. Чёрт, сейчас или никогда! — Мне сказали, что все дети приюта будут работать в этот праздник, чтобы собрать пожертвования для приюта. — Верно, сироты будут трудиться во благо, — кивнула сестра Виктория, и я оторопела. — Но разве в этот праздник не положено отдыхать и веселиться, сестра? — Простите, снежнийка ещё не привыкла к местным обычаям, — обратила на себя внимание сестра Гетруда. — Полагаю, ей ещё стоит поработать. — Прошу Вас!.. Все горожане, и безработные, и пьющие, будут веселиться на фестивале, чем же дети хуже? — осмелела я, так и не увидев понимания в глазах своей последней надежды. — Почему они должны зарабатывать деньги, разве это не задача взрослых? — Уйми свою природную наглость, — Бавария больно схватила меня за предплечье. — Думай, о чём говоришь. — Сестра Гетруда, оставьте девочку, — осадила её сестра Виктория, но от её указа эта страшная женщина меня не отпустила, напротив, сильнее впилась своими ногтями мне в руку. — Дитя, труд — это полезное занятие, исцеляющее душу и дающее смысл жизни. — Но Вы ведь сказали, что отдых необходим, чтобы человек мог жить и не уставать от этой жизни. Дети учатся и трудятся весь год напролёт, почему на Луди Гарпастум?.. Меня грубо дёрнули. — Мы с тобой уже говорили об этом, — сурово прошипела Бавария, заставляя смотреть в её сморщенное от злости лицо. — Сестра, эта тема уже обсуждалась, и снежнийка нахамила мне, оскорбив своими устами священное писание и выразив свою возмутительную неблагодарность всему тому, что для неё сделал Божий Дом. Чего?.. — Это правда? — с неверием обратилась ко мне сестра Виктория. Вот чёрт. — Чистейшая, — прошипела Бавария. — Эта дрянь назвала меня возмутительным словом «тупица», — не было такого! — и сказала, что мы якобы порабощаем детей из своих эгоистичных нужд, — да не было такого!!! — Я так не говорила! — И ты смеешь лгать! — она сжала мою предплечье так сильно, что я не смогла стерпеть боль, и вырвалась. — Сестра Виктория, Вы считаете такое поведение приемлемым? — Сестра, я не говорила так! Женщина не знала, что и думать. Она в растерянности и непонимании смотрела то на меня, то на обозлённую Баварию, и, похоже, пыталась осознать, как невинный вопрос привёл к такой ожесточённой перепалке. — Полагаю, нам всем сейчас стоит привести в порядок мысли и чувства, и приступить к своим обязанностям, — спокойно и дипломатично заключила она, а я от отчаяния чуть не задохнулась. Меня не услышали! — Фельхен, иди к сестре Джиллиане. Сестра Гертруда, возвращайтесь к своей работе, а я вернусь к своей. Да благословит Вас ветер Анемо Архонта. Но сестра Виктория не сдвинулась ни на шаг. Похоже, она терпеливо ждала, пока мы с Баварией разойдёмся, как ею было велено. А на меня она глядела без всяких эмоций, только с отстранённой задумчивостью, и я не могла понять, что эта добрая и чудесная женщина подумала про меня после всей разыгравшейся сцены. Чёрт… чёрт… мне действительно лучше уйти, пока Бавария не взбесилась окончательно и не наговорила про меня ещё чего… или пока я сама на себя не накликала ещё больше беды. — Простите, сестра… благословят Вас ветра Анемо Архонта… — пробормотала я, учтиво поклонилась одной головой и пошла прочь. Предательские слёзы обиды я с трудом удерживала в себе. Остальной день прошёл как в тумане. Я помогала детишкам раскладывать по местам завалявшиеся пыльные книжки и свитки, и поднимала им всем настроение. Хотя, скорее, они мне. Перед доброй девочкой, которая подарила мне шоколадную конфету, я не смела показывать своего расстройства, поэтому тянула губы в улыбке и смеялась вместе со всеми, и принимала участие во всех маленьких играх и шалостях, которые нам были позволены. Моё настроение угадала только сестра Джиллиана. Она спросила меня, всё ли хорошо, и мне не оставалось ничего, кроме как убедить её в том, что я была в полном порядке, просто устала. Очень не хотелось нагружать своими проблемами и горестями ещё одну чудесную женщину, пусть её главной заботой останутся семья, молитвы и маленькие приютские дети. Дальше… закончился день общественных работ. Все возвращались в приют. Мы помолились (даже я, потому что было неловко оставаться белой вороной), отужинали и стали готовиться ко сну. Однако перед самым входом в общую спальню меня перехватила вездесущая Бавария и высказала всё, что думает обо мне и моём поведении. У меня не было ни сил, ни желания ей перечить, но и мою покорность эта тётка истолковала по-своему и грубо толкнула меня, заставив удариться об стену, говоря что-то про возмутительные неуважение и наглость, которые я к ней проявляю. Самым обидным было её наказание: она оставила меня без душа, чтобы я «знала своё место, дрянь». Интересное такое место… пахнет могильной землёй и грязью. Намёк удался на «ура». Невзирая на все её запреты, я всё равно отправилась в купальню, где Эшли, всё слышавшая, мне помогла скоро ополоснуться и не попасться с поличным. Спасибо, местный Бог, за такого доброго человека, а то я бы совсем раскисла. Ложилась я спать с не самыми приятными чувствами в груди, держа в своих ладошках старый медальон с головой волка и отвлекаясь воспоминаниями о доме. Это был… слишком долгий день, слишком много событий, слишком много переживаний, слишком… слишком много всего. Хотелось просто забыться… и оказаться дома.