сборник драбблов по stray kids

— Не упоминай имя Всевышнего всуе! — Ликс звенит золотыми серьгами, застенчево прячась за полупрозрачной шторой и смеясь. Каждый звук от него — перепевка колокольчика, уроненного в звёздную пыль. Кажется, Феликс вместил в себя всю жизнь в этой комнате, компенсируя её отсутствие в других. Чонин курит как паровоз и разминает чернеющие мешки под глазами. Клубы травяного дыма — чабрец, мята, зверобой — оседают под потолком медлительными задумчивыми облаками, сквозняка нет. Феликс рисует по мыльным разводам на стекле пальмы и скалы — Хёнджин снова не смог закончить своё дело, злясь и нервничая из-за тревоги в глотке, — целует пальцами индевеющее снаружи око дома, снова звенит, но уже молчанием. Устаёт. Чонин приподнимает одеяло, похожее на старую серую тряпичную попону, подманивает к себе человеческого светлячка, душит окурок травяных благовоний для спокойства головы и бодрости духа, гладит Феликса по макушке. Награждается поцелуем в угол рта, дергается застенчиво. Чонин похож на старую гусеницу из "Алисы в стране чудес" — такой же мудрый, дымный и ждущий перерождения. Совсем скоро. Не существовавший доселе Джисон просыпается от покойного зимнего сна — странно. Оба думали, что он давным-давно растворился в бытие, дыша на время сквозь шарфы. В комнатах холодно жить — зимой тут совсем не нагрето, Сынмин уехал пережидать в леса, к семье. На щеках нет и следа сна, в зрачках — мутнота. — Чонин, хватит курить. Лёгким будет больно, — Сони не двигается, замирает, замалкивает, усыпляется. Его внешняя худоба тонет в пледах кирпичного цвета. Он снова говорит, но во сне, с зашитыми покоем губами: — Должна пролиться милая кровь. — Чёртов мышь-соня. Сам-то третий год никак не взреет, — Чонин прячет лицо меж истоптанной мушками щекой и височными завитками каштана. — Только попробуй убить себя, Ликс, я не прощу. Мой мотылёк уже просыпается, поэтому не вздумай. —Засыпай, Инни, я не умру, — Феликс тоже гаснет. Нельзя пылать рядом с перерождающимися. У мотылька в спичечном коробке крылья блестят изумрудными пылинками. Глаза у Чонина прямо под веками стекленеют, заплывают чернеющей стеклянной гладью, на щеках плывёт туманом румянец. Жук-рогач под подоконником сереет, гаснет. Сердце потрескивает. Жучьи глаза оживляют его, дарят силу и чувствительность. Лёгкие немного давит — зверобой недовольствует и бушует. Проснутся все мягко, разбуженные звонком в дверь от пахнущего шишками Сынмина.