сборник драбблов по stray kids

Бинты сладкие из-за препаратов. Хёнджин раскусывает лохматящиеся марлевые нити, блестя красными уставшими глазами. Есть хочется больше, чем когда-либо, хотя в него только недавно впихнули стандартную порцию. Новая мазь клейкая и вязкая, с привкусом обойного клея. Очень интересно, жаль не сытно. Руки растрепаны, раскусанные ногти и кончики кожи ерошатся, орошенные каплями крови. Крошечные гвоздики на кончиках пальцев, нежнейшие, омерзительные венки на верхушках перстов. Увлекательно смотреть, как все новые и новые выходят изо рта, как из печатной машинки. Смирительная рубашка грязная, забитая в вентиляционное отверстие. Одно из. Можно ли сгубить себя лишь сумасшествием, или он схватит заражение крови? Самый интересный опыт Хвана. В дверь стучат — Хёнджин навостряет ледяной, красноватый кончик носа в сторону двери, принюхиваясь. Ну конечно. Это доктор Ким. Морщится от смрада, но искренне улыбается. — Здравствуйте, Хёнджин-хён, как себя чувствуете сегодня? — дверь закрывается. странно, что не на замок. Вдумчивый рентген-взгляд чертит на стенах белой комнаты черточки, отмечая, сверяясь со вчерашним. У левого угла притоптано. — Здравствуй, док, прекрасно. Хочу запихать себе в рот динамит и подпалить фитиль, — Хёнджин милый, с нежным, но осунувшимся, серым и пятнистым в красных пятнах аллергии пятнах. Колени расцарапаны будто — будто? —почти до кости, больничная одежда снова порвана. Улыбка нежнейшая — будто сейчас воткнет в живот своему врачу карандаш и подарит склеенную из отчета медсестрички Хэин водяную лилию. Руки дерет. Надо дотерпеть, не перед доктором. Жжёт язык, жжёт ребра, жжёт поясницу. — Можно мне побродить? — Хёнджин смотрит как избитая собака, доверчиво и страшно. То ли опустит уши, прижимая к голове, то ли убьёт себя мысленной остановкой сердца. Если бы сумел, Ким Сынмин бы ему помог? Док садится на пол перед палитрой пастели, размеренно раскладывая ее по нужным желобкам, установленным в чехле. Губы дерёт, но у Кима. Плакать не хочется. Нет. Не помог бы. У Сынмина пустые глаза. Он ждёт, пока Хван убьёт себя, чтобы посмотреть как кончится его история, а потом убить и себя. Он устал, он хочет на море, хочет сырную нарезку, хочет карри и тёплую ванну. — Хочешь меня поцеловать, Хёнджин? Один разок, — Сынмин устал, чертовские устал, стекло в глазах, глаза в стекле, закатанные в банках, закатанные к векам, перебитые, подбитые, за стеклами очков. — Это мой тебе подарок. Он не замечает, как гвозди‌ки царапают щёку, сожженные когда-то давно губы целует перегрызенные, жадно, голодно, грустно, бесконечно. Ощущать язык Хван Хёнджина у себя во рту подобно ужу на дёснах. Отрываться тяжело — зубы кусают и так съеденное, сладко, сыро. — До завтра, Хёнджин-хён. Нарисуй мне подсолнухи, пожалуйста. Утром Хёнджина нашли мертвым перед белой мягкой стеной, украшенной самыми живыми подсолнухами на свете. Золото лепестков, кое-где нечаянно приправленное каплями гвозди‌к, чернозём семян, зелень по‌низу. Истощение — он уснул от усталости прямо перед картиной и не проснулся. В разодранном углу нашли все обеды и завтраки, приносимые — в целом или извергнутом виде. Они были спрятаны за смирительной рубашкой, сложенной в несколько раз. Сынмина нашли, когда он не ответил на звонок по поводу Хёнджина. Похолодевшее тело в остывшей воде, лицом книзу. Подсолнухи были всё-таки восхитителными.