сборник драбблов по stray kids

В лесу пахнет прелой землёй и чем-то горячим и сытным. Листья, успевшие высохнуть, не хрустели под натиском багряной сытой сырости, поселившейся в глубине чащи, а складывались послушными письмами под натиском голых ступней и хлопкового подола, запачканного в бурой земле и старой гнилой траве. Ноги ступали плавно, будто проводили подобные прогулки ежедневно на протяжении уже нескольких веков, и ни одна живая душа, если бы присутствовала в страдающей глубине леса, не посмела бы нарушить чужой ритуал. Кончики пальцев словно кисти для каллиграфии скользили по вялым листьям, оставляя свой отпечаток и будто бы даря ещё немного жизненных сил. Позади подола из земли проклёвывались изумрудные ростки, слишком быстро взрастающие до бутонов и раскрывающиеся краснощекими головками-маками. Широкие рукава кимоно являли собой завесу, не позволяющую омертвевающему потихоньку лесу закончить своё существование. Стройные колосья на ткани дарили жар оканчивающегося лета, отпугивая смертную суету своей вальяжной размеренностью. Когтистый плющ колючей проволокой щёлкнул под пяткой, разламываясь и не причиняя вреда эфемерному созданию, тревожащему естественный уклад лесу. Меж деревьев было лишь две живых души и принадлежащие им остановившиеся в своём жизненном цикле тела. Бревенчатый одноэтажный дом, наполовину состоящий из скрипучей дышащей веранды, был пристанищем живителя, поддерживающего в пропитанном кровью и войной лесу крупицы жизни. Каждый день один из хозяев прогуливался по нескончаемой территории, оставляя за собой след из суточно живущего наркотика, и тонул в думах, заполнявших голову. Хвост, слабо завязанный внизу, почти доставал до земли. Сияющий в бессолнечной чаще своей угольной чернотой, он тяготил мысли и омрачал видения своего неторопливого хозяина, видящего своё признание в терпении и заботе о жалком, страдающем лесе. За день ему удавалось обойти едва ли девятую часть древесных владений, но маки послушно расползались, заполняя всю кровавую площадь, и впитывали в себя излишки людского сока, не позволяющие земле толком существовать. Ян Чонин вздохнул, замечая издалека проросшие на перилах веранды сиреневые крокусы, и продвинулся к ним ближе, ощущая, как мало сил осталось после сегодняшнего путешествия. Вот уже тридцать три года он был вынужден блуждать здесь, возвращаясь домой лишь в упадок сил к Хозяину Леса. Чан разливал настой как раз тогда, когда Дух Войны вышел из сумрака на опушку, устало опустив голову, сморенный духотой и выжатый. Маки становились всё ярче по мере приближения к пахнущей чем-то живительным веранде, но жизнь их была коротка — почти сразу лепестки жухли, стебли сгибались, а семена рассыпались и восставали луговыми травами. Он обессиленно опустился на тёплые ступени, вытирая измазанные в чужой крови ноги и выдохнул, замирая, чтобы дать себе немного покоя, по которому скучал последний десяток часов сильнее обычного. Он ощущал, что крови в почве становилось всё меньше, а порох неистовее въедался в его бессмертные лёгкие. На сиходе долгих лет лес начал очищаться и вскоре должен был стать подходящим для рук его владыки. Со стороны жизнь Духа Войны должна была казаться рабской, но он всего-то отчитывался за людские грехи, помогая миру окончательно не сгнить и дать шанс невинным постичь жалкие мгновения счастья. Чан опустил на тёмный горячий затылок прохладную ладонь, поощряя уставшего Духа нежностью, которой тот в глубине сознания не считал себя достойным. Хлопок одежды младшего пропитался дурно пахнущей чернью и пальцы Чана скользнули к плечам, стягивая с истощенного тела грязное кимоно, открывая вид на полупрозрачную светлую кожу. — Тебя долго не было. Много сегодня обошёл? — он потянул Яна на себя, поднимая и усаживая за деревянный стол, пододвигая чашку с настоем. Пальцы скользнули по ленте, позволяя волосам рассыпаться по голой спине и плечам. — Больше, чем стоило. Я начинаю уставать, — губы коснулись края чашки и Чонин прикрыл глаза, позволяя травяному настою воздействовать на себя. Это не придало сил, но кости почти защёлкали от спадающего напряжения. По сосудам разлилось глубокое животворящее чувство. — Но это хорошо. Хочу скорее увидеть, как ты дашь лесу возможность вдохнуть. — Главное не слишком торопись. Чан поправил белоснежное хаори, тут и там усыпанное яркими пятнами травяного сока, и сел на соседнее плетёное кресло. Он уже не выглядел таким больным, как тридцать лет назад, когда Чонин только явился после путешествия в чужой край. На щеках грелись задатки румянца, губы чаще складывались в улыбку, и он всё больше напоминал душой юного старика, пусть и выглядел по-людски молодо. В глиняном крохотном горшке в горнице на окне свивались вместе чахнущий мак и распускающийся крокус.