***
Фуго и Наранча сидели в кафе на площади Святого Доменика. Сегодня Гирга был слишком подавленным и молчаливым, он ни разу не посмеялся шуткам приятеля и не хотел ни объесться мороженым, ни пойти в компьютерный клуб. Не зная, что еще придумать, Паннакотта предложил съесть по кусочку любимого торта Наранчи в пекарне в центре города, надеясь, что это поднимет ему настроение. Это не было похоже на всегда жизнерадостного Гиргу, и Фуго начинал волноваться. — Как дела в школе? А с отцом? — Офигенно. Одноклассники смеются надо мной, учителя хотят отправить в школу для умственно отсталых, а отец успешно игнорирует меня. Говорю же, лучше некуда! Паннакотта с ужасом понял, что Гирга рассержен и еще как. И это было в первый раз. Может, потому что он не навещал Наранчу полтора месяца? Фуго ждал, пока исчезнут шрамы, оставленные Purple Haze, он не знал, как объяснить Гирге, откуда берутся царапины, которые из-за дыр выставлялись на всеобщее обозрение. — Прости, что не приходил к тебе, — попытался виновато оправдаться Паннакотта. — У нас было много работы. Отчасти это было правдой. — Не страшно. В конце концов, ты не обязан это делать. Поскольку Фуго не нашелся, что ответить, Наранча в своей обычной манере ткнул пальцем в голый живот товарища. — А почему у тебя дыры по всей одежде? — Это мой новый стиль, — объяснился Паннакотта, не зная, радоваться или плакать, что Гирга наконец снял с языка этот вопрос. Наранча хмыкнул, вид у него был одновременно впечатленный и озадаченный. — Э-ээ… Дико. Фуго не совсем понял, можно ли было считать «дико» за комплимент, но все равно поблагодарил Наранчу. Прошло несколько минут неловкого молчания, и Гирга вновь задал, уже более непринужденным тоном: — Так чем же ты занимался в течение месяца, кроме того, что вырезал дыры в пиджаке и брюках? Паннакотта рассказал ему, как Буччелатти угодил в больницу и как они «выживали» вместе с Леоне. На момент повествования о том, как Фуго удивился, увидев его с походной сумкой на пороге их дома, Наранча удивленно воскликнул: — Ты и Аббаккио? И вы не поубивали друг друга за три недели? — Не-а. Больше скажу, мы, вроде как, теперь друзья. — Ох. Гирга взглянул на туристов, толпящихся около памятника на залитой ярким солнечным светом площади. Взгляд мальчишки был пустым, будто бы сейчас он был где-то не тут. Это не было похоже на Наранчу, обычно он рассказывал и комментировал все, что только приходило в эту голову с копной неровно постриженных темных волос. И Паннакотте искренне хотелось, чтобы к нему вернулась его законная энергия вместе с улыбкой, красиво и благородно освещающей лицо. — И, кроме того, я думаю, что мы с тобой тоже друзья. Решительность Фуго вернуть Гирге улыбку дрогнула под разочарованным и немного грустным взглядом приятеля. Немного подумав, Паннакотта трусливо добавил: — Нет? — Фуго, — серьезно произнес Наранча, словно не веря тому, что только что услышал. — Мы знакомы уже несколько месяцев, и ты притащился в Неаполь на своем мопеде, только чтобы сейчас сказать, что мы друзья? Серьезно? — Я… У Паннакотты было немного друзей до Гирги. Точнее, их не было совсем, не считая Буччелатти и Аббаккио. Он не знал инструкции по эксплуатации такой штуки, как эта пресловутая «дружба». — А я вот думал, что ты умер! — резко закричал Наранча. — Или, что я надоел тебе! Гирга боялся, что его оставят. Боялся до трясущихся коленей и вспышек ярости, именно это он и кричал Буччелатти в последние дни своей госпитализации. Нет, Фуго однозначно поступил некрасиво в этой ситуации. Наранчу не следовало бросать на произвол судьбы просто из-за царапин на руках. — Но я звонил к тебе домой и предупреждал, что не смогу приезжать некоторое время, — тихо сказал Паннакотта. — Твой отец сказал, что передаст. — Мой отец не говорит со мной, и ты это знаешь. Наверное, Гирга чувствовал себя так одиноко эти полтора месяца. Для Фуго быть источником утешения виделось чем-то заоблачным, обычно всегда утешали его, но, похоже, ему предстояло обучиться этому с нуля. Хотя бы ради Наранчи. — Прости, — вновь неуверенно повторил Паннакотта. — Мне может надоесть кто угодно, но только не ты. Но, признаюсь, я немного боялся, что ты посмеешься над моей одеждой. Наранча удивленно уставился на него, а затем все-таки уголки его губ чуть задрожали. Было непонятно, пытается ли он улыбнуться или заплакать, человеческие эмоции довольно сродни между собой. Хотя, возможно, Гирга умел и улыбаться, и рыдать одновременно — Фуго бы не удивился ничему. Главное, что они не будут сидеть с каменными рожами в этот солнечный день. Да, если они все-таки были друзьями, Наранча заслужил правду. — Ты видел меня в одежде похуже, — вставил Гирга. На его лице заиграли отблески солнца, а на щеках, напоминавших из-за загара яблоки, появились симпатичные ямочки. Вот такой он был, незамысловатый Наранча. Паннакотта вздрогнул, когда смуглый палец друга вновь ткнулся ему в живот, где расцвел синяк с недавней схватки. Purple Haze тут был не при чем, поэтому у Фуго и в мыслях не было скрывать его или еще что. — Ты единственный человек в мире, который заботится обо мне, — вновь насупился Гирга. — Но Буччелатти… — Буччелатти разозлился, когда я захотел работать на него. Паннакотта знал, что его лидер был так жесток с мальчиком лишь потому, что не хотел, чтобы Наранча прошел по тем же стопам, что и Фуго. Но Гирга каждый раз пропускал любые доводы это мимо ушей, все равно твердя, что место ему только в мафии. Настырный ребёнок, вставший рогом и не желавший слушать голос разума. — Ты единственный человек в мире, который обо мне заботится, — повторил Наранча. — Но я не могу отплатить тебе тем же хотя бы потому, что почти ничего не знаю о твоей жизни. И умри ты, я бы тоже ничего не узнал. Сердце Паннакотты сжалось. Каждая миссия могла стать для них последней, а каждый удар — роковым. Вся их работа состояла из хождения по лезвию ножа, наверное, поэтому Буччелатти так и торопился изъясниться в чувствах Аббаккио. Пока кто-то из них не закончил в могиле. Но что сам Фуго мог сказать Гирге? Каждое упоминание Пассионе, так или иначе, приближало Наранчу к преступному миру и подвергало его опасности, какими бы благими намерениями каждый из них не был ведом. — Умирать я пока не собираюсь, — уверенно заявил Паннакотта, пытаясь успокоить друга. — С Аббаккио мы сильнее. Да и Буччелатти обещает, что скоро мы возьмем в команду снайпера. Особо успокоившимся Гирга не выглядел, и Фуго неуверенно добавил: — Знаешь… У меня было немного друзей до тебя, кроме Буччелатти, с которым мы, наверное, больше похожи на семью. Так что прости, если я веду себя, как паршивый друг. Мне еще многому нужно учиться. — Ты не паршивый друг, — вздохнул Наранча. — Да и мне самому… Тоже надо многому научиться в дружбе. Те, с кем я дружил раньше, были говнюками, каких поискать, а я, главное, слишком поздно понял это. Так что думаю, что в дружбе я так же плох, как и ты. И иногда мне страшно, что ты тоже как-нибудь меня предашь или причинишь вред, как с прошлыми… Гирга поднял глаза на Паннакотту, чтобы взглянуть, как тот отреагирует. Лицо молодого гангстера просветлело. — О, боже, Наранча… Я… Фуго остановился, не зная, как правильно выразить бурю своих мыслей. Гирга же лишь тепло улыбнулся: — Ты должен поклясться мне, что это никогда не случится. Паннакотта не мог, ведь это была бы ложь. «Причинить вред» — Purple Haze может вещи и с названиями пострашнее. У Фуго были проблемы с гневом, ужасный характер и неуравновешенность. Было бы просто нечестно вот так поклясться Наранче. — Мне жаль, что я не могу вот так обещать это. Честно говоря, я боюсь, что однажды причиню тебе боль или разочарую. Ты и понятия не имеешь, насколько… у меня плохой характер. Нет, времяпрепровождение с Паннакоттой приближало Гиргу не только к делам мафии. Оно приближало его к Purple Haze и всем ужасам, связанным с этим стендом. Фуго учащенно выдохнул: — Но я бы не хотел ранить тебя нарочно. Должно быть, Паннакотта вконец погрустнел, потому что Наранча даже встал и приблизился, положив руки на плечи друга в знак поддержки. — Эй! Не делай такое лицо! Все в порядке. Ты, по крайней мере, сразу меня предупредил и не соврал. Фуго, ну не скисай! У всех в дружбе бывают моменты разочарования, и это нормально. В конечном итоге друзья все равно тебе простят какие-то мелкие промахи, на то это и дружба. Да я и сам, наверное, уже кучу раз разочаровал тебя, раз на то пошло. — Ты?! — заорал Паннакотта, скинув смуглые ладони со своих плеч. — Нет, еще ни разу! — А потом ты еще называешь себя паршивым другом, — хохотнул Гирга. — Я не думаю, что ты настолько плох, чего хотя бы стоит этот крик души. Паннакотта дрожаще улыбнулся, смахнув с глаз отросшие светлые пряди. — Не дай мне причинить тебе боль. Останови меня вовремя. — Обязательно. Не волнуйся, я разобью тебе лицо прежде, чем ты успеешь разбить мне сердце. — Хорошо. Наранча вновь рассмеялся, поражаясь комичности беседы, сквозь смех произнося: — А знаешь, Фуго, это круто, что ты подружился с Аббаккио. Да и твоя одежда с дырами выглядит прикольно и опасно. Кроме тебя, никто бы не посмел так одеться, это делает тебя по-настоящему уникальным. — Это что, комплимент? — Он самый, — довольно сверкнул глазами, Гирга заговорщически подмигнул приятелю. — Я рад, что ты не умер. — А я рад, что мы все-таки оказались друзьями, — неловко ответил Паннакотта. Возможно, Фуго еще и предстояло многому научиться в дружбе, но только что он подарил Наранче одну из самых своих красивых и искренних улыбок.***
Концерт Вивальди прошел успешно. По дороге домой Аббаккио впервые поцеловал Буччелатти. Отправились они домой к Бруно, и ни в этот раз, ни в последующие Леоне уже не спал на диване. Теперь они были чем-то вроде пары. В отношениях? Аббаккио до конца не мог поверить в это. Разве не он слезно клялся на могиле напарника, что больше никогда не будет жить счастливо? Но когда Леоне засыпал в объятиях Бруно, когда украдкой целовал его, когда держал его крепкую мозолистую ладонь, он думал, что действительно счастлив. В те ночи, когда Purple Haze беспокоил Фуго, и они с Буччелатти, завернувшись в одеяло, вбегали в комнату мальчика, крича на стенд, Леоне казалось, что все в этом доме не перестают играть в маленькую семью, и, главное, он, Аббаккио, чуть ли не в главной роли. Но и в такие моменты Леоне чувствовал себя очень даже счастливо и на своем месте, поэтому в конечном итоге он пришел к выводу, что обещание «не быть счастливым» действительно было глупым. Однажды ночью, когда Фуго мирно сопел в своей комнате, Леоне и Бруно болтали в постели. Они только что занимались любовью, а теперь нежились в объятиях друг друга. Ранее в этот же день Польпо представил им человека, которого хотел запихнуть к ним в команду. Правда, у него оказался один из самых дерьмовых стендов, которые банда Буччелатти вообще когда-либо видела. Paper Cuts мог перемещать бумагу на расстоянии. Даже не картонные коробки, только бумага. И если Бруно еще пытался как-то сохранить серьезность, Фуго и Аббаккио за его спиной покатывались со смеху, когда хозяин Paper Cuts продемонстрировал им способности стенда, под удивленные взгляды официантов развернув рулон туалетной бумаги из уборной ресторана к их столику. Да, прими они его в команду, бои туалетной бумагой обещали быть эпичными. — Тем не менее, — заметил Леоне в перерывах между смешками, пока Бруно накручивал на палец его мягкие волосы. — Бумага иногда может нанести вред, и еще какой. Я знал ребенка, который чуть не убил своего учителя энциклопедией весом в четыре килограмма. Буччелатти перевернулся на живот и подобрался поближе к Аббаккио, и, осторожно поглаживая его вздымающуюся грудь, задумчиво произнес: — Ты говоришь о Фуго? Леоне приподнялся на руках и обескураженно посмотрел Бруно в глаза. — Что? Нет, почему? Это старое дело, я над ним работал, когда еще был полицейским. Преподаватель в университете, которому ученик чуть башку не проломил из-за плохой оценки. Парень был одаренным, ему было тринадцать лет, но он уже учился в университете. — Это Фуго. Напряжение в комнате нарастало, когда и Аббаккио приметил сходство между тем ребенком и членом банды. Но он все равно раздраженно махнул рукой: — Да нет, тот мальчик был из богатой именитой семьи, я помню, у него еще было нелепое имя в честь десерта… Страчателла, по-моему. — Паннакотта... Леоне и Бруно посмотрели друг на друга и в один голос произнесли: — …Имя Фуго. Аббаккио словно застыл на несколько секунд, пока кусочки пазла складывались у него в голове, а затем он рывком поднялся, молниеносно напялил халат и пулей вылетел из комнаты. Все становилось предельно ясно. Это было одно из первых дел в его практике. Паннакотта делла Ровия, маленький гений, и Игнацио Барбабиетола, профессор международного права, забитый учебником до полусмерти. Жертва была членом городского совета и близким другом семьи обвиняемого. — По-видимому, — объяснял комиссар Аббаккио и его напарнику, — Именно благодаря этому преподавателю ребёнок в таком юном возрасте был принят в высшее учебное заведение. Он писал рекомендательное письмо руководству, и вот, как его благодарят — «гений» снес ему полголовы. — Он изнасиловал меня, — каждый раз говорил мальчик на допросе. — Несколько раз, и он собирался сделать это снова. Это была самозащита. У ребенка были красные глаза и белые волосы, напоминающие солому. Он выглядел злым и измученным, а еще уставшим. Очень уставшим. Рядом с ним стоял его адвокат, взвывавший каждый раз, когда клиент произносил слово «изнасилование». У полиции имелись показания студентов, сообщавших, что Паннакотта делла Ровия действительно имел особые отношения с профессором Барбабиетолой. Наиболее откровенные из свидетелей даже назвали мальчишку «шлюхой учителя». Кажется, к молодому гению сокурсники относились чуть ли не пренебрежительно. Также расследование установило, что Паннакотта действительно бывал в доме своего учителя несколько раз. — Тогда почему ты раньше ничего не сказал, а? — взревел комиссар, всматриваясь в злое и невозмутимое лицо ребенка. — Почему ты продолжал ходить к нему домой и обвиняешь его только сейчас, оказавшись на скамье подсудимых? Адвокат, в свою очередь, пытался успокоить Паннакотту, говоря клиенту перестать использовать слово «изнасилование», придерживаться правды и не позорить своих родителей. Допрошенный Барбабиетола на больничной койке подтвердил, что он и правда принимал у себя ребенка для дополнительных занятий, потому что маленький гений изо всех сил старался осилить университетскую программу в столь юном возрасте. Преподаватель чувствовал потенциал своего ученика, поэтому поддержал идею о зачислении ребенка. Он отметил, что был немного предвзят к мальчику, являясь давним другом семьи Ровия. На вопрос об обвинениях Паннакотты и слухов среди студентов Барбабиетола с сожалением признал, что ребёнок неоднократно делал ему предложения сексуального характера в обмен на оценку выше или ответы на экзамен. Профессор, конечно, всегда отказывался и просил полицию быть снисхосходительней к Паннакотте: у мальчика были проблемы с агрессией, и, находясь в окружении людей не его возраста, он, вероятно, запутался в себе и не осознавал, что делает. Чтобы не поставить в неловкое положение родителей вундеркинда, Барбабиетола не сообщал руководству о неподопобающем поведении подопечного. В качестве причины нападения жертва ссылалась на оценку 9/20, которую ребёнок получил за прошлый экзамен. Преподаватель утверждал, что обвиняемый предлагал ему минет, если он повысит итоговую оценку, но, получив отказ, Паннакотта схватил с полки энциклопедию и яростно ударил Барбатиетолу по голове. Листочек с заветными 9/20 действительно был найден скомканным в мусорной корзине в спальне мальчика, подтверждая слова профессора. Когда же обвиняемый услышал версию жертвы, маленький Ровия выглядел по крайней мере ошеломленным. — Он лжёт! — закричал ребёнок, тряся наручниками и пытаясь вырваться из рук Аббаккио. — Это всё ложь! Он насильник и педофил! — Паннакотта, успокойся, — смущенно прошептал адвокат, стоящий рядом. Это даже звучало наигранно, и Леоне, конечно же, не поверил мальчику. Когда ребенка спросили, почему же он продолжал ходить к учителю и молчать об этом, он побледнел и смутился. Непродуманный детский вздор. Более того, в конце концов Паннакотта признался во лжи и снял свои обвинения к спокойствию родителей и адвоката. Узнав об этом, комиссар посмеялся и сказал: — Судите его по статье за умышленное нападение с нанесением телесных повреждений. Этот малолетний придурок просто тратит наше время впустую. — Но, все же, — вмешался напарник Аббаккио, тот самый, который через год умрет у ног Леоне. — Что, если парень говорил правду? Адвокат чуть ли не заставил мальчишку подписать это заявление, мы все это видели. У нас нет доказательств, опровергающих версию ребенка. — Презумпция невиновности. Комиссар с торжеством пожал плечами и развернулся к Аббаккио: — Послушай вот что, новенький: этот обвиняемый — богатый парень из известной семьи. Мы можем обвинить его во всех преступлениях на земле, но он никогда не сядет в тюрьму. Когда суд примет решение о приговоре, его маме с папой останется только вытащить чековую книжку. И, о чудо, ребёнок сразу же отправится домой! В таких случаях не стоит бояться заниматься этими маленькими лжецами, которым не ведом страх перед законом. Они ничего не боятся, а это приносит гроши в государственную казну. Мы с тобой хорошие граждане, не правда ли? — Но, если это действительно было изнасилование? — настаивал на своем напарник Леоне. — Стоит начать расследование и проверить версию мальчика. Это слишком серьезное обвинение, чтобы упустить такой след! — Тебе работы не хватает? Сколько у тебя уже дел? Или ты хочешь самостоятельно разобраться со всеми документами, чтобы приняться за этот случай? А ты, новичок, — комиссар ткнул толстым пальцем в грудь Аббаккио. — Хочешь провести следующие недели, проверяя обвинения этого маленького лживого сукина сына, который раскололся, как только мы надавили на него? — Э-ээ… Нет, шеф. — Хорошо. Кстати, добро пожаловать в команду. Комиссар пожал руку оторопевшему Леоне. Дальше в воспоминаниях Аббаккио все вертелось, как беспорядочный вихрь, но он помнил, что был в числе сопровождающих ребенка в зал суда. Он не знал ни вынесенного приговора, ни дальнейшей судьбы маленького Паннакотты, и в водовороте нераскрытых преступлений, бесконечных жалоб жителей на работу полиции и бутылок дешевого вина Леоне совершенно позабыл об этом случае. И не узнал его, когда этот Паннакотта вновь встретился с ним. Но Фуго-то навсегда запечатлел в памяти светловолосого полицейского в синей рубашке. Мальчишка все помнил и несколько раз пытался поговорить об этом. Теперь в мозгу Аббаккио все его намеки и случайно брошенные фразы приобретали совершенно иной смысл. Кроме того, сейчас Леоне понял, что тогда Паннакотта сказал правду. Его отношение к тактильности, страх перед мужчинами, отвращение к самому себе… Черт! Да даже Purple Haze, олицетворение души мальчонки, сдирающее с него кожу, чудовище с зашитым ртом, как когда-то у его хозяина, который пытался рассказать о случившемся, но ему никто не поверил. — Фуго! Аббаккио без предупреждения ворвался в комнату спящего подростка. От изумления мальчик подскочил на кровати, вид у него был напуганный. Фигура Буччелатти тоже возникла в дверном проеме, с обычным любопытством пытаясь разобраться в ситуации. — Паннакотта Фуго! — снова закричал Леоне, бросаясь к подростку. — Паннакотта делла Ровия! — Что? — недоуменно произнес подросток, заспанными глазами оглядываясь вокруг и не понимая, что к чему. У Аббаккио не вышло успешно добраться до кровати мальчишки, он запутался в полах халата и повалился на пол, стаскивая Фуго к себе на пол и крепко сжимая его худую руку. — Мне очень жаль, фраголино. Мне чертовски жаль. — Что ты… Леоне вновь с силой сжал кисть мальчика до боли в пальцах. — Я должен был защитить тебя! Должен был поверить тебе и что-то предпринять. Я всего лишь говнюк, который вспомнил тебя только сейчас! Бруно все еще было непонятно, что происходит между его подчиненными, но лидер заметил, как изменилось лицо подростка и как он пододвинулся к Аббаккио. — Ничего страшного, — пробормотал Паннакотта. — Это было давным-давно, да и мы не были тогда знакомы. Я давно тебя не виню. — Черт возьми, Фуго, я крупно облажался. — Все в порядке, правда. Но… могу я спросить тебя… Если ты, конечно, помнишь… Теперь ты поверишь мне? Леоне сжал своими длинными руками щеки Паннакотты, неотрывно смотря мальчику в глаза: — Конечно, я верю тебе! Из глаз подростка тут же потек целый соленый водопад, но что больше удивило Буччелатти, так это было то, что Леоне и сам был близок к тому, чтобы разрыдаться. Бруно решил оставить их наедине, выйдя из комнаты и удивляясь, с какими же странными людьми он живет. Зевая, лидер спустился на кухню, взял тарелку с фруктами, чтобы перекусить, успокоительное для Аббаккио и кофе для себя. Ночь обещала быть длинной. Он отнес все это в комнату Фуго и присел на пол к своим подчиненным, поставив в центр сами припасы. Сложив ноги по-турецки, Буччелатти наконец решился вставить свои пять копеек: — А что вообще происходит?***
Фуго рассказал все. На этот раз мальчик не испугался, ведь теперь на его стороне был Леоне, а Бруно, который любил Аббаккио и его самого, точно бы поверил рассказу. Возможно, Паннакотта и был одаренным, но не настолько, чтобы преуспеть в университете в двенадцать лет, в этих совершенно новых условиях, к которым его никто не подготовил. Но родители искренне верили, что их чадо потянет высшее учебное заведение, да и Игнацио Барбабиетола, друг семьи, написал пламенное рекомендательное письмо в руководство. Так или иначе, в университет маленького Ровию зачислили. Мальчуган, перегруженный занятиями, университетским ритмом, однокурсниками, которые смеялись над ним, искал защиты у единственного знакомого человека — профессора Барбабиетолы. Родители Фуго не принимали сносных оценок, им нужны были только отличные, они не понимали, что их ребенок пока даже не свыкнулся с новыми условиями существования. Он рассказал об этом преподавателю, и тот выслушал ученика, даже больше — посочувствовал и предложил давать индивидуальные занятия Паннакотте дома, якобы особый курс, который поможет мальчику разобраться в университетской программе. Когда преподаватель привел Фуго в спальню, тот ничего не понял. И не понял, когда Барбабиетола велел ему раздеться. На следующий день Паннакотта вконец был растерян и напуган. А последующие недели походили на размытый дым, реальным не казалось уже ничего. Маленького Ровию начала мучать бессонница, он проводил целые ночи в ванной, тупо лежа в горячей воде и царапая кожу, как это делал Purple Haze. Из-за проблем со сном и «особого курса» учиться у Фуго просто не получалось, он приносил домой плохие оценки, тем самым выводя из себя родителей. Они, в свою очередь, орали на ребенка, а потом жаловались Барбабиетоле, что служило поводом для новых частных уроков. Нескончаемый порочный круг. Пробуждением для Паннакотты стала университетская библиотека, в которой ему попалась книга по психологии, отдельным разделом в которой была тема «Изнасилование». Стыдившись брать книгу домой, мальчик читал ее прямо с полки. «Не молчать», «рассказать близким людям». Согласно этой книге, разговор был ключевым делом. Поэтому Фуго и попытался поговорить об этом с родителями, придя к ним в летнюю гостиную большого особняка семьи Ровия. Они, вероятно, не поверили рассказу ребенка, сочтя это обыкновенным бредом. «Подумай о своих оценках, Паннакотта. Мы хотим, чтобы ты прошел программу университета до того, как тебе исполнится шестнадцать лет, иначе все нормальные дети тебя догонят. Ты никогда не доберешься до этого с такой скоростью. Тебе очень повезло, что профессор Барбабиетола взял тебя под свое крыло. Не забывай, что именно благодаря ему тебя приняли в университет. Делай, что он тебе говорит, и принеси нам лучшие оценки, вот и все, что имеет значение. Это вопрос твоего будущего». Все-таки Фуго был вундеркиндом, и смысл сказанного был для него предельно ясен: родителям был важен только хороший результат. Настолько хороший, что мальчику придется даже вытерпеть занятия с профессором международного права. Вернувшись в свою комнату, Паннакотта взглянул в зеркало — выглядел он, мягко говоря, ужасно. Припухшие глаза, отливающие краснотой, темные синяки от недосыпа под глазами, его светлые волосы потеряли свой цвет, поседев, а кожа стала чуть ли не прозрачной. Одним ударом Фуго разбил зеркало, и вернулся к своему рабочему столу, освобождая место для новых учебников и конспектов. Он все равно больше не мог спать, ночное время было слишком ценно. Сейчас ребенок был мотивирован больше, чем кода-либо. Он собирался стать монстром международного права, монстром во всех вопросах. Пусть другие студенты ненавидят и смеются над ним, в своей цели Паннакотта был уверен. Мальчик больше не обращал на них внимания. Бывало, что маленький Ровия засыпал на парах, право чуть ли не капало из его разгоряченного мозга, но, несмотря на это, все шло хорошо. Та диссертация, к защите которой Фуго так тщательно готовился, была настоящим шедевром. Паннакотта вложил в нее свою душу, все свои амбиции и сердце. Это должно было спасти его. Мальчик искренне гордился своей работой, он надеялся, что сможет подтвердить этой диссертацией год обучения, а, соответственно, больше не ходить на частные уроки Барбабиетолы. Фуго был уверен, что прекрасно защитился, но в итоге получил в руки листок со злосчастными 9/20. Даже без объяснений. А затем профессор нашел его и затолкал в библиотеку, положив свои толстые пальцы, похожие на сосиски, на плечи Паннакотты, и пригласив мальчика на ужин, чтобы они обсудили его плохую оценку и подумали над решением проблемы. И тут мальчик понял, что влип окончательно и бесповоротно. Он мог работать над диссертацией целыми днями, но его деканом был Барбабиетола, окончательную оценку всегда ставил он. И профессор очень хорошо знал, что родители Фуго не будут мириться с неудовлетворительными отметками, даже сам Паннакотта рассказывал ему об этом. Ребенок никак не мог бороться с этим. Тут у него не было никакой власти, и даже 152 IQ не могли придумать решение этой проблеме. Все часы, потраченные на диссертацию, оказались напрасны. И в этот момент в тринадцатилетнем Фуго что-то надломилось. Не думая, он схватил с ближайшей полки энциклопедию весом в четыре килограмма, показавшейся ему пушинкой, и с силой заехал книгой по голове Барбабиетоле, особо ни на что не надеясь. А затем его повели по бесконечным университетским коридорам в наручниках, под конвоем. В ушах все еще отдавали удивленные возгласы сокурсников и их насмешливые взгляды. «Так ему и надо, этой маленькой выскочке». Родители заплатили огромный залог, чтобы их дитя не попало в колонию для несовершеннолетних преступников, но это событие оставляло неприятный след на генеалогическом древе Ровия, поэтому любимые родственнички поспешно приняли решение отказаться от мальчика. Фуго узнал со слов Буччелатти, что его семья выкидывает отпрыска на улицу. И со слов Бруно он понял, что пойти совершенно некуда. А когда гангстер спросил у него имя, «Ровия» вызвало у мальчугана тошноту. Так Паннакотта и принял решение взять фамилию своей покойной бабушки, «Фуго». — В конце концов, с чем-то мне повезло, — заключил подросток. — Не возьми я тогда в руки энциклопедию, я бы не смог выбраться из этого кошмара и встретить вас двоих. Паннакотта сидел немного скованно, нервничая и поминутно поглядывая на своих слушателей. Сегодня он еще не уткнулся Буччелатти в плечо, как обычно бывало после серьезных разговоров, да и в углу комнаты не появился Purple Haze. Взгляд Фуго был лишь немного пустым после рассказанного, но держался он из них троих тверже всех. Бруно запрятал лицо в ладони, а у Леоне подрагивали губы и руки. — Надо бы пристрелить этого Барбабиетолу, — проворчал Леоне, пытаясь успокоить дрожь в руках. — Это не принесет никакой пользы, — прошептал мальчик. — Что ты имеешь в виду, «никакой пользы»? Этот ублюдок не заслужил жизни после того, что сделал с тобой! Мы ведь уже преступники! Мы с Буччелатти пойдем и перережем ему глотку, да, Бруно? Паннакотта грустно покачал головой. Подросток не мог объяснить это, но иногда, в прошлой жизни, он лежал в ванной в горячей воде и фантазировал, как его руки смыкаются на жирной шее профессора международного права, заставляя его хрипеть и медленно умирать. В мечтах Фуго он молил о пощаде, страдал и выглядел так жалко, что следующий день мальчик переживал немного легче. Наверное, в те времена это было единственным, что останавливало Паннакотту от самоубийства в тесной ванной. А если они убьют его не понарошку, а взаправду, он потеряет единственную свою отдушину, того человека, на которого он может безнаказанно срываться, пусть и в своей голове. И, может быть, Фуго бы и полегчало, умри Барбабиетола от его руки, но в мыслях мальчика засело страшное «А, что, если нет?» Ему же будет некуда переложить свой неиссякаемый гнев, и, возможно, тогда бы пострадали его близкие. Что бы стало с ним при таком раскладе событий? — У меня есть идея. Буччелатти наконец убрал руки с лица, и при приглушенном свете было видно не заплаканное лицо, а глаза, сверкающие жаждой мести, и губы, растянувшиеся в дьявольской улыбке: — Как насчет отстегнуть ублюдку член? — Ради всего святого, Буччелатти, — встрял Леоне. — Я, кажется, понял, почему влюбился. Лидер рассмеялся, чуть покраснев. Это был первый раз, когда кто-то из них обозначил их отношения словом «любовь». Аббаккио смутился, поняв, что сморозил, и даже Паннакотта не сдержал тихого смешка. Несмотря на такие смущающие факторы, Бруно поспешил вернуться к теме: — Что ты на это скажешь, Фуго? Он же ничего не поймет. Представь себе, как это животное показывает оставшееся целой группе врачей, которые, главное, и сделать ничего не смогут! Да и он больше никогда не сможет ни с кем сделать того же, что с тобой. Мальчик задумался. Честно говоря, он бы просто предпочел забыть о Барбабиетоле, как о кошмарном сне, но Паннакотте так нравился этот злобный взгляд Буччелатти, его недобрая улыбка, и просто тот факт, что в один момент этот человек с легкостью может скинуть монашескую рясу, став порочным и беспринципным. Фуго льстило, что его лидер наконец узнал о том, через что его первый рекрут прошел, и вместо того, чтобы проявить жалость и сочувствие, Бруно сразу же, улыбаясь, перешел к действиям. Он взял мальчишку за руку, не спрашивая разрешения прикоснуться, не обращаясь с ним так, словно он был сделан из фарфора, и в то же время Паннакотта знал, что Буччелатти воспринимает все это всерьез. Он видел твердость и ледяную ненависть за его очаровательной улыбкой. И Аббаккио, который сначала посмеялся над этой идеей, но чьи кулаки все еще дрожали, а помада немного смазалась, походя на боевую раскраску индейца. Дерьмо. Фуго их так любил. — Да, — немного неуверенно пробормотал подросток. — Мы можем попробовать. — Хорошо, — поднялся Бруно, разминая затекшие ноги. — Первая миссия Буччигенга для них самих, а не по указке Польпо. Паннакотта и Леоне переглянулись. Буччигенг? Оригинальности Бруно, как обычно, было не занимать. Подчиненные вслед за их лидером тоже поднялись на ноги, но вдруг Буччелатти взял и прижал их обоих к себе, произнеся с такой неподдельной простотой, будто попросив подлить ему кофе: — Я люблю вас. Фуго чуть отступил назад, силясь не разрыдаться прямо сейчас, в объятиях этих людей, ставших ему чуть ли не семьёй. Несколько смешков, одетые задом наперед брюки, и банда наконец загрузилась в машину. Подросток помнил, где жил Барбабиетола — на холме Вомеро. Чем ближе они подъезжали, тем больше спадала групповая эйфория и желание отомстить, уступая место комку в горле Паннакотты. Пока Аббаккио и Буччелатти пересмеивались на переднем сиденье, Фуго высматривал появившийся вдалеке дом, с которым у него было связано столько плохих воспоминаний. Он не хотел туда возвращаться, не хотел видеть своего преподавателя снова и снова входить в этот дом, пусть и по-другому поводу. Когда же Бруно припарковал автомобиль, Паннакотту неожиданно затошнило, он побледнел. — С тобой все в порядке? Если ты передумал, давай уедем. — Нет, я и правда хочу отомстить, но… э-ээ… ничего страшного, если я дождусь вас в машине? Подросток винил себя, потому что за него вновь делали всю грязную работу, но он ничего не мог с этим поделать. Ему опять не хватило смелости. — Никаких проблем, — успокоил разволновавшегося мальчугана Леоне. — Мы заставим его заплатить за сделанное, уж поверь. — Спасибо. В этом месте, видя этот дом, Фуго чувствовал себя как нельзя хуже. Но когда Буччелатти еще раз спросил Паннакотту про самочувствие, подросток удовлетворенно кивнул. Эту миссию стоило завершить хотя бы ради того, чтобы Барбабиетола больше никогда не сломал никому жизнь. И, как знать, может мальчику бы действительно полегчало, сотвори он расправу над своим кошмаром детства, пусть и посредством чужих рук?***
У этой жирной свиньи Барбабиетолы, оказывается, была жена, но ни Бруно, ни Леоне это не остановило. Лидер застегнул ей рот молнией, чтобы женщина не смогла кричать и позвать помощь, а затем, подумав, отстегнул сеньоре и конечности, чтобы та не дергалась, прежде чем заняться ее мужем. — Паннакотта делла Ровия, это имя тебе что-нибудь говорит? — Этот мерзавец чуть не убил меня, — прорычал мужчина. — После всего, что я для него сделал! Не потребовалось много усилий, чтобы педофил раскололся. Небольшая инсценировка, пара угроз, пистолет Аббаккио — профессор международного права признался во всем под пристальным взглядом своей жены, только и бывшей в состоянии мычать да с отвращением наблюдать за исповедью своего мужа. — Это все, что мы хотели услышать, — объявил Буччелатти, возвышаясь перед человеком на коленях, вымаливающим себе прощение. — Мы обещали, что не причиним тебе и твоей семье вреда, и, поверь, даже у мафии есть честь. Мы уходим, просто забрав с собой небольшой сувенир, ты же не будешь против, верно? — Не… Не мой домашний кинотеатр, верно? Я только вчера его купил… На лице Буччелатти выступила садистская ухмылка. — Не угадал. Барбабиетола облегченно вздохнул, но тут же осознал весь синопсис происходящего, когда Sticky Fingers, которого педофил видеть не мог, стянул с него трусы и тут же расстегнул гениталии. — Как...? — Положи это в пластиковый пакет, — приказал Леоне, приставив ствол пистолета к виску мужчины и возведя курок. — Мы даже касаться не будем. Рыдая от ужаса, профессор международного права подчинился. Должно быть, он думал, что еще спит. Наконец Бруно застегнул сеньору Барбабиетолу, кинув ей на прощание воздушный поцелуй. Как потом семейная пара опишет происходившее прессе: «Щегольски одетые мафиози ушли, не торопясь и держась за руки, а светловолосый еще и прихватил с собой набор домашнего кинотеатра, сообщив напарнику, что всю жизнь мечтал именно об этой модели».***
Аббаккио с отвращением опустил пластиковый пакет на край понтона и отошел к Фуго и Буччелатти, ждавшим его чуть поодаль. Бруно приобнял мальчика за плечи. Леоне сделал то же самое. Прижавшись друг к другу, они наблюдали, как рядом с пластиковым пакетом возникает Purple Haze. Это Паннакотта предложил закончить все именно так. Они, возможно, просто бы выбросили пакет в мусорный бак, но стенд Фуго тоже жаждал мести. — Давай, Purple Haze. Подросток прошептал это слишком тихо, так, что никто не мог его услышать, но монстру не требовались пафосные приказы — он и так знал, в чем сейчас состоит его миссия. — Уничтожить всё. На этот раз существо повиновалось. Над пристанью распространилось фиолетовое облако, отрава, сегодня которой повезло послужить во благо. Отвратительные куски плоти, причинившие Паннакотте столько вреда, сгнили почти почти мгновенно. Трио молча смотрело, как пурпурный дым растворяется в воздухе, уносясь с теплым ветром. А затем, в этой наступившей мирной ночной тиши Фуго разразился рыданиями.