***
Раскинувшись на бархатной софе в своем кабинете, Джорно с мечтательным выражением лица переворачивал страницы книги, так расстроившей Фуго. Читая, он даже попытался вникнуть в суть написанного, но все произведение было самой настоящей юридической тарабарщиной, лишь нагоняющей на дона сон. По комнате летала муха, ее жужжание, то приближающееся, то отдаляющееся, заставляло Джорно смежить веки, полностью отдаваясь дневным грезам. Из дремы его вывел неожиданный стук в дверь, когда ворвавшийся Миста бесцеремонно прокричал с порога: — Твою мать, Джорно, Фуго решил, что его призвание в хеллоуинских костюмах? Нет? Тогда почему он разгуливает по особняку в окровавленных бинтах, как мумия? Джованна устало закрыл книгу и положил ее на край письменного стола, усаживаюсь на софе поудобнее и выпрямляя спину. — Он тебе ничего не сказал? — А разве должен был? Босс в ответ согласно хмыкнул. Происшествие в библиотеке привело только к многим новым вопросам насчет прошлого Паннакотты, но совершенно не дало ответов. Джорно надеялся, что Гвидо, знавший Фуго дольше и гораздо лучше, обладал какой-то информацией по этому поводу. Джованна поставил ноги на пол и уверенно скрестил руки на груди, прошибая снайпера взглядом. — Ты знал, что один из университетских преподавателей Фуго был педофилом? Миста тут же нахмурился и свел кустистые брови, почесывая подбородок. — Нет, в первый раз слышу. Немного поразмышляв, Гвидо тут же спросил: — Он сам тебе это сказал? — Да. Этот преподаватель автор книги, — Джорно показал Мисте дешевый переплет, снова взяв эссе в руки и показатель проведя пальцами по корешку. — Мало того, эта книга еще и украденная педофилом диссертация Фуго. — Надеюсь, что он гниет в тюрьме, — пробормотал себе под нос Гвидо, будто бы стыдливо боясь поднять глаза навстречу дону. — Пока нет. Мне сообщили, что он живет на холме Вомеро. Я могу попросить тебя провести расследование? Миста глубоко вздохнул, он резко заинтересовался собственными сапогами и теперь усиленно ковырял мысом дубовый пол. Джованна плавно поднялся и положил руку на плечо Гвидо. Снайпер резко дернулся, и на долю секунды Джорно показалось, что он откажется. Скажет, что им не стоит не лезть не в свое дело и уйдет, снова хлопнув дверью. Ментальное состояние Фуго оставляло желать лучшего, но он все еще был рядом, как выяснилось, с ним все еще можно было поговорить напрямую, а не посылать своего подчиненного копаться в грязном белье, в попытке выяснить, правда ли один его бывших лучших друзей был в лапах педофила. Но, к сожалению, Миста никак ему не возразил. — Хорошо, босс. Я наведу справки. Гвидо вышел из комнаты задумчивый и даже чем-то расстроенный, чуть застыв в дверном проеме, точно попытался что-то сказать, но не смог, и на этот раз очень тихо прикрыл за собой дверь.***
День всех святых неумолимо приближался, и Миста вызвался взять организацию на себя. По плану, рано утром они должны были доехать до церкви за пределами Неаполя и там отслужить обедню, чтобы затем пойти на кладбище рядом и почтить память усопших. Джорно хотелось бы избежать службы в храме, он всегда был далек от религии, а внутреннее убранство церквей чаще всего не вызывали в нем нежных чувств и восхищения, а только необъяснимый страх. Но когда бездонные щенячьи глаза Гвидо смотрели на него, упрашивая пойти с ним, Джованна, который, согласно расписанию, обещал подъехать только к кладбищенской части, отменил все утренние деловые встречи и поехал с подручным, держа месье Польнареффа в черепахе в тонких руках, покрытых атласной тканью перчаток. Не поехал только Фуго. После инцидента в библиотеке бедняга только отдалился от всех них, и начал еще сильнее шарахаться, сталкиваясь с кем-либо в коридоре. Паннакотта заимел привычку отсиживаться на квартире у Шилы или Муроло и даже оставаться у кого-то из них на ночь. Джорно частенько замечал, как это злило Мисту, будто бы снайпер боялся, что Паннакотта их снова бросит. Джованна звал Фуго посетить вместе с ними мессу и кладбище в честь Дня всех святых, и тот вроде даже воспринял предложение с энтузиазмом, но Гвидо тут же испортил идиллию, нахмурившись. Паннакотта точно сжался и с сожалением взглянул бывшему другу в глаза, бормоча: — Нет, я не... Возможно, в другой раз. Джорно заметил, как на эти слова сжались кулаки Мисты и покраснели его оттопыренные уши. Джованна толкнул его в бок, намекая, чтобы он переступил гордость и попросил Фуго составить им компанию. Но Миста, этот упертый баран, лишь зло отвернулся, нагло выказывая свое разочарование. В итоге на мессе Джорно выслушал тысячу проповедей о любви и всепрощении, задаваясь вопросом, какой в этом прок, когда Гвидо, так сильно верящий во всю эту чушь, не мог простить Паннакотту. Он не озвучил этот вопрос Мисте, сочтя момент, когда Гвидо в шаге от него утирал шапкой слезы, мягко говоря, для этого неподходящим. В качестве поддержки Джованна нежно прислонился плечом к плечу подчиненного, а когда Миста раскрыл навстречу объятия, Джорно задумчиво уткнулся в ключицу Гвидо, не переставая ободряюще похлопывать его по спине.***
И если Мисту хлопоты перед предстоящим праздником отвлекали от тревожных мыслей, то Фуго волновался все сильнее, как ему быть. Будь Буччелатти жив, они бы точно посетили могилу его отца, возможно, прихватив и Аббаккио, втроем убрали бы участок и посадили в рыхлую сырую землю возле плиты свежие цветы, а потом задумчиво смотрели на собственные труды, облокотившись на чугунную ограду и полностью погрузившись в раздумья. Раньше кладбища наводили на Паннакотту лишь тихую грусть с унынием, но сейчас лишь мысли о посещении этого места вызвали в груди скребущую боль, перемешанную со скорбью. Но, выходит, никто уже полгода не приходит на могилу отца Бруно... Фуго стало еще грустнее, как только он подумал о том, что на том маленьком огражденном участке все, должно быть, давно заросло сорняками, а ведь для Буччелатти была так важна ухоженность могилы и память о ней. Эта мысль преследовала Паннакотту постоянно, ему даже приснился кошмар, где мертвый Бруно упрекал его за то, что тот не ухаживал за могилой его отца, зная, где она находится. Преследование такими видениями еще и во снах стало последней каплей, и только Фуго набрался смелости, чтобы попросить иногда убираться там Триш, живущую неподалеку, как Уна неожиданно уехала в очередное турне. Как назло, перед Днем всех святых. Вроде бы Наранча, Бруно и Леоне были похоронены на том же кладбище. Джорно и Мисте ничего бы не стоило занести цветы на еще один клочок земли и подмести там, но откуда же им было знать? Раньше, по воскресеньям, после своеобразного паломничества Гвидо забирал Наранчу от отца, поэтому, обычно, троица в лице Буччелатти, Аббаккио и Фуго уже давно возвращалась с кладбища. О боже, отец Гирги. А знал ли он о смерти сына? Еще одна навязчивая мысль, так и крутившаяся в голове и давящая тяжестью вины. Надо было разобраться для начала с отцом Бруно. Может, имело смысл на День всех святых купить цветы, пойти туда, отскоблить с могильной плиты мох и проверить, все ли в порядке? Паннакотта и так был в долгу перед Буччелатти. Да, он чувствовал всем своим жалким существом, что просто обязан сходить, хотя бы, чтобы потом не чувствовать себя еще более никчемным и ущербным. Фуго прекрасно помнил, где находилась могила, он успокаивал себя, что не обязан смотреть на другие захоронения, да и шанс того, что плиты с именами его друзей окажутся по соседству на таком огромном кладбище, был ничтожно мал. В день праздника Паннакотта решил дождаться возвращения Джорно и Мисты, боясь случайно пересечься около церкви. День тянулся уж слишком медленно, словно кто-то нарочно смазал стрелки настенных часов дегтем, не давая им бежать вперед. Солнце уже опасно накренилось к горизонту и окрасило его в багровый оттенок, когда дверь на первом этаже виллы спасительно хлопнула. Ладони Фуго вспотели, он тут же подскочил с дивана, и схватив сумку, протрусил вниз по лестнице, столкнувшись с Гвидо, бережно несущим в руках черепаху и только собиравшимся подняться по пролету. Сказать откровенно, Миста был далеко не в самом презентабельном виде — глаза, красные и опухшие от слез, глядели куда-то сквозь Паннакотту, а руки и сапоги были перепачканы земляной грязью. Сердце Фуго сжалось при взгляде на друга, а затем забилось в грудной клетке с новой силой, как птица, бьющаяся о прутья клетки, в попытке выбраться наружу. Как бы Паннакотта хотел разделить с Гвидо скорбь и горе, ведь, по сути, они были общими, если бы и сам Миста захотел этого. Видимо, это было последнее, в чем снайпер нуждался, судя по силе толчка Фуго в сторону, чтобы тот не загораживал дорогу.***
Ветер молча шевелил листву деревьев, так степенно обступивших могилы. Джорно вырастил с помощью Gold Experience нежные лилии, хризантемы и ярко-желтые нарциссы вокруг трех надгробий, а теперь, затаив дыхание, внимал Гвидо, обращавшемуся с речью то к нему, то к покойным. Польнарефф примостился на узорчатой мраморной скамье, наполовину показавшись из черепахи, и то и дело пересекался взглядом с доном, будто проверяя, точно ли тот слушает с интересом. Миста вспоминал те хорошие времена, которые Джованна не смог разделить с бандой, поэтому Джорно никак не встревал в монолог, просто не зная, что от себя добавить. Ему хотелось извиниться перед Гвидо, но он и сам толком не понимал, за что, да и хочет ли Миста услышать его «прости». Так что златокудрый юноша просто молча внимал отрывистому повествованию, прерываемому всхлипами, и иногда поддакивал, чтобы Гвидо не сомневался, что его очень внимательно слушают, не пропуская мимо ушей ни единого слова. В конце концов, это и было все, что требовалось от Джорно, он сам признавал, что лучше всего знал Аббаккио, Буччелатти и Наранчу, как личностей, по рассказам снайпера, прожив с его потоком воспоминаний забавные и тоскливые истории. Лучше бы Триш сегодня тоже поехала с ними, Уне бы точно пришлись по душе рассказы Мисты. Ее, Джорно и Польнареффа очень связывала искренняя любовь к этим троим, правда, у них толком не было возможности узнать покойников при жизни. Наконец, Гвидо, потягиваясь, поднялся с земли и небрежно отряхнул грязь, налипшую на колени и ноги, обутые в белые щегольские сапоги. — Думаю, пора выдвигаться домой, вечереет. Джованна согласно кивнул, поднимая черепаху с мраморной скамьи и передавая в грубые руки снайпера. — Ты езжай, я хочу еще немного задержаться в этом месте. Миста и Польнарефф удивленно переглянулись, но тут же понимающе синхронно кивнули. — Хорошо. Джоджо, я оставлю тебе машину, мы вернемся на такси. Не торопись. Правда спасибо вам вдвоем, — Гвидо снова всхилпнул, — Что слушали мою болтовню весь день... Серьезно, в одиночку я бы просто не справился, спасибо, что побыли со мной. Джорно тепло улыбнулся ему и помахал вслед, оставляя пламенные успокаивающие речи на ответственность Польнареффа. Это было мило со стороны Мисты так отблагодарить его, прекрасно понимая, что не будь Джованны, сегодня Гвидо бы не пришлось поливать цветы и протирать могильные плиты с именами самых близких друзей, а банда Буччелатти в полном составе спорила бы по мелочам за столом, параллельно раскладывая по тарелкам спагетти. — Мне жаль, — прошептал он себе под нос, поворачиваясь к надгробиям. — Мне так жаль вас всех, простите меня. Бессмысленные извинения, произнесенные вслух, теперь казались еще более глупыми и не принесли Джорно никакого облегчения. На юном сердце лежал неподъемный груз, состоящий из вины и тревоги, а еще ответственности за будущее организации, так неосторожно доверенной в мальчишеские руки. Ему было нечего вспомнить хорошего, как Гвидо, связанного с этими тремя. Проводя время вместе, они постоянно куда-то спешили или скрывались от нависшей опасности, едва зная друг друга. Аббаккио ни разу не сказал ему доброго слова. И все же эти трое отдали свои жизни за него самого, за его мечту. Почему-то Джованна испытывал к Фуго даже что-то вроде благодарности за то, что тот также слепо не пошел за ним. К сожалению, выбор не умирать за Джорно и стал тем, что уничтожило Паннакотту, похоронив юношу заживо. Неожиданно, при мысли о Фуго, Джорно привлек звук шагов за кустами рядом. Перемахнув через ограду, Джованна раздвинул ветки и увидел в нескольких метрах стоящего на тропке между могильными участками Паннакотту собственной персоной, еще более потерянного, чем обычно. Эта миниатюрность, худощавость и нескладность вперемешку с грустным взглядом рубиновых глаз всегда трогали что-то доселе неизведанное в душе дона. Фуго закутался в нелепый шарф, спасаясь от осенней прохлады, но пальто на нем не было, только привычный дырявый костюм. Паннакотта обнимал руками большой горшок, с посаженным в нем лимонным деревом. Юноша тут же заметил Джорно и выпялился на него, как кролик ночью на проселочной дороге, завидев фары автомобиля. Джованна ничего не сказал, чтобы не спугнуть Фуго, а лишь поманил его к себе кивком головы, мысленно радуясь тому, что Паннакотта все-таки пришел. Фуго неуверенно топтался на месте, и Джорно показалось, что тот собирается сбежать, когда тот прошел куда-то вбок. Джованна уже готов был кричать ему вслед что-то вроде: «Панна, подожди, только останься! Хочешь, я уйду? Если ты хочешь побыть с ними наедине...», только бы он не убрался восвояси. Но, неожиданно, Фуго остановился у ограды еще одного скромного участка, спрятанного от посторонних глаз в кустах, и принялся разбираться с замком на ограде, пытаясь повернуть ключ и отворить калитку. Когда засов наконец поддался, юноша тут же поставил горшок рядом с надгробием и принялся со знанием дела соскабливать шпателем мох с камня. И, надо сказать, выходило у него гораздо сноровистее, особенно в сравнении с неуклюжими попытками Мисты, Джорно и Триш. Джованна с удивлением зашел вслед за Паннакоттой, оглядывая заросшую могилу. — Тут похоронен отец Бруно, — быстро сказал Фуго, опередив вопросы. — Мы с Буччелатти раньше приходили сюда каждую неделю, в том числе на День всех святых, чтобы убраться и поменять цветы. Я подумал, что могу сделать это для него в качестве благодарности за все. По сравнению с тремя роскошными надгробиями это, незамысловатого и сдержанного дизайна, выглядело довольно жалко. Джорно и понятия не имел, какие у Бруно были отношения с отцом, он до ничтожного мало знал об этом человеке. Резко очерченный профиль Фуго вырисовывался на фоне камня, он сосредоточенно выкапывал растение, позволяя боссу собой любоваться. Паннакотта не поворачивался назад, он не готов был заглянуть на соседний участок, расположенный за кустами в нескольких метрах, для этого было слишком рано. Время всего перевалило за отметку в шесть часов, а сумерки все сгущались в тени, отбрасываемой еще не опавшими кронами деревьев, Фуго уже с трудом различал надпись на черной гранитной плите. Конечно, ведь он пришел так поздно, чтобы не встречаться с нами, подумал Джованна, но вслух ничего не сказал. Но Паннакотта пока не сбежал, хвала богам, чувство человеческого долга пересилило. Джорно взял в руки горсть гравия, и тут же рой светлячков осветил могилу, над которой склонился Фуго. Паннакотта с благодарностью взглянул на сверкающих насекомых, теперь облепивших весь участок и забравшихся даже в сырую траву между прорехами в плитке. Боясь лишний раз дыхнуть и спугнуть очарование момента, Джованна присел рядом и продолжил наблюдать за бережными, но умелыми движениями рук Фуго. Профиль юноши так и светился в темноте, а глаза смотрели прямо перед собой, периодически слипаясь под рядом пушистых ресниц. Мысли роились в голове, запутываясь все больше, пока Джорно резко не остановился на одной навязчивой, выражаемой одним «Люблю». Любит Паннакотту, как и остальных, а может, и больше, потому что имел счастье знать его дольше недели. За то, что он был единственным, кто увидел настоящего Джорно, без прикрас, а потому и не последовал за ним, не повстречал смерть. Губы раскрылись навстречу, Джованна прошептал ему то же, что и остальной банде, придвинувшись ближе: — Прости меня. Фуго вздрогнул, услышав это, но не обернулся, чтобы встретиться взглядом с боссом. — За что? — спросил он отстраненно, будто находился где-то не здесь. Мисте бы не хотелось это услышать, но, возможно, Паннакотте бы эти слова даже немного помогли. — За все. За Венецию. За них. Фуго продолжил работу, в ответ шмыгнув носом. Его руки немного крепче сжали шпатель, словно не давая дрожи просочиться в них. Паннакотту уже трясло, словно при ознобе, хотя вечер был довольно теплым для осени, а холодный морской ветер не добирался до уединенного кладбища под Неаполем. Наконец он неохотно ответил: — Ты сделал Неаполь гораздо лучше, Джорно. Да и Триш жива благодаря тебе. Остальные последовали за тобой, потому что хотели именно этого, и знали, что ты воплотишь все это в реальность. — Мне следовало бы поступить иначе. — Нам всем. В конце концов Фуго отложил инструменты и взглянул в лицо Джованны. — Послушай меня, Джорно. Я не виню тебя в том, что уже все равно произошло. Уже нет. Когда я пытался тебя убить, я был слишком потерян, так еще и дезинформирован. Я думал, что все мертвы. Что ж, если кто-то в Венеции и облажался, то это точно я. — Ты никогда не пытался меня убить, Панна, — меланхолично парировал Джованна. Фуго хотел мести, но не таким образом, и дон, конечно же, был прав. В тот день под дождем он действительно не собирался убивать Джорно, он просто хотел искупить вину. Со вздохом взяв губку и бутылку белого уксуса, Паннакотта принялся снова чистить гранитный камень, но Джованна еще не закончил: — Честно говоря, я не жалею о своих решениях. Мы все знали, на какой риск идем, предавая Passione. Пожалуй, единственное, о чем я искренне сожалею — это то, что с Триш на колокольню поднялся Буччелатти, а не я. Это должна была состояться моя встреча с боссом. Я знал об этом, думаю, Бруно тоже, но тогда я не осмелился пойти против его окончательного решения. Я боялся и вашей реакции. Боялся, что сочтете меня слишком претенциозным, что подумаете, будто хочу занять место лидера. Я еще и испугался, что Аббаккио снова на меня накричит. Поэтому в итоге я никак не остановил Буччелатти, хотя мы вдвоем чувствовали, что пойти должен не он. Я очень много думал о том, что отправься туда я, все было бы иначе. Фуго лишь пожал плечами. — Ты прав, никто из нас все равно не позволил бы пойти тебе. В любом случае, Бруно отлично справился. На лице Джорно резко отразилась такая гримаса боли и страха, что он в попытке успокоиться обнял себя за плечи, будто приводя в чувство. — Точно, ты же не знаешь, — испуганно зашептал молодой босс. — Буччелатти был убит Дьяволо в тот день, когда пытался вырвать Триш из лап отца в Венеции. На колокольне я прощупал его пульс, сердце уже не билось. Но я не хотел в это верить и тут же использовал Gold Experience, он и вернул Бруно к... Жизни. Gold Experience пригнал душу обратно в тело, но было слишком поздно, ведь фактически Буччелатти уже был мертв... Я не планировал этого, и мне понадобился день на то, чтобы осознать, что я превратил его в ходящий и говорящий труп. Тем временем, мы потеряли Аббаккио, я попытался повторить этот трюк снова, но не сработало, должно быть, душа Леоне была уже слишком далеко. Бруно не позволил нам его похоронить, мы так и оставили тело на пляже, Наранча не мог перестать рыдать. Тем временем Буччелатти больше не истекал кровью и не чувствовал боли, а его органы чувств работали все хуже и хуже... Я понял уже потом, в Риме, почему он не дал нам похоронить Аббаккио. Бруно играл против времени, он боялся, что тело окончательно перестанет его слушаться до того, как мы убьем Дьяволо, а так и останется рядом с Леоне на этом пляже, не в силах двинуться дальше. Да, выражаясь точнее, я не возвращал его к жизни, никто не может заставить человека воскреснуть. Я сделал из него самую настоящую нечисть. Никто не властен над человеческими жизнями, и я поплатился за то, что осмелился подумать, что могу оживлять. Это настолько же неправильно, как и отнимать жизнь. Когда Миста узнал об этом... Я думал, он никогда мне этого не простит, как верующий человек. На кладбище воцарилась тишина. Фуго тут же отогнал мешающихся светлячков от лица, и Джорно точно знал, что он плачет, по почти неслышным всхлипам и подрагивающим. — Я знаю, какого это, когда боишься собственного стенда, — осторожно добавил Джованна. Он ждал окончательного суждения Паннакотты, пугаясь больше, чем на то рассчитывал. Фуго потребовалось несколько минут, чтобы успокоиться и затем прохрипеть: — Значит, он уже был мертв? Всмысле тогда, на Сан-Джорджо Маджоре, когда оставил меня... Точнее, когда я бросил вас. — Да, — поспешно ответил Джорно. — Буччелатти уже точно знал, что мертв. Если бы он был жив, я не думаю, что он оставил бы тебя на этой пристани в одиночку. Трактуй его действия, как нежелание умирать в одиночестве. Зато он избавил тебя от конца, ведь для него-то все уже было кончено. — Но почему тогда он не остановил Наранчу? — А почему бы ему препятствовать решению Гирги? Они тоже были привязаны друг к другу привязаны, просто по-другому. Паннакотта схватился за голову руками, будто пытаясь вырвать белесые пряди. — Это... ах... дерьмо. Это ужасно. — Мне правда очень жаль. Снова воцарилась долгая пауза, прерываемая лишь всхлипами Фуго. — Нет, все-таки я должен был подняться на колокольню, — еще раз повторил в заключение Джорно. Джованна винил себя, точно так же, как и Паннакотта за то, что не сел в ту проклятую лодку. И Буччелатти, и Аббаккио, и Наранча умерли из-за их нерешительности. Но Фуго, тогда, в апреле, было всего шестнадцать, а Джорно и того меньше, пятнадцать. Как они могли предвидеть, что все так повернется? — Сел бы ты в лодку или нет, неважно, это не спасло бы Бруно. Но вот сопроводи я Триш на встречу с отцом... — Джорно, стой, это все в прошлом. Буччелатти всегда был нашим лидером, мы бы никогда не позволили тебе завершить миссию за него. — Ты бы не смог меня остановить! — Может быть, но мы бы тебя возненавидели. Это было правильно, что ты не пошел против мнения большинства, то есть нас. Никто не мог знать, что все так обернется. Паннакотта пытался его утешить? Джованна был тронут. — Если ты можешь простить меня за такое, — спокойно произнес дон, — Ты должен простить и себя за то, что не пошел с нами. Может, мы вдвоем совершили ошибки, но все началось с меня и кончится на мне. Фуго не знал, что и ответить. Разрыв шаблона, он просто не мог представить, что кто-то чувствовал себя еще более провинившимся, чем он сам. — Что ты сделал, чтобы заслужить прощение Мисты? — Мне было гораздо проще, — с грустной рассеянной улыбкой сказал Джорно. — У него попросту больше никого не осталось. Да и нам пришлось вместе налаживать работу системы Пассионе, это, как выяснилось, сильно сближает. Юноша потрепал Паннакотту по щеке. — Он тебя тоже простит. Просто дай ему немного времени, хорошо? Он тебя очень любит. Фуго ему явно не поверил, Джованна понял это по тому, как Паннакотта резко сменил тему: — Гирга не должен лежать здесь. Ему было бы лучше рядом с матерью. Джорно ничего не знал и о матери Наранчи. — Где же она? — В Неаполе, на кладбище Санита. — Мы могли бы перевезти ее останки и надгробие на этот участок, не так далеко от сына, — Джованна уверенно окинул взглядом скромный клочок земли. — Тогда понадобится согласие отца Наранчи. — Мы и с ним договоримся. Фуго сделал неубедительную попытку улыбнуться, но вкупе со шрамами это смотрелось довольно жутко. Быстро об этом вспомнив, Паннакотта в очередной раз отвернулся и взял инструменты, когда как Джорно сказал: — Твой преподаватель... Тот самый, который украл работу. — А? Что с ним? — Фуго с интересом повернулся к собеседнику. — Он мертв. Паннакотта застыл, выронив тяпку из рук. — Что?! — Два дня назад. — Н-но как? Джорно так и не сообразил, была ли реакция друга положительной или все-таки скорее отрицательной. — Полиция пришла к выводу, что это было самоубийство. Он не так давно развелся, а еще у него была странная проблема с гениталиями, возможно, именно она и привела к депрессии. Фуго так и стоял застывшим, только смешно подергивая рукой, как кукла на шарнирах. — Он попытался покончить с собой, застрелившись. Но, увы и ах, он произошла осечка, пришлось снова. Выстрелив в себя четыре раза, он, как ни странно, не попал ни в одну жизненно важную точку. Одним словом, умирал он очень долго и мучительно. Паннакотта уставился на Джорно, все еще молча. — Четыре пули, — мечтательно произнес дон. — Это к невезению. — Миста, — так и выдохнул Фуго. — Н-но почему? Я имею в виду, зачем вам нужна была его смерть?.. Или он как-то насолил Пассионе… Джованна встал рядом с Паннакоттой, распрямившись и гордо смотря прямо в темноту. Ему отчаянно хотелось, чтобы Фуго взглянул на него и убедился в том, что Джорно говорит это без тени шутки. — Он поставил 9/20 одному из самых дорогих мне людей в этом мире. Джорно прекрасно понимал, что эта фраза огорчит друга. Эти 9/20 были лишь цветочками отвратительных вещей, о которых Джованна не знал подробностей. Но для примерного составления картины ягодки нужны и не были, все и так было очевидно по эмоциям Паннакотты и поведению Гвидо по возвращению с задания. Миста не проронил ни слова и всю ночь ворочался в постели, а затем ближе к утру разбудил Джорно, чтобы рассказать ему какие-то гениальные, но уж слишком спутанные мысли по поводу Purple Haze, генитальной аномалии того профессора, Sticky Fingers и узора на покрывале, а затем завалиться спать до обеда, на утро притворившись, что ничего не помнит. — Так вот что... — прошептал Фуго, хватаясь за плащ босса и пытаясь не грохнуться на землю. — Черт, не хочу плакать об этом мудаке, пока нахожусь тут... В первый раз... Наконец восстановив равновесие, юноша осторожно кивнул в сторону кустов, видимо, имея в виду три соседние могилы. Джорно захотелось крепко обнять его, но он так и не осмелился. Наконец их плечи соприкоснулись, и Джованна неуверенно взял его руку. Никакой реакции со стороны со стороны Паннакотты. Миста бы сразу его понял, но с Фуго все было совершенно по-другому. В красивых, размером с озера, глазах Паннакотты отражались светлячки и он сам, а по щекам размеренно текли слезы, останавливаясь в каждой выемке шрамов. Свободной рукой Фуго попытался их вытереть, но в итоге испачкался землей еще больше. Джорно не представлял, что же он сейчас должен сделать — он не представлял, ни как обнять того, кого он любил, ни как тактично утешить, но сейчас в его голову пришла чуть ли не безумная идея. Он положил свободную руку на плечо Паннакотты, другой расцепил рукопожатие и нашел ей место на щеке юноши, нежно поглаживая загрубевшую кожу. Взрыв в голове. Конец мира, всех устоявшихся рамок приличий. Джорно медленно наклонился вперед и нерешительно поцеловал Фуго. Честно говоря, поцелуем это назвать было сложно, скорее прикосновение одних губ к другим. Они тут же отстранились друг от друга, от удивления Паннакотта даже перестал плакать и дрожать, и это состояние шока уже было хорошо знакомо Джованне — Миста среагировал также, когда Джорно впервые поцеловал его. Правда, Гвидо сообразил что к чему довольно быстро, уверенно ответив на поцелуй. Фуго же, со своим невероятным IQ, раздумывал слишком долго. А потом замялся и покраснел. Джорно чувствовал, как кожа Паннакотты пылает под каждым его прикосновением, он снова провел большим пальцем по уголку неровного шрамированного рта. И опять захотел нагло впиться в эти губы, но Фуго выглядел так, будто вот-вот рассыплется на тысячу мелких осколков, как старое треснутое зеркало. Так что, не заходя дальше, Джованна потерся своей щекой о его, а затем одарил одной из самых прелестных улыбок: — Спасибо за то, что выслушал меня. Мне стало значительно легче после нашего разговора. Тебе, наверное, лучше в одиночку поговорить с теми тремя? — босс многозначительно указал на кусты. — Они скучали по тебе, я знаю. Не торопись, я подожду в машине, сколько потребуется. Паннакотта все еще толком не пришел в себя, но согласно кивнул. Отойдя на несколько метров, Джорно обернулся — Фуго, подсвеченный светлячками, обошел по неровной заросшей тропке до следующего участка, и теперь склонился над могилой Буччелатти. Такой величественный и красивый в этой кромешной темноте, окруженный со всех сторон необычным живым освещением. Джованна несколько часов прождал, сидя на капоте. По радио не крутили ничего достойного, и босс уже не знал, чем себя занять. Он позвонил Гвидо, чтобы тот не волновался, а теперь размышлял о куче работы, которую придется наверстывать завтра утром. Но ожидание того стоило. Паннакотта вернулся изможденным, дрожащим, он качался на ногах и постоянно петлял, будто пьяный. Джорно пригласительно открыл дверь в салон, но вместо того, чтобы удобно расположиться на сиденье, Фуго, хоть и слабым голосом, но без обиняков спросил: — Можно тебя обнять? Так все можно было решить простым вопросом? Джованна задумался о том, что он ,как обычно, все усложнял. — Конечно, в любое время, когда захочешь. И он раскрыл руки навстречу бросившемуся туда, словно в омут с головой, мокрому и продрогшему Паннакотте. Джорно осторожно поглаживал его по волосам, небрежно подстриженным, но зато каким мягким, и по дергающимся лопаткам, покрытым легкой тканью пиджака. Когда же Фуго, в свою очередь, потерся шрамом о щеку Джованны, тот с удивлением обнаружил, что рыдают навзрыд они вдвоем. Оттерев слезы, Джорно только сильнее сжал Паннакотту в тонких, но полных силы руках, обещая никогда его не отпускать.