It takes two to tango

Раздался стук в дверь — дважды, глухо и громко, скорее всего пяткой туфли. Лорен фыркнула, дёрнув плечом, но пальцы, сжимающие порхающую по коже кисть ничуть не дрогнули. Она продолжила неспешно наносить румяна, а когда закончила, довольно оглядела своё отражение, чуть покрутившись, и сбрызнула шею и плечи любимым парфюмом. Что-то вишнёво-терпкое — она наносит их нечасто. Кирану аромат просто до жути нравится, но не даром же Лорен так обожает вредничать. — Ло-о-о-о-рен, — Киран заныл из-под затворённой двери. — Уже полшестого, — и снова череда ударов по двери. — Опоздаем же. Лорен улыбнулась, потягиваясь, и продолжила рассматривать себя. Вытянула губы, пальцем поправила помаду на самом краешке. Алая — и тоже ведь одно из почти запретных удовольствий. Она всю жизнь считала её слишком вызывающей и слишком… слишком. А у него дыхание в груди застряло тогда, когда они танцевали, и эти самые алые губы едва-едва шевелились у самой скулы. Она ухмыльнулась собственным мыслям, переставляя ноги и непроизвольно цокая высоким каблуком. — Ага, — бросила она насмешливо. — Хоть раз опоздаем не потому что ты битый час свои кудри у зеркала приглаживал. — Ах ты… — судя по звукам, Киран поднялся с пола (должно быть, сидел, оперевшись о дверь спиной) и вновь начал тарабанить по двери кулаком, до кучи по-заячьи отбивая очень недовольный ритм пяткой об пол. — Между прочим, они из-за тебя тогда выглядели ужасно! И опоздали мы из-за тебя! — Да-да, проще всего обвинить бедную ни в чём не повинную жену, — проговорила она елейно. Каждым отчеканенный словом давая понять, что издевается она нарочно, и делать то собирается до талого. — Которая, как и всегда, старалась помочь. — Дорогая, открой-ка, пожалуйста, дверь. Мне страсть как нужно посмотреть в твои бесстыжие задумчивые глаза. — Нарываешься, любовь моя, — пробормотала она из-за плеча. — И так фору тебе дал. Живо открывай. — А как же «пожалуйста»? — Лорен. — Ответ неверный. — Если я сломаю дверь и доберусь до тебя своими силами, тебе не понравится, чем это всё кончится. — Дикарь, — Лорен фыркнула, и от раздавшегося совсем-совсем рядом цоканья у Кирана в груди застряло дыхание. — Так уж и быть, ладно. Но это было только начало. Потому что когда дверь распахнулась и Киран её увидел… Слушаться его перестали и язык, и губы. И ноги, и руки. Опомнившись, он уже обнимал её так крепко, что тепло, нет, жар её тела обезоружил, а парфюм неумолимо и болезненно вскружил ему голову. И не только голову. Вот, чёрт бы её побрал, с ней всегда так. Одного её движения, взгляда или вздоха хватает, чтобы брюки стали мучительно давить, и это не меняется с годами. Вся она, в мелочах и деталях, такая желанная и его, что одно осознание уже кружит голову. Он чуть отстраняется, не отпуская, чтобы получше её разглядеть. Желанную, прекрасную, его любимую женщину. — За что ты мне такая? Лорен кладёт ладонь ему на щеку, льнёт ближе, невесомо касаясь губ. — Наверное, за какой-то страшный грех, — обжигает усмешкой и проказливо щёлкает ему по носу, тут же отстраняясь, чтобы пройти к зеркалу. Достаточно быстро, чтобы унестись от него даже на шпильках. Но Киран не был бы собой, если бы не предусмотрел и этого. Он тянет её ближе, спиной к груди, чувственно, до острот поглаживая ладонями сквозь ткань — бедро, живот, талия, ложбинка меж грудей и, наконец, — Лорен успевает сглотнуть и помолиться, — шея. — Знаешь ведь, что я не об этом. А всё туда же, лиса, — тянет носом тонкий, едва ощутимый под завесью парфюмерии аромат тела, въевшийся в мозг, в сердце, в душу. — Знаю, — сознаётся она, и глаза подкатываются, когда ладонь на шее сжимается чуть сильнее. От старых кошмаров не осталось и порохового следа. Да, однажды он сделал ей больно. Но минула целая вечность любви и покоя, прерываемая их собственными пожарами, жить без которых, признаться честно, было бы даже скучно. Киран всё водит ладонью по телу, упиваясь отнюдь не физической её беспомощностью. Ведь могла бы при желании вырваться. А тает под прикосновениями, плавится с шипением. Её ведёт точь-в-точь также беспощадно и, не люби она его такой трудностижимой и до сладости терпкой грубости, давно бы взяла инициативу в собственные руки. Пальцы смещаются с шеи на щеку. Он осторожно подталкивает её так, что оба становятся против зеркала. И пожирает её взглядом. Живьём. Со всеми тряпками. — Ты никогда раньше не пользовалась ею, — жестковато мажет большим пальцем по контуру губ, проводя бледно-красную полосу. Дышит тяжело, о-очень тяжело. — Разве что… В нашу первую совместную миссию, когда… Но она, как и всегда, клацает зубами у самых его пальцев. Делает вид, что соперничает, пускай давным-давно сдалась и позволила себе стать побеждённой. Чтобы не расслаблялся; чтобы, как и всегда, довести его, ни больше ни меньше, до белого каления. — Ты не узнал это платье? Голос вкрадчив, а взгляд кроток. Но Кирает слишком хорошо знает её, чтобы верить. Язык ведёт по пальцу, губы обхватывают фалангу, следом же вторую. И она блаженно прикрывает глаза. Чер. Тов. Ка. А он и не пытается скрыть, насколько ему срывает крышу от всего того ужасного, что она с ним вытворяет. Лорен знает — упивается и под касанием едва-слышимо мурчит. — Не сразу, — и слова он умудряется подобрать тоже отнюдь не сразу. Выедает её взглядом, борясь с самим собой — заломить бы её запястья за спину и прижать к столу. Но… Позже. Как минимум. — Успел забыть, как шикарно ты выглядишь в нём. Она хмыкает, и всё же скрыть усмешку никак не может — он неотрывно подсматривает за её отражением. — Можешь помочь с молнией? — всё тем же выдохом-вздохом и взглядом из-под полуприкрытых век. — Конечно. И ведь без тени озорства. Предельно серьёзен. — Застегнуть, Киран, — смеётся она. — Ох, да, точно. Но вместо того чтобы в самом деле послушаться, Киран в один момент склоняется вперёд, целуя линию плеч и созвездия веснушек. Поцелуи терпкие, нетерпеливые, и обжигают кожу дюйм за дюймом. Лорен не успевает запротестовать (да и, по правде говоря, не так уж она упряма), а замок тем временем уверенно ползёт вниз, к самой пояснице. Он целует её жадно и голодно — втягивает кожу и прикусывает, тут же тихонько, довольно мычит. Проклятое платье саму Лорен начинает порядком бесить — хочется его руки, губы и не только везде и сразу. Но не признает же она в самом деле, что планы стремительно летят к чертям по её милости? Покорно сносит пытку, пускай и не пытается скрыть истовую дрожь и рвущиеся из горла стоны-хрипы. Губы мажут по позвоночнику, руки очерчивают бёдра, прижимая ближе, заставляя чувствовать всей собой стремительно истекающее терпение. Щёлкает затвор — словно последний рубеж. Но оба слишком упрямы, пускай всё и в самом деле летит к чертям. Лорен нелегко даётся разлепить пересохшие губы и, не срываясь, проговорить: — Нам пора идти. — Да? — скука и дерзость сливаются воедино, выбешивая, раззадоривая. Лорен давит в себе желание в самом деле дать отпор, сжав ему горло до кучи, а потом… — Так думаешь? Она тяжело сглатывает, прежде чем продолжить: — Пусти, — дёргается для пущей уверенности. — Бронь в ресторане на шесть часов. Мы опоздаем. — Уже опоздали, — бормочет он, пробираясь всё выше по бедру, пока не поглаживает её сквозь ткань белья. Лорен внутренне проклинает его, подаваясь навстречу. — Тем более, — еле слышимый шёпот-хрип. — Отпусти, — упрямо. — Нам пора, — отчаянно. Считанные мгновения протягиваются чередой мучительно-долгих вечностей. — Ну пошли, — отвечает он лукаво, пускай и неохотно. И в самом деле отпускает её, застёгивая несчастную молнию сбоку. Взгляды схлёстываются в отражении: её — взбешенный, его — возбуждённый. Затвор щёлкает — Лорен бросается на него, стискивая горло пальцами, впивается в него же безжалостным поцелуем. Выше, к уху, кусая мочку. Ниже, подводя к ключице. Диким танцем по голым нервам. Киран звереет, подхватывая её под бёдра, почти бросает на стол, наваливаясь сверху. Обрушивается лавиной из поцелуев-укусов, способной если не уничтожить, так свести с ума, даром она сама такой же тайфун, не жалеющий и не щадящий. Её руки на его плечах, намеренно впиваясь в кожу ногтями, его руки в её волосах, зверски разрушая причёску, над которой она корпела битый час. В отместку Лорен тоже зарывается ему в волосы и жадно тянет на себя. Он ласкает её сквозь бельё, и Лорен извивается, бесится, мычит в поцелуй — просит о большем, не желая умолять. Надеясь, что и его терпение на исходе. Но он лишь смеётся, смотря ей прямо в глаза, и тогда она сама направляет его руку под ткань. Оба привычно усмехаются нетерпеливости друг друга, Киран — тому, какая она мокрая, как легко пальцы проскальзывают внутрь. Лорен — тому, как осторожно он ими движет, боясь причинить боль, пускай сам он уже давно чертовски твёрдый. И с ним всегда так — он будет сходить с ума, но не позволит себе потерять контроль. — Хочу твой язык, — проговаривает хрипло, едва-едва шевеля губами. Не просьба, не приказ, самая настоящая мольба. — Скажешь мне «пожалуйста»? — насмехается он. — Иди. К. Чёр. Ту. По слогам. По рваному, на самом исходе терпения выдоху на каждый. И Киран срывает с неё бельё, ныряя меж широко разведённый ног. Ласка намеренно-жёсткая, хлёсткая, от чего она вскрикивает и извивается, вцепляясь руками ему в волосы. Но отнюдь не чтобы отстранить — она лишь тянет его ближе, ближе, ещё. Она выстанывает в голос его имя вперемешку с проклятьями, смыкает ноги за его головой, сотрясаясь с каждым движением вбуривающегося в неё языка и смыкающихся на клиторе губ. А потом он, баловник чёртов, отстраняется. Лорен отчаянно цепляется за него всем, не пуская, поднимается всем корпусом, лишь бы почувствовать его снова, ещё и ещё, хотя бы чуть-чуть, одно мгновение… Но он не даётся, по-прежнему усмехаясь ей, глядя на неё снизу-вверх голодно и озверевше. — Кто-то недавно назвал его грязным, — смакует собственное превосходство, наслаждаясь видом. — Не припоминаешь? Лорен скалится, не оставляя попыток притянуть его ближе. — А я и не такое тебе скажу, если сейчас же не почувствую тебя в себе. — Попроси. — Иди к… Киран рывком приникает к ней, резко втягивая клитор, посасывая его. И отстраняется следом же, не обращая никакого внимания на рвущуюся к нему, почти обезумевшую от болезненного возбуждения Лорен. — По-хорошему попроси. Уже приказ. И тон такой, что никакого желания его ослушаться. Как раз-таки обратно, от вскипевшей властности в жилах кровь стынет, а желание поскорее испить её до капли почти доводит до крайности. — Пожалуйста. Пожалуйста, Киран. — Хорошая девочка, — укусом во внутреннюю поверхность бедра. Издёвкой, глядя ей прямо в глаза. И он вновь впивается в неё губами, стихийным бедствием, терпким, кислым безумием. А она, разрушительный, необузданный огонь, подчиняется своему единственному заклинателю, подмахивает бёдрами в такт, вскрикивает и содрогается. Пытка тянется карамелью, сладко и мучительно, и Лорен бы знать, что она предпочла бы сверх второго — прекратить это или не прекращать никогда. Но он приподнимает голову, заглядывая своими ясными дьявольскими глазами в её совсем мутные, и спрашивает, обжигая жаром дыхания: — Ещё? Съесть бы эту усмешку. Всего его бы проглотить. Целиком, за один укус. Лорен неопределённо дёргается, а что тут отвечать-то, и вновь тянет его на себя, требуя подняться. — Хочу тебя. Коротко и ясно. И она с большим удовольствием впивается в его губы, когда он становится, нависая над ней, распростёртой пред ним, измученной, неудовлетворённой. Откуда-то берутся силы и рвение: расстёгивающие ширинку брюк руки ничуть не дрожат. Секундное замешательство — они оба до сих пор одеты. У неё почти до самой груди задрано платье, он нависает над ней в смокинке. В чёртовом смокинге и брюках, которые тут же, ведомые её нетерпением, летят на пол, глухо ударяясь пряжкой ремня. Угроза, с которой он потирается о неё, направляя себя рукой, рассеивается, стоит ему оказаться внутри. Он проскальзывает до упора, уверенно, но медленно. Осторожно, чтобы не сделать больно и не навредить — он редко позволяет ей быть сверху сразу как раз потому, что неизменно оказывается осторожнее неё. Обезумевший и почти доведённый до греха, он движется в ней осторожно, едва-едва. Пока она не простанывает, низко-низко, вцепляясь в плечи, его имя, и не просит, надрывно и тихо: «сильнее». Киран усмехается, и движения обретают напор и темп. Она стонет и подмахивает бёдрами навстречу. Вскрикивает, когда доходит до болезненных, опасных острот, отчаянно кусает костяшку, сдерживая крик, пока Киран не сплетает с её рукой пальцы и не прижимает к столу. И ведь ничего не меняется с годами. Всё та же страсть, порывистость, жадность, тот блеск светящихся улыбкой глаз в отражении зрачков. Истовость движений и контрасты, чёртовы сводящие с ума контрасты, заставляющие шептать имя и молить не останавливаться, пока удовольствие не застилает взгляд, не стискивает лёгкие, не сжимает железной хваткой горло. Одна разрядка за другой, пока у Лорен напрочь не отнимаются ноги. И она чувствует, что ещё немного, ещё чуть-чуть, и она сдастся. Но как раз в этот момент Киран выходит из неё и, содрогаясь, изливается на живот. Взмокшие и уставшие, оба, прижимаясь друг к другу, тяжело дышат. Лорен приходит в себя первой — шевелит руками, пускай те и продолжают безбожно дрожать, поглаживает спину мужа, голову, с упоением зарываясь в буйные кудри. И замечает кошмарные розово-алые пятна вокруг его губ, на щеках и подбородке. Киран отмирает, слыша несдержанный, тихий смех. Замирает, глядя на неё с немым вопросом. — Хороши же мы, — объясняет она, чуть разворачиваясь и указывая на отражение за собственной спиной. У обоих розовые от помады лица, волосы взмокшие и разлохмаченные, одежда безбожно смята и дыхание по-прежнему напрочь сбито. Киран, нехотя отрывая взгляд от своей невероятной жены, прослеживает ход её мыслей. И смех разливается по коже новой волной возбуждения. — Ох уж эта помада, — мажет пальцем по щеке, касаясь невесомо губ. — И столько беспорядка лишь от того, как бесстыже ты выглядишь с ней. Лорен нахмурилась, складывая руки на груди. — Бесстыж тот, по чьей милости мы так измазались. И это уж точно была не я. — Вообще-то, ты. — Не спорь. — Буду. Однако упрямство быстро сменяется насмешливым интересом. И она приподнимается на непослушных ногах, подталкивая Кирана к столу. — Ну, значит, спорь на здоровье. Не буду мешать. Опускается на колени, обхватывает член, касаясь головки губами. И усмехается, когда понимает, что задуманного достигла в прямой точности — остатки помады отпечатываются на коже рваными следами. — Ты… — Киран пытается заворчать, но танец губ по плоти лишает воли. И он сдаётся, опуская ладонь ей в волосы, направляя и тихо, хрипло постанывая.