It takes two to tango

Лорен насильно разжала веки, слипающиеся от усталости, недосыпа и страшной тошноты. Морщась, чуть сместилась набок, сомкнув ноги в коленях, подтянув их ближе. Страшно не хватало рук Кирана, его запаха, кутающего её всю от макушки до пят всякий раз, как он прижимался к ней так близко, что меж телами не оставалось пространства для выдоха, иначе как ровного. Его голоса — Господи, чувство такое, словно не слышала его вечность, хотя с момента его ухода прошло… часов десять? Шесть из которых Лорен по своему обыкновению проспала. Она зарычала, застонала и с самой настоящей яростью стёрла рукавом наворачивающиеся слёзы. Боже, никогда она не была такой ранимой, никогда! Нужно было здорово постараться, чтобы выбить из неё хотя бы слезинку, а единственными свидетелями её опустошения или печали становились, как правило, либо груши в зале, те самые, что жалобно трещали под ударами, либо подушки на её постели, узревшие и испившие её горе с излишком. Но что за размазню из неё сделала эта чёртова беременность? Покажи палец, и она зарыдает. В три ручья. Глупыми крупными слезами. Потоком, который не остановить. Всхлипывая вслух. Она неповоротлива и совсем неказиста в своём новом, изменившемся теле. Она часто бывает не в состоянии сделать вещи, которые прежде составляли обыденность. Нагнуться и самостоятельно застегнуть молнию на сапожках. Надеть брюки, не ища при этом опоры. Помыть чёртов пол. Достать что-то с верхней полки, поднять тяжесть. Ну разве это не смешно? Когда-то она могла составить фору своему мужу, пошутив при том, как радостно ей уложить его на лопатки раз-другой. А скольких мерзавцев она задержала за время службы? Достаточно. Достаточно, чтобы теперь от собственной беспомощности, такой мерзкой и болезненной, давиться всё теми же крокодильими слезами. Она ненавидела то, что вынуждена была чувствовать так много всего в один момент. Казалось, словно на рычажках вызова эмоций какой-то негодяй, управляющий ею, сначала спутал таблички, а потом и вовсе сдвинул все до упора. Она могла разом чувствовать себя и злой, и ничтожной, и раздражённой всем на свете, и страшно виноватой. Порой ей думалось, что, не будь Кирана в эти моменты рядом, не будь его рядом с ней вообще, она бы не выдержала этот ужас. Без его рук, обнимающих так тепло и крепко, что тяжесть отступала на второй план; без улыбки, играющей на губах, когда он касался её живота, пытаясь почувствовать их ужасно беспокойную дочурку, прикладывал голову к нему, стараясь услышать её; без его глаз, утопая в теплоте синевы которых уже столько лет, она чувствовала себя дома. Он весь был для неё этим чувством, и делал всё возможное, чтобы она ощущала этот трепет, каждый раз окунаясь в тепло его рук, нежный плен глаз. И теперь, когда упавшая со стола вилка или разбитая чашка могли вызвать целую истерику, оставаться одной было самой, самой кошмарной пыткой. Она не могла найти себе места, не могла занять себя чем-то больше чем на десять минут, заканчивая тем, что скребла себе по плечам и кусала губы, пытаясь сдержать слёзы. Как вообще человек может плакать столько? Словно все те слёзы, что она запрещала себе лить с того дня, решили разом выплеснуться и иссушить её окончательно. Но хуже всего было иное. Она испытывала огромный, спутанный комок чего-то необъяснимого по отношению к тому, каким её тело сделала беременность. Она заметно прибавила в весе, а живот казался таким огромным, словно в ней была не одна малышка, а целый взвод крохотных неугомонных существ. У неё не получалось простить себе полную потерю изящества и маневренности, и, всякий раз цепляясь за собственный силуэт в отражении витрин, она расстраивалась, видя вместо молодой стройной женщины располневшее неповоротливое нечто. Низ живота венчали узоры растяжек, протянувшиеся светло-белыми полосами, словно молнии прозрачными вспышками на небесном своде. И она знала, что то была цена материнства — она ведь всё-таки носила в себе ещё одну, настоящую новую жизнь. Жизнь, которую она уже любила всем сердцем, каждой частью себя. И всё же, подолгу стоя у зеркала и рассматривая нагое тело во всех мелочах, выискивая новые метки, новые граммы, которые ей добавила беременность… Лорен чертовски себя ненавидела. И тем абсурднее, что ей было страшно стыдно перед Кираном. Перед её любимым мужчиной, подарившем ей эту самую жизнь, самое дорогое, что у неё когда-либо было. Мужчиной, без которого она не могла представить себя, которого считала своим домом, своим сокровищем, какое берегла так долго, что время до его встречи стёрлось из памяти, выцвело и пожелтело. Мысли в голову лезли самые разные, одна кошмарнее другой. Он полюбил сильную женщину, в которой увидел равную себе, партнёра, которому можно доверять и довериться. Он полюбил красивую, стройную, гибкую женщину, способную вместить в себя его страсть и потягаться с ним в остроте потаённых желаний. Никогда в своей жизни Лорен не переживала о том, что может не нравиться мужчине. Не привлекать его. Никогда она не допускала мысли о том, что Киран не дорожит ею или не желает её, в каких бы состояниях он её не видел. А теперь эти мысли сжирали её живьём, драли на ней кожу, вызывая океаны слёз, в которых она тонула, беспомощно барахтаясь. Худшим из всего обилия было чувство вины, бьющееся из осознания того, насколько же её истерики беспочвенны. Киран ведь никогда не давал ей повода думать так — его взгляд не изменился, объятия не стали холоднее или отстранённее. Казалось, чувства к ней обратно, стали ещё сокровеннее, ещё сильнее и крепче. Вот только беременной женщине того не объяснишь. У неё получалось скрывать это переживание, новый кошмар, разлившийся под коже, достаточно долго. Она стирала слёзы и цепляла на губы улыбку, когда он возвращался с работы. Уводила тему в сторону и со всем присущей её характеру упрямством разубеждала его в том, что что-то в ней может быть не так. Киран, понимая, что дело нечисто, но не зная, как может ей помочь, позволял ей эту прихоть. Но один честный разговор, не состоявшись, вылился в страшный взрыв, в истерику, сложившую Лорен пополам в тот момент, когда терпеть это хоть сколько-нибудь ещё стало невыносимо. Она рыдала, кусая край одеяла, подушку, собственные руки. Она гладила руками живот и бормотала осипшим голосом извинения в адрес малышки, беспокойно заворочавшейся, словно ощутив, как пусто и одиноко стало её маме в один миг. И ей не удалось услышать ни поворот ключа в замочной скважине, ни грохот шагов, когда вернувшийся домой Киран, услышав плачь жены, понёсся в его направлении. Не сразу ей удалось и заметить его касание, ударивший в нос запах улицы и еловых шишек, звук голоса, такого взволнованного, каким он бывал в самые невыносимые для них обоих моменты. — Лорен! ЛОРЕН! Она впивается своим зарёванным взглядом в его шокированный. И тупо пялится на него с полминуты. Он не должен был этого видеть. Я не должна была позволять этим глупостям… Киран молча приближается, чтобы прижать её к себе, чтобы зарыться утешающей лаской ей в волосы, в складки одежд. Укрыть собой от самых страшных демонов, даже от её собственных — у него получается прогонять их гораздо лучше, чем у неё самой. И тогда она отмирает. Оцепенение спадает рывком, волной, и она отшатывается от него, едва не перевалившись за край кровати. Взгляд Кирана заполняет бесформенная, бесцветная боль. И Лорен от осознания того, что она только что сделала, тянет взвыть. Но она держится, крепче сжимая зубы. — Я что-то сделал не так? — спрашивает он, всеми возможными силами не выдавая дрожь зазвучавшего тише голоса. Приближаться больше он не смеет. Лорен сжимает зубы, всхлипывая через них. Новая порция слёз размывает и без того мутный взгляд. — Лорен, пожалуйста, расскажи, в чём дело. И она хочет. Чертовски хочет поведать о том, что донимает её так долго. Прижаться к нему всем телом, так крепко, чтобы каждой частицей себя чувствовать, как она ему важна и ценна. Чтобы от любви пошли мурашки, а демоны отступили, испугавшись грозного взгляда того, чьё звучное имя однажды было причиной, по которой дети, подолгу лёжа в постели с открытыми глазами, не могли уснуть. Лорен знает, что тогда обязательно станет легче. Они оба проходили через это немыслимое количество раз. И всё же она не находит сил разомкнуть губ. Только продолжает плакать, тихо и горестно. Закрыв глаза и обняв себя руками. Киран не выдерживает. Подаётся вперёд и опускает свою руку поверх её. Та зацикленно, пугающие-медленно для её состояния гладит живот. Лорен не отстраняется, скорее даже замирает, вслушиваясь в тот импульс изнутри, что должен последовать за ним. Но новый взрыв не случается. Она перестаёт плакать, а Кирану таки удаётся притянуть её к себе. Лорен рассеянно отмечает, что он сидит на постели в брюках и рубашке. Пальто валяется на полу у входа в спальню. Она прикрывает глаза, сжимая в руках ткань рубашки на его спине. Его тепло окутывает и греет. Но отвращение не растворяется. Лишь прячется глубже, чтобы вернуться и добить её тогда, когда Кирана снова не будет рядом. Она утыкается в него носом и хоронит себя ещё глубже. В нём. — Объясни, что с тобой произошло, — снова просит он. Так мягко и осторожно, что она просто не может не рассказать. Но это всё ещё… Слишком. Слишком глупо, слишком неловко, слишком стыдно. — Это не так важно, — пытается уйти от темы она. Знает, что лишь тратит время, но иначе словно бы и не выходит. — Это не стоит внимания… Глупости. Бред беременной женщины. — Лорен, — он, отстраняясь ровно до того положения, в котором может держать её за руки и видеть глаза, умудряется быть строгим, звуча мягко. И в этот момент, как и в множество других, похожих и совсем отличных, Лорен думается о том, каким прекрасным отцом он станет. — Это не может быть не важно. Ты ревела в три ручья только что, и испугалась, когда я пытался тебя обнять. — Мне страшно рассказывать, — сознаётся она стыдливо. — Мне неловко. Ты совсем не виноват в этом, и ты… Ты не заслуживаешь этого. Ты не заслуживаешь терпеть это всё. Киран перехватывает обе её руки, тянет к губам, целуя запястья, ладони, пальцы, нежно касается поцелуем поджатых опухших губ и кладёт её ладони себе на грудь, лбом прижимаясь ко лбу. — Слышишь? Оно бьётся для тебя уже семь лет, Лорен. Ни одна из причин, по которой ты можешь плакать, не может оказаться глупой или неважной. И не нужно думать о том, чего я стою, а чего нет. Лорен горько усмехается, смутно припоминая, что и сама однажды говорила ему нечто подобное. В те времена, о которых они старались не вспоминать сейчас, и всё же не могли не. Времена, которые свели их вместе и подарили опору в лице друг друга. — Я люблю тебя, моя нежность, — шепчет он, целуя её лоб, виски, нос, заплаканные глаза, щёки. — И ничто не сможет это изменить. Помнишь нашу клятву? Его губы изогнулись в улыбке, подсветившей красивое лицо сотней озорных искринок. — В горе и радости? — у Лорен дрожит голос, и Киран, слушая её, сжимает руки на её теле крепче. — Нет же, другую, — влажные щёки обдаёт теплом смеха. — Ту, что мы произнесли перед первой брачной ночью. — Быть рядом и доверять? — Быть рядом и доверять. Лорен и сама жмётся теснее, ближе, кутаясь в жар его тела, пытаясь спрятаться в нём и согреться. Кончик носа пробегает по его шее, и она добровольно тонет в родном запахе. Не остаётся и тени этого кошмарного чувства. И всё же она чувствует себя такой… Уязвимой. Чертовски зависимой и слабой. — Мне нужно знать, что с тобой происходит, чтобы помочь. Ты можешь промолчать сейчас, как молчала и раньше, но это ведь не решит проблему. Я прав? — Прав, — соглашается она, кусая губы. Тело снова становится чужим, ненавистным, зудящим и странным. Словно кожа не по размеру. Она тяжело вздыхает. — День, в который я узнала о том, что нас больше не двое, — она улыбается одними губами, механически и от застывших в глазах слёз несколько печально. — Был одним из счастливейших. Никогда бы не подумала, что стану матерью однажды, я не была уверена и в том, что найду однажды мужчину, за которого буду готова выйти замуж. И я… Я счастлива, знаешь? Чего ещё может хотеть женщина, всю жизнь гнавшаяся за призраками прошлого? — Здесь есть какое-то «но», да? — ласковый голос Кирана осаживает её страх не хуже умиротворяюще-плавных касаний. Его руки на её плечах, спине, голове. Лорен сжимает губы и кивает, всеми силами стараясь отодвинуть новый взрыв. Но слёзы срываются в тот же момент, как она заговаривает вновь. — Я страшно люблю нашу малышку, но так ненавижу себя, — плачь сливается с рассказом, и она отчаянно глотает слёзы, стараясь звучать чётче. Получается из рук вон плохо. — Я располнела, потеряла сноровку, стала неповоротливой. Тяжело даже на постели перевернуться порой, и это при том, какой я была раньше. Я больше не чувствую себя красивой, желанной. И… И я чертовски боюсь, что ты перестанешь хотеть меня, и будешь рядом из одной привязанности. Замолкая, она принимается рыдать ещё громче, закрывая ладонями лицо. Киран гладит её по голове, ожидая, когда приступ спадёт, но время тянется преступно медленно, а ждать чуда, пока его любимая женщина заливается слезами, выше его сил. Он отстраняется, но лишь для того, чтобы взять её лицо в свои ладони и прижаться лбом к её лбу. — Лорен, послушай меня. Тшшшш, послушай же, ну же, девочка моя маленькая, я ведь рядом. Я рядом и я доверяю тебе. И ты будь со мной. И верь. Она чуть успокаивается, вздымающаяся беспорядочно грудь замирает, всхлипы затихают. Заставляет себя слушать, всеми силами тянется ближе к нему. Ладони падают вдоль тела на постель, и тогда он вновь целует её. — Умница, — Лорен не знает, от чего сердце щемит больше — его касаний или слов. — А теперь смотри на меня и слушай. День, когда ты рассказала мне о ребёнке, стал счастливейшим в моей жизни. Я даже заикаться не буду о том, какой представлял свою жизнь до встречи с тобой, но о подобном счастье я не смел мечтать. Сначала встретить женщину, терпеть которую так приятно, что я бы делал это до самой старости, — Лорен пихнула его в бок, всхлипнув. — Узнать, что я нужен ей, как и она мне, а потом вместе из нашей любви создать новую жизнь. Я думаю о том, как счастлив любить тебя, каждый день. Вставая с постели, засыпая рядом с тобой, десятки и сотни раз, когда скучаю по твоим тычкам на работе. Ты была права только в одном — эти переживания бессмысленны. Но прошу, рассказывай обо всём, что тревожит тебя и касается нас двоих. Это не только твоя забота, и ты не имеешь никакого права взваливать всё это на себя одну, — и он прижимается губами к её щеке, ладонями зарываясь в волосы, и шепчет, так тихо и так нежно, что Лорен еле сдерживает новый поток рыданий. — Глупенькая. Моя родная. Как же я люблю тебя. Она отстраняется и принимается вытирать слёзы рукавами, растирая лицо. Всхлипывает и горько смеётся, чувствуя себя крохотной и беззащитной. Согретой одними его руками. — Я тоже тебя люблю, — она привстаёт и обвивает руками его шею, целуя в висок, припадая к щеке щекой. — Спасибо. Киран находит её взгляд своим. Лорен не решается опустить глаза, но желание, противное и зудящее, сильно. — Тебе не за что благодарить меня. И даже не смей чувствовать стыд за произошедшее. А ещё… Скажи, дорогая, ты доверяешь мне? — Конечно, — бормочет она, стараясь распознать, чего ей ждать от искринки по взгляде, не предвещающей ничего хорошего. — Пойдём со мной. Поговорим о той части твоих беспокойств, в которой я «перестану тебя хотеть и буду рядом из одно привязанности». — Киран, — шипит она больше расстроенно, чем зло, и останавливается, в самом деле опасаясь его идей. — Маленькая моя, я хочу помочь. Хочу навсегда прогнать из твоей головы этот... Извини меня, бред. Пойдём же. Прошу тебя, пойдём. Она позволяет ему увести себя, чем бы это ни кончилось, что бы он ни показал ей. Она доверяла ему свою жизнь, своё сердце, свою нагую душу немыслимое количество раз, и никогда с того дня он не передавал её доверие. Всего единожды она пожалела о выборе, сделанном на мосту, о союзе, скреплённом на крови и человеческих жизнях. Но он выстрадал достаточно, чтобы заслужить её доверие, чтобы Лорен никогда больше не ждала, что рука на шее сожмётся, и её жизнь прервётся под хваткой его пальцев. Она прикрывает глаза и обнимает себя руками, позволяя себе быть ведомой. А когда Киран, бережно обнимающий её, останавливается, они оба оказываются напротив огромного зеркала. Того самого, что видело все оттенки её обострённых эмоций — слёзы, крики, истошные мольбы. Лорен разглядывает их в отражении — волосы мужа, густые и чёрные, собранные в чуть растрёпанную косу, мягкими волнами обрамляют лицо, Кирану чертовски идёт россыпь первых морщин у глаз, проступающих чётче всякий раз, как улыбка озаряет черты, его плечи всё также широки, и Лорен едва достаёт макушкой ему до скул. Он был невероятно красив, когда Лорен встретила его впервые семь лет назад, но годы вносили финальные штрихи, делая его ещё прекраснее. И она не сомневалась в том, что уготованное им будущее того не изменит. Но будет ли также молода и прекрасна она, когда их дочка станет постарше? Она постаралась сосредоточиться на отражении. По ту сторону зеркала, прижатая крепкой рукой к груди мужчины, стояла молодая женщина. Ярко-рыжие волосы, золотистые глаза и высокие скулы делали её похожей на лисицу. Внимательную и умную, способную порвать на куски того, кто посмеёт посягнуть на принадлежащее ей, по-своему властную и хитрую. Усталость, близкая к измождённости, углубила синяки под глазами, пролегла под ними же мелкими морщинами. Несколько хмурых морщинок можно было заметить и на лбу. Глаза, нос и губы оставались алыми от слёз. Она рвано выдохнула и опустила взгляд ниже — из-под свободной рубашки, застёгнутой не на все пуговицы, ко всему прочему перепутанные меж собой, торчали острые ключицы. Беременность добавила пару размеров в груди, а живот на седьмом месяце был просто огромным. В голову лезло глупое сравнение с тем, что в него бы поместились две её головы (посоревноваться с ним могло разве что сравнение Ким с её любимыми арбузами), однако одежда скрывала самое ей ненавистное. Смотреть на себя так было несложно. Киран, словно услышав её мысли, потянулся к верхней из застёгнутых как попало пуговиц. Лорен мгновенно отпрянула, развернувшись и уперевшись ладонями ему в грудь. — Что ты задумал? — забормотала она встревоженно. — Хочу взглянуть на то, что ты не считаешь желанным, — произнёс он без тени ехидства. Совершенно спокойно, пугающе ровным тоном. — Киран, — взмолилась она. — Скажи, чего ты там не видел? — В том-то и дело, что я видел всё. А вот тебе кое-что показать следует. Её взгляд метался по всему его спокойному лицу, не выдающему ни одной эмоции. Тёплая ладонь нашла её щеку, и Лорен прильнула к ласке. — Будь рядом и доверяй, — попросил он, и в тот же миг его губы накрыли её поцелуем. Нежным, словно первый. Сладким, будто не был так щедро сдобрен солью её слёз. Лорен слабо кивнула, не найдя в себе сил на большее. И сдалась его рукам. Пальцы сноровисто пробегают по пуговицам, выщёлкивая из пазов. Лорен думается, что застёгивала она их раза в три дольше того времени, что понадобилось Кирану, чтобы расправиться с ними. Однако он не спешит сбрасывать рубашку на пол, и та болтается на плечах ещё какое-то время. Пока Лорен сама, начиная злиться, не швыряет ткань куда-то в угол, оголяя грудь и ту часть живота, что не укрыта домашними бриджами. Но Киран, усмехнувшись её нетерпению, которое любил в ней не меньше других черт, избавил её от них следом же. Она упрямо не отводила взгляда от отражения, крепче сжимая кулаки и стискивая зубы. Хотелось прикрыться, набросить на тело рубашку. Хотелось сжаться в комок и осесть на пол. Но она не могла позволить себе опуститься так низко. А потому выбрала привычный, до боли знакомый путь. Злость. — И что ты хотел показать мне? — вызверилась она, свирепея с каждым произнесённым словом пуще прежнего. — Огромный живот? Растяжки? То, что сейчас выглядит мило, а после родов осядет на теле складками? Лицо, медленно теряющее молодость? Киран заставляет её замолчать рывком, разворачивая к себе и впиваясь в губы поцелуем. Лорен ждёт, что те столкнутся с её собственными яростно, стыдливо, что он жестоко вторгнется в её рот языком и искусает её до кучи. Но этого не происходит. Порывистым оказывается лишь первое касание его губ, а потом шелуха облетает. Он целует её не мягко, не нежно — крепко и чувственно. До невозможного трепетно, с таким обожанием, что у Лорен подгибаются колени. Но Киран, как и всегда, успел её удержать. Когда он отстранился, она рассматривала его лицо пустым, неверящим взглядом секунд десять. А потом заговорила — тихо, спокойно и очень покорно. — Что ты хотел мне показать? Он вновь развернул её спиной к себе, крепко сжимая обе её руки. Одну из них он освободил, касаясь ею острого плеча. — Я не смогу объяснить, за что полюбил тебя однажды, даже если попытаюсь, — его пальцы прошлись невесомой лаской по виску, сходя к щеке. — Порой мне кажется, что это произошло в тот же миг, как я увидел твои глаза в переулке, — большой палец обнимающей её щеку ладони обводит в воздухе глаза, а губы касаются виска. — Порой — что пал, когда ты сбросила капюшон у входа в Золотой Клевер, — руки обводят очертания её тела, словно кисть, оставляя на поверхности листа набросок. Они проходятся по груди, и Лорен задыхается, подаваясь навстречу чувственному касанию, прикрывая веки, но не отрывая взгляда от их отражения. Забывая о том, что терзало её долгие недели, месяцы, забывая обо всём и попросту растворяясь в ощущении. Она чуть поворачивает голову вбок, ища его губы, и поцелуй обжигает их. Лорен разгорается всё ярче под лаской губ и рук, аккуратно сжимающих грудь, обводящих соски, спускающихся поглаживанием к животу. И тогда он отстраняется, выдыхая в самые губы сокровенное, тайное. Колени у неё слабеют вновь. — Я влюблялся в тебя множество раз, и продолжаю делать это до сих пор, не всегда осознавая то, но что я знаю наверняка — того, что заставило меня замереть в тот день, увидев тебя, разглядеть глазами невозможно, — подбородок оказывается подхвачен его пальцами, и он вновь возвращает её взгляд к зеркалу. — Я никогда не любил тебя одними лишь глазами. И не собираюсь начинать, — его лицо сохраняет предельно-серьёзное выражение, и вдруг губы срываются в хитрую улыбку. — Однако это не значит, что мои глаза не любят тебя также сильно, как сердце и... Все остальные части меня? Киран уткнулся в изгиб её шеи, провёл кончиком носа к плечу, втягивая её запах. На кожу один за другим сыпались поцелуи, и Лорен тонула всё безнадёжнее, краем сознания улавливая смысл нашёптываемого им. Тихо, очень тихо. Вещи, в которых и себе-то иногда сознаться страшно. «Я хочу тебя, чертовски хочу. Каждый миг, неважно, рядом я или далеко. Я никогда и никого так не хотел, и годы этого не изменят, кажется, даже самой смерти это не удастся. Что есть время в сравнении с тем ураганом, который живёт во мне с той секунды, как я тебя повстречал?» Лорен ломано улыбается, кусая губы, а по щекам текут слёзы. Слёзы облегчения, радости, счастья. Его ладони так и продолжают неторопливо, бережно гладить живот. С такой огромной любовью, что все демоны, донимавшие её, убегают в страхе. Он отрывается от её кожи, прижимаясь губами к виску. К полу падает последняя ткань, и Лорен остаётся полностью обнажённой, по-новому открытой ему. А Киран улыбается, рассматривая её жадно, словно не видел прежде, словно не исследовал руками и губами каждый дюйм её тела. И произносит тихо, приласкивая её истинностью незыблемого. — Ты идеальна. Лорен, ты идеальна, слышишь? Она кивает, судорожно, давясь слезами, и заносит ладонь к его затылку, зарываясь в волосы. — Я спрошу ещё раз. Веришь мне? — Верю, — произносит осипше. Но губы изгибаются в улыбке. — Конечно верю. — А ещё одну шалость мне позволишь? Лорен даже не спрашивает о том, что он задумал. Только вновь позволяет ему увести себя, и оказывается в его мастерской. Киран суетливо устраивает для неё целое гнездо из подушек и одеял на постаменте, чтобы его любимые женщины не замёрзли, пока он работает над величайшим, что когда-либо создавал. И он замирает против неё, носящей под сердцем их дочь, кульминацию их любви, и заносит над мольбертом карандаш. Он нечасто берёт в руки краски вне работы, а саму Лорен изображал в цвете лишь единожды — тот самый обнажённый портрет, рождённый в любви и страсти, нежности и склоках, переплетении двух жизней, таком крепком, что ни один из них уже давно не способен представить себя вне этого союза, заключённого в аду. Портрет занял у него почти полтора года, и теперь украшал одну из стен мастерской. Лорен на нём казалась похожей на божество — её кожа притягивала солнечный свет, и тело тонуло в нём. К ней тянулось и в ней утопало всё. В том числе и сам художник, любовь которого к ней была различима в каждом мазке. На обратной стороне холста красовалась надпись карандашом: «Женщине, которую я не смогу перестать любить даже после самой смерти». Киран знал, что для третьего портрета Лорен будет позировать с их дочерью. Однако сейчас... Сейчас ему предстояло запечатлеть новый рубеж их общего счастья. Момент, который он не сможет забыть никогда, момент, который, он клянётся, запомнится навсегда и ей. Она запомнит время, когда носила под сердцем их дочь, которую он уже любил так сильно, как, думал он, сможет когда-либо любить только Лорен, как одно из счастливейших. Она захочет смотреть на этот портрет, изобличающий её новую красоту во всех мелочах — он покажет ей то, что способны разглядеть только его глаза. И будет показывать, покуда способен дышать.