It takes two to tango

— Боги, плечи болят так, словно я на них тонну яблок перетаскала. — Почему яблок? — Не знаю. Первое на ум пришло. Киран фыркает, а Лорен ломко расправляет плечи, разминая попутно шею, шевеля руками. — Как твой день? — она погружается глубже, стараясь согреться, и теперь пышная пена наполовину укрывает её руки и частично — грудь. Киран инстинктивно касается кончиками пальцев виднеющейся едва-едва родинки под ключицей, чуть выше груди, увлекает её ближе, прижимая к себе спиной. Целует в волосы, вдыхая пряную сладость на самых кончиках. — Неплохо, — он дышит ею, перемежая слова с поцелуями. И оба веки прикрывают от удовольствия, от того, как правильно ощущается подобная близость, как сладок долгожданный покой. — Занимаюсь с одним мальчиком из 19 группы дополнительно, готовлю его к конкурсу. Он очень трудолюбив и, кажется, даже талантлив. Лорен разморённо потягивается, оседая ещё ниже, почти растекаясь по груди Кирана. Выворачивается так, что вода кроет тело по самые ключицы, рассматривает мужа снизу-вверх из-под подрагивающих ресниц. Он придерживает её между подбородком и шеей, наклоняется и мягко целует. Лорен путается рукой в смоляных кудрях и выдох, проглатываемый его губами, оказывается по меньшей мере взволнованным. — Я так устала, — бормочет она не то с обидой, не то с сожалением. — И ты снова делаешь со мной это. Я же не встану завтра с постели, если мы продолжим. Лорен на части рвёт его ухмылкой. А он нарочно проказливо высовывает кончик языка и скользит им по собственным губам. — А что такого страшного я с тобой делаю, скажи? Лорен вздыхает, прикрывая глаза. Киран не без удовольствия скользит по её расслабленному лицу взглядом — румянец кроет бледную кожу, делая его жену похожей на воплощение весны, нежно любимой им. Медные волосы напитываются влагой и становятся совсем тёмными. Он улыбается, водя пальцами по коже, соединяя веснушки и родинки в созвездия. Желание прижать её к себе крепко-крепко и не отпускать, пока не попросит (да и в том ей отказать) он подавляет в себе одним чудом. — Поцелуй ещё, — срывается с губ выдохом. Он ухмыляется, отвечая на просьбу. — Это тот мальчик, о котором ты рассказывал? Кажется... Ген... Киран! — она вскрикивает, кусает губу и дёргается, пытаясь подняться. Если бы не руки, прижавшие ближе, набрала бы полный рот пены. Она бросает на мужа разъярённый взгляд из-за плеча — секундами «до» ладонь так ловко соскользнула ниже шеи и сжала меж пальцев сосок, оттянув его, что она от неожиданности среагировала слишком резко. И мурашки бегут по телу, и мысли, усердно гонимые ею прочь с тех пор, как Киран заявился на порог ванной и заявил, что не собирается никуда уходить, возвращаются, усугубляются, перемножаются. — Генри, дорогая. Он самый, — невозмутимо отвечает он. Лорен дуется, чувствуя, как раздражение сгущается внутри тучными облаками. Она изворачивается и кусает Кирана в плечо. А потом озорство берёт верх. И она впивается зубами в шею. Киран шипит, а когда она отстраняется, хмурится и потирает кожу на месте укуса. — И что, довольна собой? — он сводит брови, голос звучит строго-строго. — Нет, — она расплывается в улыбке, такой широкой и глупой, что та делаёт её похожей на маленькую девочку. Она скромно опускает взгляд, а потом резко подрывается и, прижимаясь к нему, кусает его за шею ещё раз. — Вот теперь доволь... А-а-а-ай. Киран сгребает её в охапку, нависая над ней, пока Лорен барахтается в воде, смеясь и визжа. Он кусает её за мочку, в чувствительное место под ушком, за шею, ещё и ещё, пока у неё не сбивается дыхание. Он кроет поцелуями-укусами ключицы и медленно спускается к груди. Лорен изо всех сил держится, чтобы не застонать, потому что, издай она хоть единый писк, посмей она пошевелиться, и из ванны они уже не вылезут. — Киран, — произносит она ровным тоном, и всё же он распознаёт в нём, пускай и сдержанную, но мольбу. — Пожалуйста. Он нехотя отстраняется, выпуская её из хватки. — Зануда, — фыркает, поглаживая прижимающуюся следом же к нему Лорен по волосам. — Да-а-а? — она стучит ему по груди кулачками, картинно, совсем не пытаясь в самом деле сделать больно. — Я просто не хочу сломать ещё и ванну. Напомнить тебе, что стало с моим прошлым рабочим столом? — Ванну бы мы не сломали, — ворчит он себе под нос, избегая её взгляда. — И я ведь купил тебе новый стол, прекрати припоминать мне его... — Ладно-ладно, — отмахивается, льнёт к ласке. Вода начинает остывать — температура приближается к комфортной для Кирана, но Лорен становится прохладно. — Можно я помою тебе голову? — спрашивает, поднимая взгляд. Ищет синеву его глаз, и впивается в неё голодно, когда он приоткрывает веки. — Зачем? Лорен едва удерживается, чтобы не засмеяться, видя, как удивлённо хмурится он. — Не знаю, просто хочется. Так можно? Он задумывается на мгновение, а потом неловко, самую малость заторможенно кивает. Лорен подскакивает, радостно потирая ладошки, и Кирану кажется, словно в последний раз он видел её такой в тот вечер в цирке, когда её не совсем удачно загипнотизировал мальчишка-фокусник. — Что с тобой такое? — она успевает поймать в ладони его лицо прежде чем он отворачивается. Взгляды сцепляются, и на самом дне его глаз Лорен усматривает тревогу, спрятанную подальше, но не упокоенную. Киран хмурится, но не отстраняется. Замирает. Она слышит, каким адским роем одни мысли в его голове борются с другими. И она молится, как и всегда, о том, что он будет честен с ней до конца. В момент, когда Лорен думает убрать руки, он опускает поверх них свои ладони. — Я был бы... Рад? Просто очень рад. Господи, Лорен, я до сих пор поверить не могу в то, что ты захотела разделить свою... Жизнь со мной. В то, что ты можешь хотеть быть рядом с таким, как я. А когда ты делаешь что-то подобное... Я... — Тш-ш-ш-ш, — она упирается лбом в его лоб, шепчет совсем тихо, совсем близко, так, что дыхание согревает губы. — Перестань, глупый. Я ведь люблю тебя. Люблю таким, какой ты есть. И я просто хочу позаботиться о тебе. Возможно, впервые в жизни мне так искренне хочется кого-нибудь беречь. Киран баюкает её ладони в своих, дышит с ней в унисон, вдох-выдох, глубоко и выверенно, тихо, мерно. — Я люблю тебя, — в самые губы. Лорен целует его, а потом он отворачивается, свешивая с бортов руки и для её удобства опускаясь в воду ниже. Она не удерживается и, собирая в пригоршни волосы, целует его в голову, в лоб, в нос, когда он поднимает голову, чтобы взглянуть и узнать, что ей движет. И он замирает. Желание, даже жажда, нечто удушающе-крепкое, сложное, невыразимое. Она знала о его прошлом, о демонах, донимающих его денно и нощно, знала мысли, которые сводят его с ума, знала кошмары, все до единого. Знала, чем ему пришлось пожертвовать однажды, как знала, что пришлось потерять. Она видела ужасающую агонию, видела его, изодранного виной и желанием покончить со всем этим. Слышала его смех и чувствовала кожей улыбку, собирала её губами, пробуя на вкус, запоминая. Она знала его, по-настоящему знала, и любила во всём разнообразии черт и состояний. И в этом они были похожи. Она задерживается губами на его щеке дольше нужного, когда кроме его присутствия ей не нужно ничего вовсе. Набирает в пригоршни воду, опорожняя ему на голову. Вспенивает в ладонях шампунь, втирая в корни волос, массируя кожу. Киран ластится, прикрывая веки, довольно улыбается и позволяет тихому стону-вздоху сорваться с губ. Лорен, не удерживаясь, целует его в висок, умудряясь собрать губами немного пены. — Ты помнишь, как мама мыла тебе голову в детстве? — Не... — начинает было он, но запинается. — Как факт — да. Но ощущений в памяти не осталось. — А мне кажется порой, что я помню, — произносит она с нежностью, массируя кожу головы в плавном, завораживающе-медленном темпе. — Не могу вспомнить её голос, но помню, что чувствовала, когда слышала его. Я очень скучаю по ним даже сейчас. Или, знаешь, скорее по самому тому времени. Хочется до судорог в руках притянуть его голову к себе, крыть лицо поцелуями, пока воздух не кончится. Кончики пальцев печёт, а губы сводит. Она кусает их, поигрывая руками в его волосах интенсивнее. — У меня нет счастливых картинок из прошлого, за которые я мог бы цепляться, — признаётся задумчиво, печально. — Есть много страшных, и они сами цепляются ко мне. А из хорошего... Только одна, разве что живая, намыливающая мне голову. Губы тянет усмешка, самую малость тревожная. Ладони пробегают по шее, плечам, рукам. Она притягивает его к себе, и пена мажет по коже. — Киран... Желание собрать боль губами, свернуться на сердце клубком, вобрать в себя всё сожаление, если так станет легче. Она распознаёт в голосе улыбку. — Знаешь... Порой тебе кажется, что твоя способность тяготит... Что без неё проще было бы, и да, с этим было бы тяжело поспорить. Но я... Я рад, что она есть у тебя. — Почему? — У меня нет ни единого шанса начать прятаться от тебя. Я этого не хочу, никогда не хотел, но это, наверное, одна из тех вещей, которые... Сложно контролировать? Я рад, что ты можешь услышать мою ложь. Рад, что не могу спрятаться от тебя за ней. У неё начинают дрожать пальцы, когда воспоминание простреливает навылет. Нутро разом покрывается ледяной коркой. Конечности превращаются в желе, и она вся рассыпется вот-вот. В ушах адский звон, отдалённых писк приборов сквозь оглушение ударной волной. Она тонет, как тонула десятки, сотни раз. И глаза Кирана в опустившемся на сознание вакууме становятся её маяком, её ориентиром. Слишком часто она примеряла один образ на второго. Слишком часто изводила себя, не в силах окончательно задушить мысли о том, что находит однажды дорогому замену. Когда разум чуть проясняется, и она слышит его голос, первой мыслью, которая посещает её, становится глупое «как забавно он выглядит с ворохом пены на голове». — Не знаю, как жила без тебя все эти годы, — сознаётся она, прижимаясь лбом к его лбу. — Предпочту думать, что очень печально, — произносит он со своей любимой улыбкой, наполовину наглой, наполовину шутовской. И Лорен тоже улыбается ему — ярко, несдержанно. Закатывая глаза. Касается его щёк намыленными ладонями, притягивает к себе и крепко его целует. — Давай будем делать так почаще? — спрашивает он, едва отрываясь от губ. — Что именно? — улыбка касается кожи, дыхание гладит её. — Принимать ванну вместе. С тобой всё кажется таким правильным. Даже такие, казалось бы, обычные вещи становятся особенными, когда рядом ты. Лорен улыбается. И снова его целует.