It takes two to tango

Вдох. Выдох. Лорен думается, что январь в Ардхалисе ещё никогда не был таким невыносимым. Становятся непослушными немеющие пальцы, безуспешно разминаемые, запрятанные в карманы пальто, а не тёплые перчатки (она упрямо отвергает их с самого детства). Безбожно смерзается кожа лица: щёки пощипывает, а губы неприятно ноют. Кончик носа и вовсе горит. Ощущение, словно инеевой коркой покрываются все внутренности. И когда Лорен ускоряет шаг, чтобы добраться до дома поскорее, те самые внутренности чуть позвякивают, стукаясь друг о друга. Она морщится, шевеля пальцами, уповая на то, что до дома остались считанные метры. А там есть всё необходимое для успешного отогревания: растопленный камин и Киран. Вернее, Киран и камин. Она задумывается о руках: сильных, обжигающе-горячих, прижимающих со спины так крепко, что она чувствует стук сердца, и её собственное сбивается с ритма. О губах, что прочертят изгиб шеи, когда под градом поцелуев она откинет голову. О том, как томно и сладко станет внутри, когда она прижмётся к его телу близко-близко, чтобы дыхание замерло, а потом стало беспорядочным, обрывочным, поверхностным. Жар разольётся под кожей, постепенно вымещая собою этот мерзкий холод. Холод, который когда-то был её неотделимой частью независимо от того, весна на улице, лето или осень. От одних лишь подобных мыслей за спиной словно вырастают крылья. Сил становится чуть больше, и она ускоряет шаг, неизменно возвращаясь к образам его, касающегося со всем трепетом, жаром, любовью. Она открывает дверь ключом, проворачивает его резко, почти на ходу. Расстёгивает одной рукой пальто и сбрасывает ботинки у порога, оставляет сумку там же, обещая себе вернуться позже и разобраться с вещами по-человечески. Но сейчас ей до дрожи нужно его тепло. Она страшно соскучилась. Не замёрзла, соскучилась. Тянет носом витающий по коридору аромат чего-то свежеприготовленного и очень вкусного — мясо со специями и что-то ещё, не разобрать. Она прокрадывается к кухне на носочках, но замирает в дверном проёме, когда видит широкую спину мужа, укрытую свитером: Киран увлечённо колдует над плитой, не замечает её и словно бы не чувствует присутствие. Или не хочет того показывать. Лорен, ухмыляясь, торопливо движется в его направлении. Секундное промедление, когда она оказывается прямо за ним. А потом она срывается и прижимается к нему сзади, забираясь ледяными руками под свитер. Киран вздрагивает, дыхание сбивается и становится встревоженным. Она почти чувствует замершую на его лице гримасу, а с губ срывается хриплый звук: что-то между громким вздохом и подавленным вскриком. Лорен ластится, потираясь о лопатку щекой, с упоением вдыхает аромат его парфюма и играется под свитером пальцами. От последнего движения он дёргается, но сдерживается, не отстраняясь. Очень медленно вдыхает и выдыхает, осаживая раздражение. А Лорен продолжает ластиться, прижимаясь ещё теснее. — А если бы у меня в руках был нож? Его дыхание учащается, он неестественно замирает, тело подрагивает, но Киран слишком хорошо владеет собой. Даже несмотря на то, что уже долгое время ему не приходится использовать свои навыки, дабы просто-напросто оставаться живым. — И кого из нас ты бы им зарезал? — Лорен встаёт на носочки, кладёт подбородок ему на плечо, тянется поцелуем к щеке. Взгляд Кирана остаётся строгим, но она знает — он точно также отчаянно скучал. Она опускает голову ему на плечо. — А если серьёзно — я бы не сделала так, если бы увидела, что ты можешь порезаться. Она влюблённо раглядывает его, льнёт к нему, дышит им и довольно прикрывает веки, чувствуя тепло любимого тела. И Киран не выдерживает — губы изгибаются в улыбке, а ладони опускаются на руки Лорен через ткань. Она прячет озорный изгиб губ в его коже. Прекрасно ведь знает, он не способен злиться на неё за такие проделки долго. Как раз-таки обратно — он любит её такой. Дурашливой, странной, его. Он разворачивается и тянет её к себе, заключает ладони в свои, прижимает к губам, целуя, дышит на них, а потом самостоятельно направляет их под свитер. Вздрагивает, не издавая ни звука. — Тебе не кажется, что одного дуралея на пару хватило бы с лихвой? — улыбается нежно, по-особенному, и при том всё также озорно, хитро. У Лорен по спине бегут мурашки. — Ты бессовестно крадёшь мои лавры. — Мне тебя не переплюнуть в любом случае, — дыхание сбивается, но голос остаётся ровным. — Да ладно? Дорогая, не скромничай. Думаю, следующая выходка возымеет все шансы. Они пожирают друг друга взглядами — наглыми, возбуждёнными с полуоборота. Ну же, кто кого? Кто сдастя первым? И оба теряют нить немого спора, сталкиваясь губами. Киран отстраняется первым, и Лорен кажется, что колени у неё вот-вот подогнутся. Он прячет улыбку в её волосах, коротко целуя в висок. — Зачем ты делаешь так? — в тоне уже не остаётся ни тени раздражения, только интерес. Взгляды схлёстываются, и бровь изгибается, подтверждая то. — Не в первый раз ведь уже. Лорен хитро-хитро улыбается, ухмыляется, вытягивает шею, дразня его губами, раскрывающимися в пленительной близости от его губ. Она беззлобно, но всё же очень коварно дразнится. Желание скручивается в низу живота раскалённой пружиной. — Хотела послушать, как великий и ужасный Фиолетовый Гиацинт завизжит, когда его любимая женщина напугает его. Бровь поднимается, и он замирает с этим выражением на добрых секунд десять. А потом ухмыляется. Коварно, по-лисьи. — Ты хотела сказать «заморозит заживо»? — елейно, но безо всякой злости. И он сам тянется к ней, так, что дыхание кожу обжигает. Но поцелуй не обрушивается на губы, и Лорен сожалеет о том уж слишком откровенно. Руки забираются под рубашку и скользят по талии. — Любимая женщина, тебе это удалось. Где ты успела так замёрзнуть? — Это всё изнутри: сердце перестаёт кровь качать, когда ты далеко. У Кирана глаза расширяются так неверяще, что Лорен разражается смехом. Киран отмирает лишь когда тот обрушивается на него перезвоном колокольчиков, табуном мурашек. Притягивает её ближе, поощрительно целует в шею. — Какая ты подлиза иногда бываешь, боже, — устало закатывает глаза, но даже не пытается сдержать улыбку. И тон становится делано-важным, когда он, обнимая её за талию, увлекает прочь из кухни. — Ладно, ничего с тобой не поделаешь. Пойдём, будем греться.