It takes two to tango

Когда Киран взваливает её на плечо, стремительно утаскивая куда-то в направлении, вероятно, спальни, Лорен едва подавляет желание начать вырываться. Упрямства ради, вот и всего. Желания освободиться у неё нет, пускай она прекрасно понимает, чем и как будет расплачиваться за содеянное. Но как можно удержаться от соблазна лишний раз показать характер? — Я не мешок картошки, — ворчит, дёргая ногой. Тянет размять руки — те уже затекли до невозможности, будто нёс её в этом положении он много дольше прошедшей минуты. Однако в ответ на это Киран лишь поправляет её, легонько подбрасывая, и от неожиданности Лорен ойкает. Она сильнее свешивается назад, становится ещё менее удобно. И ягодицу обжигает шлепок. Он не старается, но выходит достаточно больно. Лорен от неожиданности не успевает подавить всрик, и не без досады она прикусывает губу. Кожу на месте удара припекает, жжёт даже, и ощущение не столько болезненно, сколько... Поток порочных мыслей прерывает ледяной тон. — Правда хочешь поговорить о плохом обращении? Становится самую малость страшно, но даже этот страх больше походит на предвкушение. Лорен кусает губу, сдерживая вздох, когда всё та же ладонь сжимает кожу, гладит, подбираясь мучительно-близко к жару, размазывает влагу. Но не более того. И она вскрикивает, когда Киран, добираясь до кровати, бросает её в сбитые в кучу подушки и одеяла. Дёргается, пытается перевернуться, ворчит, когда сильные руки вновь подхватывают, увлекая. Она не может пошевелиться, оказываясь прижатой животом к его коленям, и с не предвещающей ничего хорошего усмешкой Киран сдвигает её выше, так, что она повисает вниз головой, а удар по ягодицам оказывается тяжелее, чем она могла себе представить. И от неожиданности она вскрикивает — так, что горло разом начинает саднить. Первый крик оказывается недовольным. Она вырывается и ругает его очень плохими словами. Но Кирана то лишь забавит: удары быстро сменяют один другой, он играется силой, ударяя несколько раз по одному и тому же месту, пока кожу не начинается адски жечь. Шлёпает слабее, легче, и Лорен успевает выдохнуть с облегчением, поверив, что привыкла, и дальше будет легче. Но следующий удар заставляет вздрогнуть от боли. И между ног становится так влажно от контраста боли и сомнительного удовольствия, что она ёрзает, успев к чёртовой матери искусать все губы. — Ах-ох, моя дорогая. Какая же ты громкая, — смакует слово за словом, перекатывает их на языке, и ухмыляется так порочно, когда новый шлепок резонирует звоном, а Лорен громко протяжно стонет. Страшно хочется прильнуть к его бесстыжему лицу, сомкнуть на шее пальцы, притянуть ближе, так близко, чтобы вдохи и выдохи сливались в одно, чтобы кричать в губы безостановочно, и не было нужно никакое дыхание кроме разделённого на двоих. Хочется поколотить его. Зацеловать. Стать с ним одним целым. Лорен дрожит всем телом, но держится, как может. Однако когда ладонь проходится по коже не ударом, а поглаживанием, долгожданным пряником всей этой пытки, покорность в ней пересиливает упрямство. Грудную клетку печёт очередным вскриком, ягодицы — ударом, и Киран, издеваясь, поглаживает кожу, заставляя беспомощно льнуть к касанию, просить о большем, просить отложить кнут. Но Киран только начал. — Тш-ш-ш-ш, моя маленькая, — нежно, сладко, и Лорен доверчиво подставляется ласке, дрожа от желания, от собственной неприкаянности, давно излеченной, но возведённой в абсолют. Всё тело ноет, зудит, и Лорен всхлипывает, стараясь прогнуться, подставиться сильнее, но рука на спине не даёт. Киран наклоняется к самому уху, касается кожи губами, и Лорен от жара дыхания простреливает, подбрасывает, сгибает пополам. — Может, помочь тебе? Она кивает в бреду, вышёптывает мольбы, от наслаждения и боли почти ничего не видя и не слыша, не чувствуя ничего кроме желания ощутить его — сильнее, жёстче, властнее. Как может он, и как она любит. Зовёт его по имени и бормочет едва разборчиво: — Пожалуйста, пожалуйста, да-а-а. Киран гладит её по плечам и спине, бережно отводя волосы, наматывает их на руку и тянет, вынуждая поднять голову. Лорен всхлипывает, тяжело дышит. — Хорошо, моя нежность, — ладонь укрывает щеку, и он целует её, приласкивая губами, нежно раскатывая по ним языком целую историю, известную Лорен каждым неровным вздохом и обрывочным выдохом. — Любовь моя, — голос срывается и дрожит. Она смотрит сверху-вниз, вздрагивает, когда пальцы щекочут плечо, кусает губы, стоит руке вновь огладить ягодицу. — Какой ласковой ты становишься, когда узнаёшь своё место, моя душа, — голос низок и тих, но каждое слово врезается под кожу и разливается жаром. И касается её он с таким благоговением, что всё внутри неё сжимается, и нечто разверзается желанием зарыться в его волосы, прильнуть губами к губам. — Но слишком поздно, Лорен. Ты не отделаешься так легко. Лорен сглатывает, ластится к руке жалостливо, кусает губы, сдерживая всхлип. — Говорила, нужен кляп, да? — большой палец скользит по щеке, дотрагивается до губ. Вторая рука сжимает поалевшую, страшно саднящую кожу. И он хрипло смеётся. Лорен кажется, что от возбуждения уже по его ногам течёт. Он выуживает откуда-то всё ту же чёрную повязку и тянется с ней к Лорен. Но та, к её ужасу, оказывается опущена ниже глаз. Он заталкивает ткань ей в рот, и крепит узлом на затылке. Она смотрит на него обманутым, загнанным в угол зверьком. Киран тянется к ней рукой — погладить щеку, приласкать, сделав пытку ещё мучительнее. Но она отстраняется, умудряясь дёрнуться так резко, что одним чудом не сваливается на пол. Киран держит её крепко, так, что не вывернуться и не убежать. Киран целует за ушком, в макушку, обласкивая губами виски, лоб, щёки. — Я люблю тебя, — выдохом в кожу. Но Лорен ломается и подаётся к нему, опасливо показывая глаза, лишь когда он делает поблажку — поглаживающая ягодицы рука разводит бёдра шире, и палец проскальзывает внутрь. Она несдержанно стонет, вскрикивает, выругалась бы вслух, если бы не проклятая ткань. К пальцу присоединяется ещё один, и они сгибаются внутри неё — ласка жестковатая, ломкая, грубая. Лорен подмахивает бёдрами в такт, мычит, теряя контроль, выворачивается, упираясь лбом в постель, и рассматривает его на грани безумия, мутным от слёз взглядом. Цепляясь за блеск синевы, за плещущихся на глубине демонов. Она перестаёт понимать, что происходит, когда звуки трения кожи о кожу затмевают собой её всхлипы, когда становится так остро и влажно, и так удушливо пахнет страстью, и потереться бы о него, упирающегося в ногу, попросить о большем, податься чуть ближе... Перед глазами всё кружится, тело безостановочно дрожит, а синева блестит так яростно и так желанно, что взрывы маячат под смеженными веками освобождением. И тогда ягодицы обжигает удар. Лорен вскрикивает, всхлипывает, и даже сквозь ткань этот возглас походит больше на нечто сродни истерике. Ещё, ещё один. Пальцы движутся в том же кошмарном темпе. Крики сливаются в одно, она теряет связь с реальностью. Она дрожит, выгибается, насколько позволяет положение, кричит и умоляет его так, что ничего не разобрать. Лорен превращается в оголённый нерв, и удовольствие сотрясает её от макушки до самых пяток. И в момент, когда до сладкого забытия остаётся лишь протянуть ладонь, раскрыть пошире глаза и тонуть, упиваясь его жестокостью, Киран топит её в ней худшим из возможных способов. Он убирает руку. Лорен подбрасывает на месте, она извивается и протестующе мычит, чувство такое, словно вот-вот совсем растечётся по постели и разрыдается. И голос Кирана, мягкий, успокаивающий, доходит до неё не сразу. — Тише, тише. Я рядом. Лорен дрожит, её почти сотрясает, с ума сводит пульсацией. Но он не медлит, не измывается больше: опускает её на постель спиной к себе, шепчет почти в самое ухо, бережно убирая за ухо волосы: — Прогнись. Она слушается, сдерживаясь, чтобы не застонать, когда ладони направляют, ложась на поясницу, подсказывая опуститься ниже. Кусает отчаянно ткань, но упругий толчок в тело выбивает из неё болезненный для и без того сорванного голоса крик. Лорен падает лицом в постель, и Киран придерживает её за бёдра, замирает, чуть наклоняется с тихим вопросом, не смея шевелиться: — Порядок? Она смазано кивает, а плечи дрожат, губы дрожат, всё внутри дрожит. Киран подаётся назад, проскальзывает в тело до упора, медленно и уверенно. Следующее движение — бёдра ударяются о бёдра. И в горле снова вызревает крик. Пальцы цепляют повязанную на затылке ленту, и узел распадается, а безбожно промокшая ткань оказывается отброшена в сторону. У Лорен успевает занеметь рот, и когда следом же Киран вбивается в неё теми же упругими толчками, заполняя так глубоко, что на каждом словно бы искры под веками вспыхивают, она раскрывает рот в крике, но губы не слушаются. Тело не слушается и подавно. Она перестаёт понимать, что происходит, только комкает непослушными пальцами простынь и хнычет, стонет, вскрикивает. Страшно хочется целовать его, слышать его дыхание, чувствовать стук сердца. Но она перестаёт слышать и своё — остаётся лишь ритм, с которым вбивается в неё он. Она уже на грани, уже без сил, чужие и руки, и тело, и голос. Но желание — острое, дикое, не унимающееся, упивающееся рваным темпом, пограничным удовольствием, болью, вспыхивающей так остро, что дышать становится больно, когда Киран, не замедляясь и не останавливаясь, не давая передышки, ударяет ладонью сначала по одной ягодице, а потом — по другой. Она скулит от сгущающегося в низу живота жара, чувствуя, что осталось совсем немного, и разрядка доберётся до неё вот-вот, и не дай боже он снова ей помешает. Она просто задушит его, как хотела изначально. Нет. Она просто на этом же самом месте умрёт. — Ки-и-ира-а-ан, — губы безбожно искусаны, горло саднит — завтра наверняка станет болеть ещё сильнее, а Ким будет весь день измываться над ней, по своему обыкновению игнорируя все приличные отговорки. — П-пожалуйста... Кира-а-н. Глаза застилает, уши закладывает. Но его голос, хриплый и низкий, она понимает, что он и сам близок, слышится ей так чётко, словно не исчезают все звуки кроме тяжёлого дыхания за спиной, все ощущения кроме скольжения в ней, высекающего искры, ласки рук на теле. Чертовски хочется его поцеловать. И видеть его глаза, когда удовольствие обрушится лавиной. Ладонь зарывается в волосы, и он тянет её к себе, целует обрывочно, беспорядочно, сорванным с цепи зверем, слишком поспешно, резко, суетно. Лорен растворяется в нём, на последнем издыхании цепляясь за его шею. Изворачиваясь и выстанывая ему в губы. Когда сознание уплывает в нирвану и собственный голос, срывающийся на сдавленный скулёж, кажется чужим, звон шлепка и прокатывающаяся волной жара боль отрезвляет. Окатывает водой из ушата. Жёстко выдёргивает из неги, и Лорен вновь становится комом оголённых нервов, снова руки, ласкающие её любовно, трепетно, посылают по коже табуны мурашек. — Киран... — зовёт она тем тоном, которым бы только молитвы произносить на самом пике, барахтаясь на тонкой грани меж удовольствием и безумием. — В порядке? — сильные руки утягивают её в объятия, баюкают теплом и покоем. Киран целует её в висок, волосы, дотрагивается нежностью губ. — Руки затекли, — жалуется беззлобно. — И... Больно. Ты ужасен, просто кошмарен. И я тоже люблю тебя. Со вздохом она льнёт к нему, утопая в ласке. Киран укладывает её на подушку и устраивается рядом. — Где ключ? — гладит её волосы, рисует по вискам завитки. Отводит влажные пряди от лица, целует её вновь и вновь. Всякий раз, когда наваждение уходит, в нём просыпается целый океан нерастраченной нежности. Лорен улыбается одними уголками губ. — А тебе он разве нужен? — почти мурлычет, подставляясь ласке. Руки бережно переворачивают её на живот, разминают плечи, спину. — Дорогая, ты не оставила мне выбора, — мягко, усмешкой в кожу. — Отговорки, отговорки, — ворчит и, морщась, пытается пошевелить руками. Но те онемели до бесчувственности. — Верхний ящик в тумбочке. Киран высвобождает руки и осторожно опускает их на постель. Разминает и их, бережно поглаживая, массируя. Стоило бы сходить в душ, но это может подождать до утра. Он улыбается одной мысли о пробуждении, ленных поцелуях, о том, как сладко она будет прижиматься к нему, пытаясь согреться жаром тела, и проказливо гулять ладонями по телу. — Однажды ты поплатишься за это, знаешь? — бормочет Лорен на грани сна. И тем же тоном, едва шевеля губами: — Обними меня. Киран слушается, обвивая рукой её талию, прижимая спиной к груди. И хрипло выдыхает в шею, тихо и порочно усмехаясь: — Посмотрим, офицер.