It takes two to tango

Раньше всё было иначе. Киран никогда не любил возвращаться домой — уходи он на работу, в лавку за продуктами, да или вовсе всего-навсего прогуляться — на пороге его неизменно обдавало ледяной тишиной. Под влиянием хорошего настроения во время уборки или готовки он частенько начинал пританцовывать или напевать себе под нос что-то подхваченное на улице. Со временем выработалась самая настоящая привычка — когда накопленная боль вот-вот грозит достичь каленой черты, нужно обязательно притвориться. Тогда, пускай и на время, станет чуть легче. Так n-ное количество раз он пересекал порог квартиры, переча вою сирены в собственной голове и чертовски невыносимому желанию свалиться на пол и умереть. Напевая дурацкую мелодию себе под нос, между прочим. Однако привычка ничуть не подслащала горечь, а с днями, годами, всё новыми кандалами вины на щиколотках становилось лишь тяжелее — пересекать порог квартиры, делать дурацкую уборку, готовить и есть, позорно притворяясь, что его не тошнит от всего, что бы ни оказалось во рту, ходить по собственному дому, ворочаться в постели, изнывая от горечи, дышать. Чувствовать, как кости медленно и верно, одна за другой стираются в труху и он рассыпается на крупицы. А потом каждый день собирать себя по новой. Не говоря уже о том, сколько горьких ночей он провёл, рыдая в голос. Сколько раз в самом деле падал на пол, словно ребёнок, которому мама не купила понравившуюся игрушку: колотя кулаками бедный пол и крича. Яростно желая одного — того, что не мог позволить себе. Но на то оно и «раньше», что теперь одна лишь смазанная память о тех временах уже заставляет руки дрожать, а глаза стекленеть. Потому что рядом с ней он не чувствовал себя так никогда. Даже когда их ничего толком не связывало (кроме сделки на жизнь и смерть), даже когда у него не было толковых причин ей верить, когда они ещё не успели врасти друг в друга костями до самых остовов. Стоило лишь узнать её — и ему уже стало легче, словно потерянному верующему, узревшему мессию. Потому что теперь, когда уже не страшно сознаться самому себе в том, что он не может без неё жить, он наконец понимает, что ощущал тогда — долгие годы планировать уйти на покой после свершения мести, и вдруг так яростно, так страстно захотеть жить. Беречь её до самой смерти в глубокой старости, любить её, быть любимым. Растить их детей, ужасно похожих на неё чертами и невыносимым характером, и смотреть в любимые охваченные мерным огнём агаты, ведь однажды и она самую малость остынет и успокоится. (а своих она и так уже давно нашла) Но грустная истина проверена галлонами утёкшей сквозь пальцы воды: как бы старательно Лорен ни убеждала его в том, что он нужен, важен, прекрасен и любим, по-настоящему поверить в то, что он имеет право на собственное счастье было, есть (, будет) тяжело. Рядом с ней он верил, в эти моменты ей и говорить-то ничего не нужно было, достаточно взгляда, полного невыразимой нежности, касания, полного необлекаемой в слова признательности и любви. Но, стоило только остаться одному... И демоны умудрялись разодрать душу в клочья За те несколько лет, что Лорен и Киран провели вместе, находились порознь дольше рабочего дня они всего раз пять. Больнее всего было оставаться одному на ночь — в одни из первых разов, когда Лорен нужно было остаться на работе, он изводил себя настолько, что готов был ехать в участок и спать, прикорнув за соседним столом. Позже Лорен перестала так делать, и с обоюдного согласия они оборудовали для неё рабочий кабинет в новом, уже общем, доме. А потом ему пришлось уехать на два дня в эту дурацкую командировку. Казалось, что он развалится, едва переступив порог, уже зная, что не сможет видеть её, чувствовать и касаться так долго. И, в самом деле, до ночи он доживал долго и мучительно. Но с самой ночью не могло сравниться ничто. Его доводило до исступления осознание собственной беспомощности. Ведь, случись с ней что-то пока он в отлучке, он этого не переживёт. А с его прошлым он никогда не мог быть по-настоящему уверенным, что этого не случится. Это оставалось единственной причиной, по которой Киран до сих пор не сделал ей предложение и до смерти боялся стать отцом. (Пускай и хотел того не менее отчаянно.) И насколько же странно было осознавать, что она точно также изводила себя, когда не могла оплести его, нагого и тёплого, ногами и уткнуться в изгиб шеи носом. (И ночи в участке тоже давались ей тяжко — она всякий раз, думая о деле, съезжала в мысли о нём.) Но эта дурацкая командировка — что-то совсем невыносимое. За ночь она ни разу не смогла сомкнуть глаз, а под утро и вовсе не выдержала и позвонила ему. Стоит ли говорить о том, что ему тоже не удалось сомкнуть глаз? А теперь он стоял перед дверью и боялся входить. Всякий раз, стоило остаться одному, его начинали поглощать сомнения и страхи, и за эти два дня демоны выжрали его почти до самых костей. Он боялся, что, оставшись без него, поломанного, истерзанного, до сих пор не исцелившегося от мучительных ужасов прошлого, она поймёт, что без него ей проще и легче. Что задумается оставить его, и ей в самом деле после этого станет лучше. Не имея понятия, сколько он так простоял, Киран вздрогнул, когда затвор щёлкнул, и дверь отворилась. Лорен выглядывала из-за неё в его перепачканной красками рубашке, достающей ей до середины бедра. Распущенные волосы спускались по плечу волнами, и, залюбовавшись, он совсем остекленел. А Лорен мгновенно разглядела застывшие в его глазах слёзы, и рванула к нему, затаскивая его в квартиру. — Так и знала, что снова себе что-то напридумывал, — ворчала она попутно, стаскивая с него пальто и ботинки. — Дурак невозможный, ну как ты мне надоел. Глупо, совсем по-мальчишески всхлипнув, Киран спросил: — Зачем терпишь тогда? — Потому что я тебя люблю, — прилетело одновременно с щелчком по носу, и она за руку повела его в гостиную, наскоро усаживая на диван. — Даже когда тебе совсем отшибает мозги, — и, подумав, добавила. — И даже когда ты зазнаёшься, и ведёшь себя совсем невыносимо. Краем глаза Киран заметил, что на кухонном островке была выставлена посуда и свечи в подсвечниках. Она что-то приготовила и ждала его прихода, а он снова всё испортил. Между тем, усадив его, Лорен забралась к нему на колени и, вынудив его положить голову на спинку дивана, примостилась подбородком на вложенные поверх его груди руки. — Ну давай, рассказывай, — потребовала она. — Что рассказывать? — Киран неловко заёрзал, явственно ощущая, что прямо сейчас здорово её разозлит. Лорен же, к его удивлению, повторила движение, поёрзав на нём, и ему пришлось сглотнуть. Сама же она продолжила, как ни в чём не бывало. — Почему ты битый час мялся у двери и не хотел входить после того, как оставил меня одну на чёртову вечность. Злится. Даже бесится, и, в подтверждение этому, она вновь сбила ему дыхание парой движений. — Лорен... — Ты не ответил на мой вопрос, — она продолжала медленно потираться о него, явственно чувствуя, насколько сильно он по ней скучал. Пускай и уж явно не так сильно, как она. — Тебя не было два дня, прошлой ночью я не сомкнула без тебя глаз. А ты не хотел входить. Киран под ней беспомощно дрожал, едва дыша. Черти грызли внутренности — хотелось сорвать все цепи и наброситься на неё, ведь он в самом деле скучал, адски скучал, просто не мог дождаться встречи. Но всё же ему было стыдно за собственные сомнения, и он тихо, молчаливо горел. А Лорен упивалась собственной властью — цепочка коротких, тёплых поцелуев в висок, ухо, челюсть и шею. Жарким шёпотом на ухо — я тебя так сильно люблю. Я так страшно скучала. Мне так не хватало тебя. Она обняла его за шею, прервав издевательства, просто повиснув на нём, его девочка, соскучившаяся до смерти, и нежно поцеловала в губы. — Иногда мне тебя просто разорвать хочется, — на грани слышимости, в поцелуи. — Знаю, знаю, — также задушенно, жарко, несдержанно. Киран пытается перехватить инициативу — впивается в шею поцелуем, залезает под рубашку руками, находит грудь и терзает, сжимает, сводя с ума. — Нет, — протестующе бормочет она, перехватывая его руки. — Сейчас не до этого. Я хочу тебя в себе, — и продолжение она выплёвывает ему в губы. — Прямо. Сейчас. Смазанная возня — Киран стягивает с неё бельё, она расстёгивает ширинку и стаскивает брюки месте с трусами. А потом она резко опускается на него, помогая себе рукой, и они оба облегчённо выдыхают. Наконец-то. Господи. Как же хорошо. Тепло, жарко, сладко, хорошо. По-настоящему верится, что всё хорошо, лишь когда он в ней. Это ощущается правильно, по-настоящему, так, словно она наконец оказалась дома. Она замирает на несколько мгновений, гладит его лицо пальцами, целует, целует, целует. И смотрит в его спокойные глаза своими горящими. — Я тебя люблю. А потом начинает двигаться, и мир вспыхивает сотней ярких красок, кружится, мутнится. Каждое движение — восторг и взрыв, каждый сорвавшийся с искусанных губ приглушенный стон — табун мурашек по спине и плечам. Киран прижимает её к себе, вынуждая сдаться. Вбивается в неё самостоятельно, выбивая из груди протяжные, громкие стоны, и на самое ушко елейно шепчет: — А я тебя сильнее. — Даже не смей, — Лорен злится, легонько хватая его за шею. Поворачивает к себе, впивается в губы зло, соскученно и голодно. Со стоном, сбивчато, едва различимо. — Только не сейчас. Не сейч... а-ахх. Лорен вновь старается набрать темп, избавившись от его рук на бёдрах и спине, но от каждого глубокого скольжения предательски подгибаются колени и мутнится разум. — Тише, тише, — шёпотом в кожу. Киран прихватывает зубами сосок, чуть приподнимая её, а Лорен, что ей непривычно, даже не пытается заглушить ужасно громкий стон. Пускай упивается своей властью, пускай слышит, как она в самом деле скучала и ждала его. И плевать, что ещё с неделю будет ей это припоминать и важничать, плевать на всё. Лишь бы он никогда не останавливался.