🥑
Работа кипит. Среди пахучих деревьев ходьба и смех не прекращаются. Людям в максимально комфортных условиях, которые Хосок им обеспечивает, работать только в радость. Кто занят поливом, кто сбором, кто охраняет границы плантаций, занимается выводом новых сортов авокадо или же те, кто ухаживает за саженцами, довольны своим занятием. Для этого Хосок приложил немало усилий. Дерево, что цветет круглогодично, приносит много прибыли. Мексика является ведущим производителем авокадо в мире, а штат, принадлежащий Хосоку, единственным в стране, у которого есть разрешение на вывоз товара из Мексики в США. Золотое окно в мир «гринго». До ушей альфы доходили странные слухи, шёпот этих сплетен передавался из одного штата в другой, будоража сердца и души рабочего класса. Если в других штатах народу приходилось отдавать половину выручки за то, чтобы просто спокойно работать, то под руководством Хосока они трудились на полную ставку. Благодарные глаза мексиканцев с горячими сердцами стали для него очень дороги. Их улыбки тосковавшее сердце бальзамом залечивали. Но одна лишь улыбка среди сотни мексиканских могла бы вылечить его сердце окончательно. Кажется, что Мануэль был единственным, кто не замечал взглядов альфы на себе. Сердце его и глаза карие были слепы к вниманию Хосока. — А они тут что забыли? — Юнги настороженно оглядывается на альф, которые вышли из внедорожника у заграждения плантаций. Белая одежда и такого же цвета банданы выделяются яркими пятнами на горизонте дороги, расплывающейся от жары. Нуэво-Карло протянуло свои кровавые руки, дабы каждое живое существо узнало об этом. Всем известно, какие беды на волю выпускают руки этого картеля. Хосок откладывает корзину и тоже встаёт, неспешно, нервно шагая к заграждению плантаций, бок о бок с Юнги. Никто ещё так близко не подходил к их плантациям. Эти альфы хорошо ему знакомы по историям, что передаются из уст в уста. Сумасшествие странного дуо шагает по просторам Мексики не просто так. Дельгадо и Груэссо. Палачи Ким Намджуна. И если в верных помощниках человек имеет правую руку, то альфа выпустил на свободу обе свои конечности. Руки, которые не знают пощады и добиваются успеха любым способом. Один — в дань за спасенную жизнь, другой — за сердечную связь. — Чего надо? — грубо спрашивает Юнги, склонив голову на бок и подозрительно сощурив глаза. — Никаких манер, — хмыкает худощавый альфа лет тридцати. Складывает руки на груди и бросает такой же взгляд в ответ. — Мы пришли к вам с хорошими намерениями. — Вы-то? — усмехается Юнги, глядя в хитрые глаза Дэльгадо. — С каких пор преступники стали интересоваться плантациями? — спокойно спрашивает Хосок, следя за каждым движением по ту сторону сетки. — Намджун предлагает вам выгодную сделку, — продолжает тот, игнорируя враждебный настрой Чона, и поглядывает на то, как Груэссо курит сигару. Легкий цветочный аромат с отголосками древесины вьётся вокруг них. — Двадцать процентов от прибыли будет принадлежать вам. Это очень выгодные условия, — продолжает, шумно втягивая табачный воздух. — По моему мнению, это… — Меня не интересует твоё мнение. А мнение Намджуна тем более, — наблюдает, как сигара замирает на полпути, так и не доходя до губ низкорослого альфы. — Свои дела вашими грязными я никогда не оскверню. Мой окончательный ответ — нет. — А теперь, покиньте нашу территорию, — добавляет Юнги и спешит за другом. Хосок зол. В венах кровь вскипает от наглости и уверенности альф в том, что отказа не получат. Он не позволит дело всей жизни смешать с наркотой. Никогда такого не будет. За ним преданно плетется Юнги, не говорит ни слова. Они чувствуют напряжение в воздухе, ветер перемен накрыл их неожиданно. Демоны внутри рвут душу на части под страхом потерять то, что принадлежит им. Когда воздух в легкие начинает с трудом проникать, перед ним появляется омега, способный успокоить покорное только ему сердце. — Хосок? — Мануэль встревоженно смотрит на него. — Что им нужно? В любимых глазах страх видит и с ума сходит от этого. — Нет причин для беспокойства. Всё хорошо, — успокаивающе произносит. — Посмотри на меня, — просит альфа, позволяя себе утонуть в глазах цвета колы. — Они ничего не сделают. — Но… ведь могут, — вполголоса произносит. — Не станут. Всё хорошо будет, Мануэль. Веришь мне? — омега смотрит в нерешительности, а затем немного приподнимает уголки губ в слабой улыбке. Ради этого Хосок готов душу свою продать. Готов весь мир к ногам омеги положить, лишь бы эта улыбка эта озаряла его жизнь. Юнги топчется рядом, мнется с одной ноги на другую и явно хочет что-то сказать. — Я на северную часть, она требует срочного укрепления границ. После сегодняшнего-то, — не дожидаясь ответа, уходит, оставляя их наедине. Дела сердечные не по его части, он не умеет их ни проявлять, ни принимать. Он даже смотреть на это не может, чего уж там говорить. Быть может, он рожден не для любви. Поэтому не понимает этого странного языка: взглядов, тяжелых вздохов и глаз с сердечками вместо зрачков. Это всё не для него. Вольная птица, и песнью своей свободы он очень доволен. Юнги садится в машину и едет в напряжении. Недавняя встреча навела смуту в его душе. Высунув руку из окна внедорожника, пропускает раскалённый ветер сквозь пальцы и сжимает руль другой рукой. Эта шайка никогда не лезла в их штат, и риск того, что скоро всё может пойти по наклонной, откровенно пугает. Восемь лет назад Хосок за собой потянул его в Мексику, откуда он сбежал уже через месяц. Думал, что не к месту он на землях ацтеков. Всё казалось таким чужим и колючим, будто кактус. Юнги вернулся на родину, устроился на работу, но это было не то. Прилетев обратно в Мексику и понаблюдав за Хосоком, он понял, что работа бок о бок с другом намного лучше, чем подчинение другому альфе. Сколько лет прошло с тех пор, сколько сил и труда вложено в эти деревья, которые радуют не только «золотыми» плодами, но и спокойным времяпрепровождением наедине с природой. Тишина — лучший друг Мин Юнги. И только Хосок может с этим утверждением поспорить; с ним-то он совсем другой. Машина плавно объезжает ямы на грунтовой дороге, проезжает поле с солнечными батареями и резко сворачивает в сторону бескрайних полей, где отделён их штат от другого. Заезжает на пасеку, где в ряд видимо-невидимо расположились домики пчёл. Юнги, конечно, знал, что она большая, но чтобы настолько, подумать даже не мог. Территория просто поражает воображение, а гул пчёл наглухо подавляет другие звуки. Неспешно выходит из внедорожника и останавливается, глядя на то, как безумец в ярком топе и коротких шортах разлёгся на шезлонге со складной опорой, не обращая внимания на чёрную тучу жужжащих пчёл вокруг себя. Укрываясь сомбреро и раскачивая себя ступней по горячей земле, ловко перебирает струны гитары на мексиканский мотив. Юнги кидает на него изумленный взгляд и более не задерживается на месте. Не оборачивается на странного незнакомца, решившегося добровольно, почти голышом, лечь под жало миллиона пчёл. Это не его проблема. — Buona sera, mio amico, — восторженно перекрикивая друг друга, встречают его рабочие в северной части, на которой он давно не был. Юнги всегда ожидает такой приём, если он задержится с визитом. Одаривает всех искренне счастливой улыбкой и жмурится, когда пожилой альфа-смотритель оставляет поцелуй на его гладкой щеке. Это в порядке вещей у мексиканца, но Юнги, к такому не привыкший, каждый раз дико робеет, но и не делать этого старика не просит, боится обидеть. — Надо будет укрепить границы. Везде провести колючую проволоку, огородить все позиции, — преподносит к губам кусочек банана, нанизанную на тонкую деревянную палочку. — Что-то случилось, — альфа скорее утверждает, нежели спрашивает. — Ничего. Просто мера предосторожности. — Этот шакал глаз положил на чужое, — цедит смотритель, вспоминая, какие тяжелые времена проживал, пока два картеля делили Мексику между собой. — Все хорошо, не переживай так. Наша удача, что это не кочевые, — задумчиво смотрит, думая о том, насколько скоротечны слухи. Намджун земляк, кореец. И если договориться с ним есть возможность, то с кочевыми говорить смысла даже нет. Неизвестно им, что такое сострадание, жалость и милосердие. На своём пути всё разрушают, на их дороге хаос стелется, а под жестоким взглядом колени людские сгибаются. — Мне нужно поговорить с пчеловодом. Обсудить кое-какие детали. — Ты только что мимо него прошёл, — спохватившись, начинает озираться по сторонам. — Тот чудик? — большим пальцем через плечо указывает туда, где оставил странного паренька. — Он немного странноватый, но пчёлами управляет, точно бог пчелиный, — восторженно говорит смотритель, направляясь в сторону «пчелиного бога». Юнги хмурится, говорить с человеком у себя на уме в его планы не входило.Эль марьячи… Эль марьячи… Эль мариячиии…
Долетает до них ангельский мягкий голос. Альфа недовольно складывает руки на груди и щурит глаза, пытаясь лицо за большим сомбреро разглядеть. — Чимин! — зовёт его мужчина и Юнги приподнимает бровь. Пчеловод кореец, да ещё и с идеальным испанским. — Иди сюда. Парень приподнимает шляпу, и Юнги ещё больше раздражается. Смазливое кукольное личико с неприлично пухлыми губами зачем-то пускает цепную реакцию в организме до неприятных мурашек просто. Чимин легкой поступью, босыми ногами по выжженной траве ступает, точно по роскошному ковру идет. Карамельная кожа блестит на солнце, а стройные ноги притягивают внимание. Уровень раздражения поднимается до необъятных высот, когда понимает, что перед ним омега. Его цветочный аромат может и с ног сбить. «Конечно. Чем же ещё пахнуть пчеловоду», — думает Юнги, без стыда, в глубину чёрных глаз глядя. Как мог Хосок нанять в качестве пчеловода омегу, в уме не укладывается. — Чимин, знакомься, это — Мин Юнги, совладелец Мичоакана, — на фоне пчелиного жужжания нависает тишина. Друг друга изучают так, что альфа-смотритель, почувствовав себя лишним, удаляется, неловко попрощавшись. — Приятно познакомиться, — сладостно тянет омега и от каменного лица напротив поразительно быстро меняет дружелюбное лицо на растерянное. Мужчина, кажется, одним взглядом хочет в нем брешь пробить. — Вам что-то нужно было? — Защита границ, — моментально грубым голосом отвечает, ещё в большую растерянность кидая омегу. — А есть опасность? — Раз защищаем, значит, есть. Логично, по-моему, — раздраженно кидает, переводя взгляд на пчелу, что села на голое плечо омеги. Рука так и дрожит от желания помахать ею над крутящимся насекомым, чтобы отогнать. Заворожённо смотрит на подаренную омегой улыбку маленькому насекомому и медленно переводит взгляд на лезвие ключиц и пленительный изгиб шеи; красив и невозможно раздражителен. Одна из пчёл начинает жужжать у Юнги перед носом, заставляя его активно размахивать руками, еще больше раздражая этим пчел поблизости. — Перестань размахивать руками, — спокойно просит омега, но эффекта ноль. — Не шевелись. Юнги на минуту отвлекается, разглядев вокруг зрачков омеги светло-карий ободок радужки. Когда тот успел подойти так близко непонятно, как и то, что пчёлы быстро успокоились. На миловидном лице от глаз ледяные ветра сквозят, а пухлые губы блестят, точно мёдом покрыты. — Человека хорошего пчела не тронет, а плохого, — смотрит, как альфа кривится от укола в предплечье и продолжает, — жалит. — Она меня ужалила! — говорит очевидную вещь и в неверии указывает на рабочую пчелу, что с жалом застряла на коже, после хлопая по ней ладонью. — И что значит плохого? — Ты что наделал? — Чимин повышает голос, убирая руку Юнги, и в ладонь беря крохотную пчёлку. — Ты убил её! — Она ужалила меня, — повторяет вновь, — соответственно, уже мертва. И так они живут «сколько-то-там дней», — говорит задумчиво, игнорируя убийственный взгляд напротив. — На свете есть более болезненные вещи, чем жало пчелы, — сурово смотрит на альфу. — О, только не говори банальную ерунду, типа — человек?! — закатывает глаза. — А разве это не так? Пчела жалит жалом, а человек — словом. — По мне лучше словом, — отходит назад, не желая больше слушать бред сумасшедшего, и поглаживает покрасневшую точку на предплечье. — Значит, тебе неизвестна сила слова, — говорит тихонько и отворачивается, глядя, как туча пчёл гудит над пасекой. Мелодия для его души. — Улья придётся переставить. Границы будем укреплять. — Хорошо, — безразлично звучит голос омеги. Альфа смотрит в спину отдаляющемуся парню, и снова волна раздражения начинает бурлить в венах. Беспричинное негодование под сомнение ставит компетентность пчеловода, поэтому Юнги решает подождать и посмотреть на него в деле. Чимин чувствует на себе изучающий, недоверчивый взгляд альфы. Это самое последнее, что ему нужно в этот жаркий день. Он вырос среди пчёл, с детства работал на пасеке с отцом и знает все тонкости пчеловодства. Работа, что приносит всегда удовольствие, под тяжестью взгляда угнетает. Чимин опускает в улей раму с мёдом, на которой кишат пчёлы, и устремляет взгляд на альфу. Стойко выдерживает зрительный контакт и сводит брови на переносице. Переносом улей на южную сторону плантаций он займётся ночью, когда все пчёлы будут в своих домиках. Подзывает одного из многочисленных пчеловодов под своим наблюдением и просит предупредить остальных о предстоящей работе. Старается не обращать внимания на впившийся в него взгляд и делает свою работу. Только игнорировать колючий взгляд, от которого веет недоверием, просто невозможно. — Перевозка будет сегодня ночью, и мне нужны рабочие, — говорит Чимин, приближаясь к нему и присаживаясь в маленькую беседку рядом с Юнги. — Хорошо, — слышится мгновенный ответ. Альфа встает и, не проронив ни слова, спешит к своей машине. Омега смотрит вслед и позволяет себе расслабиться. — Чимин, что делаешь? Где Юнги? — рядом садится смотритель, попивая пиво из большого стакана. — Уехал. — Как он тебе? — вытирая усы, любопытно смотрит на него. Чимин приоткрывает глаза и тут же закрывает их от жалящего яркого света. — Как? — дёргает бровью. — Нормально. — И всё? — И всё, — тихонько смеётся, поправляя короткие шорты. Медленно встаёт и ступает к своему гамаку, на котором его ожидает пестрая гитара и сомбреро. Устроившись поудобнее, напевает строчки из любимой песни. Ночь будет тяжёлая, а пока у него есть возможность, он будет отдыхать. Рой пчёл вокруг него подпевает, идеально сочетаясь с музыкой гитары и мелодией его души. Шляпа защищает от закатных лучей солнца, а кожа, привыкшая уже к ультрафиолету, блестит играючи медовым оттенком. Иногда пчёлы садятся на него, походят немного, щекоча маленькими лапками, и улетят прочь. Чимин ощущает связь с ними. Понимает, что он на своём любимом месте. Он в тихой гавани, где его не ужалят ни словом, ни жалом. Как ему Юнги? Да никак. Он похож на человека, по уши погруженного в свои дела, серьёзный и немногословный. Немного грубоватый, но это неважно. Для Чимина это абсолютно чужой человек, и судить книгу по обложке он не привык. Юнги такой же альфа, как и многие другие. Ничего особенного. Они, возможно, больше никогда не увидятся, и образ хозяина этих земель сотрется с его памяти, как стираются грани между концом и началом нового дня. Жужжание пчёл становится всё слабее, каждое насекомое возвращается в свой улей, в свою семью, чтобы завтра, с первыми рассветными лучами солнца, вновь полететь на поиски вкусного нектара. После дневного зноя вечерние сумерки приносят с собой едва ощутимую прохладу, наполненную звонкой трелью птиц и стрекотом кузнечиков. Дополняет этот хор пение сверчков и шум автомобилей с рабочими. Чимин откладывает сомбреро на гамак, туда же кладёт гитару и, наконец, за целый день впервые обувается в белые кеды. Глубоко вздохнув, идёт в сторону альф, только заехавших на территорию пасеки. — Чего уставились? Загружайте улья в грузовики, — командует Юнги в свойственной ему манере. А сам смотрит, как омега приближается к нему: щёки румяные, руки и ноги покраснели от солнца, а на губах, поцелованных пчёлами, едва заметная улыбка. На коже ни единого намека на то, что хоть одна пчела ужалила его. Да как так? Чимин кивает ему и, пройдя мимо, начинает на чистом испанском разговаривать с приступившими к переносу улей рабочими. Мило улыбается и ведёт скорее монолог, потому что альфы, застывшие на омеге, не вникают в то, что тот говорит. Ещё бы, Чимин скорее похож на модель, нежели на пчеловода. Юнги фыркает. Его слова о том, что Хосоку следует открыть модельное агентство, приобретают очертания и вес. На востоке Мичоакана находится одна модель, на севере — другая. Под боком у себя Хосок держит еще одну модель мексиканского колорита. — Загружаем — отъезжаем. Не тормозите процесс перевозки, — обращается он к рабочим, собравшимся вокруг Чимина, и недовольно смотрит только на омегу, — а ты?.. — Чимин, — напоминает тот, натянуто улыбнувшись. — Точно, Чимин, — произносит имя, будто забыл про него. — Не мешай процессу. Я не горю желанием тут до утра торчать. — Значит, характер такой, — полушёпотом произносит омега и спешит в сторону своего трейлера. Подальше от напряженной атмосферы, что клубится вокруг мужчины. Спиной чувствует на себе жалящий взгляд и облегчённо вздыхает, закрыв за собой массивную дверь. Жалить можно не только словом или жалом, но и взглядом… Сегодня Чимин это понял… Альфа ещё долго стоит, наблюдает за работой и думает о чём-то своём. Он мог поехать к Хосоку, отдохнуть, выпить с ним и по душам поговорить. Но вместо этого припёрся в самую отдалённую часть плантаций и контролирует то, что не требует контроля. Удивляется самому себе и хмыкает, кидая косой взгляд на трейлер неподалёку. У такого странного омеги не могло быть более странного дома, чем этот: белоснежный домик на колёсах с большой пчёлкой на капоте выглядит странно. Безумец какой-то… Что брат Хосока, что омега-пчеловод — одного поля ягоды… Странные и непонятные… После этого дела больше ни ногой к пасеке; хватит с него общества чудаковатого омеги. И как только пчёлы его не жалят? Сверкает карамельной кожей, когда как другие пчеловоды в защитных костюмах парятся. Юнги еще не встречал человека, способного одним лишь своим видом поднять в нём волну негодования до таких невиданных высот.🌿
Жар беспощадных лучей мексиканского солнца не проникает сквозь густую листву деревьев в тропический лес, нетронутый человечеством. Лианы свисают по ним, как знаки безропотной власти над живым, трепещущим духом природы. Обезьяны перепрыгивают с ветки на ветку, свисают вниз головой и поднимают несусветный шум, эхом разбивающийся о скалы колодца, поглотившего немало грешных душ. Каждый куст, каждое дерево и животное тут хранит свои секреты. Стерегут, безмолвно просачиваясь в каждую щель и травинку. Наполняет легкие кислородом, проникает в каждую клеточку, прочно укореняясь. Кому то ли в честь, то ли в тягость выпала доля познать секреты охраняемой самим духом дикой природы, либо склоняют колени перед ней в вечном рабстве, либо покидают этот мир, не медля и секунды. Никто не смеет вывозить душу природы за её пределы. Сафаи не позволит. Следит за этим с тех пор, как прилетел в эту страну. Альфа неторопливо идёт по затоптанной дорожке в скрытый заповедник, который сам организовал, а затем и воплотил в жизнь современный комплекс по разведению краснокнижных птиц в сердце джунглей. Исправляет то, что руками людей уничтожается. Собирает воедино исчезающие виды животных, получая покровительство тех, которыми сгинувшими считает всё человечество. Благодаря им он получил власть и силу, направляя туда, откуда её вытягивают браконьеры и охотники. С ними разговор у Сафаи короткий, как и путь к их скорой гибели. «Сенот смерти» принимает в свои объятия тех, кто имеет смелость протянуть жадные руки к беззащитным животным. К журналистам у альфы другой подход: либо работать в заповеднике, либо на дно того же сенота. У них есть выбор, но не право на свободу. — Мы поймали двух браконьеров вчера ночью, — опасливо говорит подчинённый, плетясь за Сафаи. — И они ещё живы? — грозно звучит его голос. — Пока ещё. Ты должен на это посмотреть, — на протянутой ладони держит дротик, который вскоре оказывается в его руках. — Он смочен чем-то, что поражает мышечные ткани и кожу, ослабляет животное. И это передаётся. Одно животное может заразить целый вид. Попади хоть одна заражённая птица в заповедник, и единой живой души тут не останется. Это не браконьеры. Прибыль от редких животных их не интересует. У них другая цель — уничтожить популяцию животных под нашей защитой. — Уже полдень, и ты только сейчас мне говоришь об этом, Рэми? — говорит сквозь стиснутые зубы. — Некоторые вещи требуют времени. Мне нужно было узнать, что за препарат на дротике. — Где они? — скрипит зубами до боли в дёснах. — У Майя, — тот отходит назад и отводит взгляд в сторону, будто виноват в этой ситуации. Сафаи расправляет широкие плечи, хрустит костяшками пальцев и резким движением головы откидывает длинные пряди назад. К чёрным волосам ветер ластится, пытается сгладить острые выделяющиеся скулы от сжатых челюстей и скользит по контурам лица, играясь с прядями небрежно. Альфа поглаживает отросшую бороду и напряженно смотрит на священную птицу племён Майя, чирикающую на ветке дерева, и поджимает губы. Ради этой маленькой птички он и прилетел в Мексику. В итоге под охрану взял всех птиц в зоне риска и не только их. Внимательно следит за их популяцией, и сейчас тоже, вернувшись в заповедник и оставшись один в своём кабинете, сосредоточенно смотрит на большой экран с камерами наблюдения и щёлкает, проверяя каждую из них на вторжение нежеланных лиц. С туристическими агентствами заключён договор. В штат на созерцание археологических достопримечательностей и памятников любой может приехать, а за границу тропических лесов ни единая душа не должна проникнуть. А те, кто отважились это сделать, работают в заповеднике не покладая рук, при этом не нуждаясь ни в чём. Сами навлекли на себя беду и сами отрабатывают, создавая идеальные условия для птиц. А кто находил силы сбежать, либо попадался хищнику, либо его возвращали назад, где с течением времени смиренно продолжал выполнять работу. Не убитый за оплошность, но никак и не спасённый. Ни единой душе, переступившей границы запретного, Сафаи не позволил выбраться обратно, и дальше тоже не позволит. Глухой к мольбам и слепой к слезам виновных, альфа не внимает сожалениям, остаётся каменным изваянием смотреть в наполненные сожалением лица нарушителей. Понимать животных у него получается лучше, чем людей. Но иногда и это приходится делать. Сжимает в ладони дротик и, закрыв дверь кабинета на ключ, спускается вниз по ступенькам и, минуя большой зал с кожаным диваном, сбоку которого находится зона с цветущими кактусами, выходит. Спешит к племени, благодаря которому он стал тем, кем является сейчас. Смог помочь брату и с чистой совестью ведёт затворнический образ жизни вдали от городов и жадных людей. Минует мангровые заросли и выходит к поляне перед роскошным двухэтажным дворцом майя со слитными колонами на террасе. Смотрит на то, как, обмакнув перо в краску, индеец старательно обводит иероглифы на каменной стене. Широко улыбается, когда тот его замечает, и низко кланяется, прижав к исписанной яркими красками груди правую руку. — Сафаи, — тот тянет восхищенно, перекладывая ладонь уже на его грудь. — Тотек, — приветствует вождя в той же манере, низко поклоняясь в ответ. Длинные перья в волосах переливаются, а проницательные глаза изучают его, будто годами не видел. Объяснять причину своего визита не приходится, потому как вождь предлагает ему подняться наверх, оставляя позади комнату, в которой он иногда ночует, когда остаётся у них, и заходят в душный зал, наполненный легким дымом из фимиама. По стенам висят монеты и маски, разукрашенные краской и перьями, чаши расписные стоят в углублениях стен, а большие головные уборы увешены на подставках. В зале царит полумрак. На коленях стоят виновники, которых разорвать на части руки чешутся. Гнев застилает глаза, а губы сжимаются в тонкую линию. — Я слушаю, — цедит. Тихий смех, переходящий в громкий, эхом отбивается в зале, режет слух альфы. Силой воли останавливает себя и спокойно ждёт, пока смех койотов не прекратится. — Мара Сальватруча передаёт свой привет, — скалится альфа на коленях, издавая хриплый рык. — Заразить несчастных животных, которые и так на грани вымирания, вместо того, чтобы поговорить со мной, — усмехается альфа, глядя на отличительные татуировки «MS-13» на скулах альф. Он знает, что из себя представляют эти альфы. — Велика ли храбрость? И на это годится ваше «сборище бродячих койотов»? Вы понимаете, какую цепную реакцию пускаете своими поступками, насколько нарушаете баланс природы, пищевую цепь? — Да наплевать на этот ёбанный баланс! — дёргается мужчина, не имея возможности встать. — Твой заповедник скоро сотрут с лица земли, как и эти джунгли. И ты свалишь в свою страну гнить туда, откуда появился, — довольно ухмыляется, — если, конечно, не сгинешь вместе с ними. На провокации вестись не в характере Сафаи. Сколько существовали, столько же стоять будут на месте эти деревья. Популяции будут размножаться, птицы будут летать, дожди будут орошать, а солнце припекать эти чернозёмы. Ничего не изменится, пока жив Сафаи. И каждое существо в этих лесах, каждый ручеёк и родник, каждый камень и кустарник в курсе этого. Безмолвным свидетелем затихают джунгли, пока двух мужчин доро́гой кончины ведут в «Сенот смерти». Сколько криков поглотила кристально-чистая вода со времён её находки, и сколько скелетов лежит на её дне? Эти секреты безмолвно запечатаны на каждом камне навечно. Сафаи стоит на террасе второго этажа и вслушивается в крики, которые скоро прекращаются. Бесконечно долго думает о последних словах пленного, думает о том, насколько далеко зашли и насколько безжалостны они в достижении своих целей. Мексике известны их грязные дела, передающиеся из уст в уста, подобно легендам индейцев. Только у легенд есть свойство повторяться — Мексике это тоже известно… Как и Сафаи, который когда-то звался Чон Чонгуком…