***
— Часто у них такие «разговоры»? — спросила Элисон у стоявшего около иллюминатора Жана. С тех пор, как корабль остановился, её не покидало напряжение, сковавшее тело невидимой леской. И к тому же она не знала почти ничего из причин происходящего, которые могли бы облегчить переживания. Капитану в таких вопросах, конечно, можно было бы смело довериться, но его «всё будет в порядке» выдалось скорее машинальным, чем решительным. Или ей так показалось в виду собственного волнения? — Нет. Последние несколько месяцев от Когтей вовсе не было ничего слышно, — не отрывая взгляда от иллюминатора, ответил Жан. Честно говоря, когда Элисон предложила вместе переждать это время в капитанской каюте, он испытал облегчение — вблизи команды Натана он чувствовал себя беззащитным и не в безопасности, хоть и знал, что никому из команд нет смысла нападать на другую, пока старший или младший Веснински не отдаст надлежащего приказа. До сих пор на это, кстати говоря, не имелось причин. — А Натаниэль пошёл в пираты из-за отца? — вдруг спросила Элисон. Жан задумался. Отчасти верный ответ — «да», но также присутствовала доля от «у него попросту не было выбора с таким-то отцом». — Можно и так сказать. — А ты? — Что «я»? — Почему ты здесь? Из-за чего решил работать на него? — Это… немного больше, чем работа. Семь лет назад Натан Веснински убил его отца, Ровеля Моро, работавшего картографом на его судне. Причина оказалась до абсурдного простой — Ровель ошибся с курсом, из-за чего корабль Когтей напоролся на рифы. Натан Веснински не терпел чужих ошибок. Никогда. Без исключений. Жан возненавидел весь род Веснински, когда вдруг объявился пятнадцатилетний Натаниэль с предложением сбежать, пока Натан не добрался до Жана. Тот резкий порыв пуститься в бега Жан помнит до сих пор — и виной тому послужил не столько страх, сколько доверие, которое вызывал юноша с чистыми небесными глазами, совсем не похожими на отцовские. — Мы познакомились ещё когда вместе драили палубы, зарабатывая на жизнь. Совсем мальчишки, — он усмехнулся, почувствовав на языке привкус ностальгии. — Потом Натаниэль стал зарабатывать свой лидерский авторитет, а мне предложил стать его первым помощником. Карты — это дело моего отца, которое я решил продолжить, поэтому я не отказался. — Ты хорошо его знаешь, — полуулыбнулась Элисон. Жан кивнул, отведя взгляд. На несколько минут каюта погрузилась в тишину: каждый задумался о своём, но хоть вслух это и не произносилось, кое в чём их мысли всё же пересекались — они задавались вопросом о чём сейчас говорят капитаны. — Тебе не кажется… — неуверенно заговорила Элисон, — что наверху стало слишком тихо? — Думаю, у Натаниэля там всё под контролем. «Думаю» подразумевает надежду, а «всё под контролем» — «всё должно быть под контролем».***
— До меня дошёл весьма неприятный слух, — едва закрылась дверь капитанской каюты, Натан перешёл сразу в нападение. Пока что словесное. — Будто бы ты, несчастное отродье, нашёл разгромленный корабль и спас чудом уцелевших моряков. Так вот о чём он хотел поговорить, — осознание накатило порывом ледяного ветра и колкого напряжения. Оправдываться — это уже проигранная битва. Поэтому Натаниэль перешёл в контратаку: — Ты напал на них, украл все драгоценности и товары, к тому же пустил корабль на дно. Теперь они знают, что это был ты, и в любой момент флот командора выйдет на твой след, чтобы арестовать. — По чьей же вине они знают, что это дело рук Когтей? — процедил Натан. Выплеск его накапливаемой ярости — лишь вопрос времени. — Моряки… — начал было Натаниэль, но осёкся, поняв, что план его отца заключался как раз в том, что если с того корабля не оставить никого в живых, то и рассказывать о преступниках никто не станет. — Ты нарушил кодекс, — рокочущим от гнева голосом проговорил Веснински-старший, не желая слушать ни оправданий, ни тем более обвинений в свой адрес. Впервые Натаниэль подумал о своём поступке так. Нарушил. Естественно, он знал, что чести пирату не сделает спасение чудом не утонувших людей, но разве один не плохой поступок в бочке дёгтя мог серьёзно навредить? В голове предстал образ Эндрю с его мягкой улыбкой и ласковым взглядом — словно он всегда знал, что Натаниэль не ужасен, что в нём ещё остались крупицы хорошего, что его ещё можно починить. Неужели он сломан? — Если молчишь, значит признаёшь вину, а то, что не оправдываешься, даже лучше, — внезапно удовлетворённым тоном отозвался Натан. — Быстрее управимся. Натаниэль настороженно посмотрел на отца. С чем управятся? Он не успел спросить подробности, если вообще имел шанс на это, когда Натан за пару широких шагов уже оказался рядом с ним, положив тяжёлую руку на его плечи. — Чего ты хочешь? — Натаниэль подозрительно посмотрел на него. «Ничего хорошего» — набатом гремело в голове, и он не мог даже в полной мере сопротивляться этому, особенно после того, как его обвинили в нарушении кодекса, а оправданий он так и не придумал. Да и нужны ли они сейчас? От гнева отца спасения не существует. Они снова вышли на палубу — отец силком вёл Натаниэля в противоположную от своего кабинета сторону. Он не слишком разбирался в устройстве корабля Когтей, но предполагал, что им нужно достаточно уединённое место. Возможно, тёмное. И достаточно отдалённое, чтобы заглушить крики. — Камбуз? — непонимающе спросил Натаниэль, когда они зашли в душное помещение, пахнущее рыбой. — Не засиживайся, — строго велел Натан, отпуская его (лишь физически, поскольку дверь уже закрылась за ними) и направился мимо расположенных у стены нагретых котлов. Несколько секунд капитан Воронов так и стоял у порога, не в силах заставить себя сдвинуться с места и подойти ближе к отцу. Вдруг у него здесь за печью спрятан меч, кочерга или ножи, почти наверняка имеющиеся здесь? Он не понимал, почему они пришли именно сюда, и что помешало Натану отчитать сына в своём кабинете. Если только, конечно, они не зайдут дальше словесной выволочки. Может, ему не повезло, и он угодил в сети особого, изощрённого наказания? От этой мысли он едва не пошатнулся. Рано отчаиваться, — пытался ободрить себя Натаниэль, одновременно с этим делая первый шаг на негнущихся ногах. Рыба, гарь и плесень — вот чем здесь всё пропиталось. Зловоние. Он нашёл отца стоящим у кирпичной плиты; там потрескивали угли, но, к удивлению Натаниэля, в котелках и чайниках, висящими над решёткой, ничего не готовилось. Зря растрачивать дрова, делая неиспользуемое сейчас помещение тёплым, казалось бессмысленным, что порождало ещё больше вопросов. — Чем карается нарушение Кодекса пиратов? — в конце концов спросил Натаниэль, смотря в угли сквозь решётки плиты. Возможно, ему всего лишь слышится, но треск горячих углей звучал таким зловещим, что хотелось уже скорее покинуть камбуз. Жар обдавал лицо чем-то лишающим надежды на спасение. — Чёрной меткой, ты знаешь, — резко ухмыльнулся Натан и потянулся рукой к, как показалось Натаниэлю, какой-то кочерге, наконечником лежащей в глубине углей. На другом еë конце соорудили что-то вроде прихватки или рукояти для удобства использования и избегания случайных ожогов. В конце концов, температура железного инструмента в печи чертовски горяча. Не кочерга, — к своему ужасу рассмотрел Натаниэль. — Метка. Это то, чем её оставляют. Он видел, с каким предвкушением Натан рассматривает инструмент в своих руках, и именно это создало в юноше порыв дёрнуться и рвануть отсюда. Но Натан успел схватить его раньше, чем Натаниэль смог осуществить желаемое. — Тебе нечем оправдаться, — прошипел Веснински-старший, крепко сжимая предплечье сына и кипя от ярости точно так же, как котлы над печкой когда-то. — Ты не посмеешь, — каждая клеточка его тела отчего-то бросила силы на отрицание грядущего, будто слова ещë не стали бесполезны и могли что-то решить. — Ты не оставил мне выбора, — от напрочь лишенного сочувствия или нестерпимой жалости голоса отца, по спине Натаниэля пробежали мурашки. Это тон человека, которого не переубедить, который знает, что делать, и сделает задуманное, несмотря на то, ктó является провинившимся. Даже если речь о родном сыне. — Выбор есть всегда, отец, — сглотнув, возразил Натаниэль, хотя сам уже слабо верил в это. Смертельно опасный огонь в глазах Натана никогда не выглядел таким. — Нет, — сказал как отрезал Натан и вынес собственный приговор: — Ты мне больше не сын. Мир вокруг Натаниэля тут же схлопнулся до величины услышанных слов, которые подобно яду растекались внутри, парализуя и забирая с собой все — отныне — ненужные и неважные мысли с размышлениями, оставляя после них лишь гнетущую пустоту и ожидание неизбежного. Он знал, что мама никогда бы так не сказала. Она любит его. Натан резким движением задрал рукав чужой рубашки, и Натаниэль снова решился предпринять попытку сопротивления. Даже если всё решено. Он потянулся к висящей у плиты цепи, которая могла бы стать неплохим инструментом для обездвижения противника, но на полпути к ней его оттолкнули к стене, грубо впечатав спиной. Затылок пульсировал тупой болью, но Натаниэль не позволил себе отвлечься на неë. И без того внимательность с хорошей реакцией Натана сводили все пути отступления к тупику; он всегда шёл на шаг впереди. Чёрт, чёрт, чёрт, — паника в безумном ритме забилась под рëбрами, когда Натан упëрся плечом поперëк груди, тем самым крепко удерживая сына на месте. — Закричишь — будет больнее. Количество раз, когда Натаниэль слышал эту фразу, не сосчитать. Также он множество раз видел одну и ту же картину — как отец замахивается на него, и рефлекс увернуться или замереть, как подстреленный зверь, с одинаковой вероятностью могли завладеть мальчишкой. Но он всегда знал, что боль будет или очень сильной, быстрой, в небольшом количестве, или немного слабее, медленнее, но в огромном количестве. Сейчас он не знал, чего ожидать. Отец собирается мучить его, замедляя пытку? Или придать боли предельное значение за считанные секунды? Он не знал, что хуже. Натаниэль видел, как стремительно приближается раскалённый металл к его правому предплечью и всё, что он успел сделать за те считанные секунды, чтобы помочь себе, — вовремя прикусить рукав кафтана другой руки. Лава. Он где-то читал о ней, в какой-то книге про путешествия, но сам видел её лишь в застывшем состоянии. Сейчас он провёл аналогию с её невыносимой температурой, в первую же секунду прикосновения. Хотелось кричать. Выть от боли. Скулить от течения невыносимо долгих секунд, пока раскалённый металл прижимался к коже всë теснее и сильнее. Крик загнанным зверем бился в грудной клетке, не заглушая боль, но усиливая еë. Огненные языки безжалостно плавили его кожу, вот-вот грозясь добраться до кости. Вместо крика раздавалось только приглушённое мычание и непроизвольные вздрагивания, словно небольшие грозовые разряды от руки проходят по всему телу. Когда Натан наконец отвёл «инструмент» в сторону, Натаниэлю с трудом удалось разомкнуть плотно стиснутые челюсти. О прочих движениях речи не шло. Выпустив рукав изо рта, он сделал первый дрожащий от напряжения вдох через рот. За ним второй, третий, четвёртый, и в глазах наконец перестало плыть. Едва грудная клетка перестала судорожно сжиматься, в нос ударил запах горелой плоти, от которого слезились глаза и начинало крутить живот. — Отскули своё и возвращайся, — стальным тоном сказал Натан, отходя обратно к печи. — Если, конечно, тебе хватит чести снова предстать перед своей командой. Буду с нетерпением дожидаться момента, когда тебя отправят в одиночную прогулку по доске, едва узнают о метке. Натаниэль снова сжал челюсти — от адской неунимающейся боли и слов***
Никто не решался подходить к капитану в следующие дни, потому что и слепой заметил бы: он в ярости. С той самой встречи с Когтями и остатка дня, проведённого в одиночестве своей каюты, он вышел наутро, как говорится, злой как собака. Под таким давлением пираты не решались даже спорить на предположения того, что же вывело капитана из себя. К тому же, в отсутствие капитана квартирмейстер более чем ясно давал понять, что таких разговоров он не потерпит — уж больно он уважал Натаниэля. Не будь душа Натаниэля в таком раздрае, он бы даже задумался о благодарности квартирмейстера, Стивенсона. Но, увы, в моменты, когда эмоции не брали над ним верх, всё внимание поглощали мысли — мрачные, ненасытные и невозможно тяжёлые. В какой-то момент мысли стали последствием злости и в общем-то приобрели свою логичность и оправданность. Единственное, чему не существовало оправдания, — поступок***
Сколько они уже стоят в этом порту? Три дня? Неделю? Две? Огромным усилием воли Натаниэль поднял голову со сложенных рук и выпрямился за столом. Тело взбунтовалось болью и затёкшими суставами. Он снова не помнил предыдущий вечер и день. Снова взор застилали опустевшие бутылки. Его снова отрезвило отвращение к самому себе. Уже какое-то время Натаниэль стал засиживаться в своей каюте допоздна, напиваясь рома до беспамятства. Лишь бы не слышать собственные мысли. Ему надоела бесполезность надежды. Он так и не придумал ничего достойного внимания Натана. Границы между сном и реальностью начинали издевательски стираться. Иногда просыпаться не возникало никакого желания. Только сегодня ему удалось заметить странные отметины на столе, будто ножом вырезанные. Небольшие вертикальные черты. Хоть и расплывающимся взглядом, но Натаниэль зачем-то принялся их считать. Это оказалось нелегко, но он справился. Семнадцать. — Столько дней прошло с нашей встречи с Когтями, — сказал чей-то голос из угла комнаты. Натаниэль обернулся, сощурившись. — Элисон? Оторвав взгляд от книги, она с почти похвальной невозмутимостью посмотрела на него. — Я заночевала тут после того, как ты четвёртый день подряд пропустил ужин, — объяснила Элисон. Натаниэль не помнил, в какой момент она зашла сюда и тем более когда решила не уходить. Она что, спала на той жалкой кушетке? — Совсем плохо? — негромко спросила она, отчасти будто сразу же жалея о своём вопросе. Он проигнорировал пульсирующую боль — фантомную или нет, неважно — в месте метки и прогнал почти сорвавшееся с языка безнадёжное согласие. — Почему мы ещё в порту? — вместо этого спросил он. Мысли об опасности и вероятности ареста занимали своё место в тройке размышлений, захвативших его разум. — Что? — удивление в глазах Элисон довольно быстро сменилось почти неприкрытым беспокойством. — Мы давно уже не там. Работа плотников заняла всего пару дней, мы сразу же отчалили. Сопоставив шум свободных волн, которые он слышал по ночам, если пьяный разум позволял ещё цепляться за реальность, Натаниэль осознал, что они, вероятно, уже далековато от Гамильтона. — Кто руководит курсом? — Жан и лоцман, — с готовностью ответила Элисон, словно продумывала и репетировала этот разговор всё время, что находилась здесь. — Мы стоим у Нассау. Нассау. Замечательно. — Тебе нет нужды быть здесь, — скрипя голосом от напряжённого равнодушия, произнёс Натаниэль. — Иди на палубу. Ей правда стоило уйти, — убеждал он себя. Он не был готов сейчас предстать перед ней в таком виде дольше нескольких минут. — Натаниэль… — такую тонкую, душевно переживающую интонацию он в последний раз слышал от своей матери несколько лет назад. — Уходи, — без сомнений и сожалений перебил он, отвернувшись. Если допустить, что она намеревалась сквозь незатейливый разговор поговорить с ним по душам, то ей не удалось бы, несмотря на то, в насколько плохом состоянии он пребывал. До поры до времени он был благодарен Жану за то, что тот не вмешивается, хотя, беря во внимание то, что его друг знал жестокую сторону Натана так же хорошо, как Натаниэль, становилось немного интересно послушать его предположения касательно случившегося. Потом, всё будет потом.***
На пятый день Натаниэль впервые за прошедшие недели вышел на палубу ближе к вечеру и, кивнув удивлённым пиратам, направился к камбузу. — Капитан, — с добродушной ухмылкой поприветствовал его кок. — Пришли за моей хвалёной похлёбкой? — Налей-ка мне одну порцию, Смит, — как бы Натаниэль не старался придать голосу уверенность, затхлость всё ещё чувствовать в интонации, как и в жестах. Кок протянул ему полную чашку похлёбки, за что Натаниэль поблагодарил его и ушёл обратно в каюту — впервые за эту неделю с ужином не в виде алкоголя и безнадёжности вприкуску. Только неся чашку в руках, он осознал, что палуба находится в ровном состоянии, поскольку корабль не преодолевает волну за волной, и, соответственно, можно затратить меньше сил на постоянном удерживании равновесия. Дойдя до своей каюты, он сначала колебался, поскольку внутри всё уже пропахло безысходностью и выдохшимся ромом. Но и отобедать с остальными он пока не находил в себе сил. Не хотелось признавать, конечно, но ему пока недоставало мужества, чтобы рассказать команде о метке всë как есть. Возможно, из уважения к нему, они бы просто демократично выбрали нового капитана, а Натаниэля высадили в ближайшем городе, но он мало в чём вообще был уверен сейчас. Никогда не помешает перестраховаться. Когда он зашёл внутрь, то сразу же закрыл за собой дверь. Навряд ли сегодня он кого-либо ещё встретит. Всё здесь так… давило. Натаниэль устало сел за стол, не отступая от мысли, что нечто в происходящем вызывало у него смешанные чувства. В большинстве своём всё это казалось ужасно неправильным. Он пытается вернуться в привычный ритм жизни, когда сам уже никогда не сможет стать прежним. Для кого тогда этот театр одного актёра? Отведав похлёбки, капитан испытал отголоски сытого удовлетворения. И вправду неплохо, — подумал он. Далее — по привычке — запил это остатками коньяка. Когда гранёный стакан опустился на стол, накатила волна усталости и сонливости. Он откинулся на спинку стула и прикрыл глаза предположительно всего на несколько минут, но проснулся спустя некоторое время не по собственной воле, а из-за стука в дверь и вполне отчётливого оклика его имени. Кого там принесло? Так сильно хотелось заснуть…***
Когда дверь капитанской каюты закрылась, Элисон взволнованно посмотрела на Жана. — Мы должны что-то сделать, — сказала она. Стоя на рулевом мостике, они видели, что Натаниэль — слава Богу — решил поужинать впервые за прошедшие несколько дней. Может это и могло стать потенциальным поводом волноваться о нём чуть меньше, но Элисон всё ещё видела, как напряжены плечи капитана и как задумчив его взгляд. Значит, что-то до сих пор терзало его. И кто они такие, если не его доверенные лица, чтобы просто оставить всё как есть? — Что ты предлагаешь? — Жан буравил дверь нечитаемым взглядом. Он мог похвастаться аналогичным упрямством и настойчивостью, что и Элисон, к тому же его поводы беспокойства подкреплялись не только догадками, но и воспоминаниями о более чем жестоких наказаниях Натана за малейший проступок его приближённых. Не увидев на Натаниэле явных физических ран, он сначала с облегчением выдохнул, но стоило только другу закрыться, — во всех смыслах этого слова — волнение возросло. Он хотел помочь, поэтому пытался прощупывать почву последние две недели. Вот что ему удалось выяснить — стук в дверь бесполезен, как и уговоры поесть, предложения о новых маршрутах игнорировались. Первым спустившись с мостика, Жан решил, что с него хватит «мирных» попыток достучаться до капитана. — Для начала нужно открыть дверь, — Элисон кивнула на замок, закрытый капитаном изнутри. — Натаниэль, мы можем войти? — позвала она. Спустя пару минут тишины она уже было хотела предпринять ещё одну попытку позвать капитана, как вдруг раздался звук медленно, но верно поворачивающегося ключа в замке. Щëлк. Дверь открылась. — Натаниэль? — осторожно позвал Жан, отворяя дверь. Сидящий на ручке Пенг приветственно воспросвистел. — Умная птичка, — довольно шепнула Элисон, потрепав сокола по хохолку. Они зашли в кабинет настолько осторожно, будто на каждом шагу здесь располагались опасные ловушки. Натаниэль сидел за столом в окружении пустых бутылок из-под рома, но также там была единственная пустая плошка из-под похлёбки, что хоть и не облегчало ситуацию, но всё же скрашивало некоторые оттенки отчаяния. — Глупая птица, — сонно просипел капитан, с прищуром глядя на вошедших и в особенности на своего питомца. Мало того, что поспать не удалось, так ещё и попался в ловушку. Практически засада. Жан оглядел каюту — в основном здесь мало что поменялось, кроме загромождённости письменного стола и сорванной карты на полу. — А когда-то ты был рад, что мне удалось еë достать, — зачем-то Жан высказал свои ностальгические мысли вслух. — Это было давно, — отмахнулся Натаниэль непривычным небрежным тоном. — В чём дело? — не выдержав, наконец спросила Элисон. Снова наступило молчание. Натаниэль не думал, что сегодня станет тем самым днём, когда правда раскроется и его ужасный секрет выйдет наружу. Ощущение, будто дорожку пороха, ведущую к пушке, вот-вот подожгут и выстрела уже не избежать. Но если кому на этом корабле и досталась бы привилегия узнать первыми, то, конечно, этим двоим. Задрав рукав, Натаниэль нанёс первый удар по раковине, в которой сидел уже восемнадцать дней. — Вот в чём, — он повернул внутреннюю сторону предплечья в их сторону. Чтобы лучше рассмотреть. С их стороны это читалось как буква «р», намекающая на его первичную роль, pirate, а с его — буква «b». bastard. Элисон ахнула, прикрыв рот рукой, Жан — с неприсущим для него негодованием — смотрел на ожог. — Это он сделал? — уже зная ответ, спросил Моро, не отрывая взгляда от руки капитана. Рана безусловно всё ещё выглядела не слишком здорово. Натаниэль, конечно, обработал её настолько тщательно, насколько мог, в тот день — облил спиртом и обвязал наиболее чистой тканью, какую удалось найти в пределах досягаемости. И несколько — тогда ещё трезвых — дней он повторял ритуал со сменой повязки на сухую и, дай Бог, не несущую заражение крови. Сейчас — как он посчитал — в повязке пропала необходимость, поскольку большинство пузырей уже лопнули, на их месте остались светло-розовые пятна. А на месте самой «метки» образовались отвратительные струпья, которые он не знал чем можно свести или залечить окончательно. — Неужели на это способен кто-то ещё… — хмыкнул Натаниэль, сгибая руку в локте, чтобы опереться о стол. Жан от такого неодобрительно скривился — явно считал, что ране всё ещё нужен покой. Натаниэль мог бы с ним поспорить, но не стал. — Но почему? — не понимала Элисон. Она была довольно наивной и чересчур доброй в вопросе о мерах наказаний, применяемых на пиратских суднах. — Разве не очевидно? Я нарушил пиратский кодекс, когда решил помочь тем торговцам. Каким-то образом об этом прознал Натан. И… — он замолк. Произносить это всё ещё ощущалось как удар поддых. Но сколько бы он не хоронил слова внутри себя, менее правдивыми они от этого не становились. — Отрёкся от меня. — Что?! Они выглядели шокированными. Да, не каждый на этом корабле мог похвастаться по-настоящему хорошей и добросовестной семьёй, но жестокость отца Натаниэля переходила все границы. — Не стать мне преемником его авторитетного звания… — впервые тоска в его голосе прозвучала фальшивой и натянутой. — Ты огорчён? — спросил Жан, наконец переводя взгляд от руки к уставшему посеревшему лицу капитана. Вопрос вызвал у Натаниэля странный истерический смешок. — Да, знаешь, есть немного. Я ведь шёл к этому восемь лет. — Нет, — Жан покачал головой и начал объяснять, что на самом деле имел в виду: — я говорю о том, правда ли тебе нужно всё это так, как ты думал? Звание преемника, — выделил он. Мимолётная мысль, что Жан делает акцент на том, на чём буквально сосредотачивалась мотивация Натаниэля для жизни последние несколько лет, не с целью поиздеваться или злорадствовать, а чтобы облегчить груз, взваленный на чужие уставшие плечи, пронеслась так быстро на краю сознания, что тот не успел должным образом ухватиться за неё. — Возможно, Натан заставил тебя думать, будто ты сам хочешь этого. Натаниэль задумался.