the soul of a pirate

      Долгое, возможно даже слишком долгое время Беатриса привыкла скрывать и на корню уничтожать собственные сомнения, порождённые необходимостью решать всё самостоятельно. Ведь Королева не может — не должна — сомневаться. У Королевы всегда всё под контролем. Королева рано или поздно справится со всем, что уготовано судьбой, потому что иного выхода нет.       В конце концов, Королева не имеет права быть кем-то иным, кроме человека, который несёт на себе ответственность за всё вокруг: людей, плохих или хороших, решения, касающиеся их благополучия, и, естественно, последствия нерешённых вовремя проблем.       Натаниэль Веснински представлял собой именно такого рода проблему.       Беатриса прекрасно понимала, что, упуская его отца, из виду исчезали и — как они там себя кличут? — Вороны. Поймать их было непросто, поскольку морские преступники имели дурную привычку: чуть завидев опасность в виде ареста и последующего заключения в тюрьму, исчезать из виду средь чужеземных морей. Некоторые особо «успешные» команды брали курс на океан, чтоб уж наверняка не оказаться пойманными. Но, как ни странно, Натаниэль в отличие от своего отца не рвался надолго к далёкому — частично безопасному — океану, отдавая угрожающее предпочтение «родным» морям. То ли дело Натан — всем нервы растрепал! В то время, как он ещё был жив, Беатрисе приходилось с надоедающей периодичностью поддерживать связь с Королём Шотландии, Вильгельмом третьим, а также с Королём Испании, Филиппом Пятым, чтобы определять хотя бы примерное местонахождение Морских Когтей. Правило, как его однажды прозвал Дэвид, «песочницы»: на территории чьей страны находится Натан, солдаты того правителя и обязаны его поймать, а после доставить по назначению. Долгое время все они, можно сказать, гнали Морские когти от одних берегов к другим, обещая вот-вот настигнуть злосчастного капитана. Но кто бы мог подумать, что с этой задачей лучше всего справится родной сын Натана? Он справился с ней так, как умел, так, как учила жизнь, — быстрее, ловчее и жёстче.       Беатриса не хотела признавать, что убийство, которому хоть и нет существенных доказательств, имело все основания быть подлым, безжалостным и похороненным в какой-то чёртовой глуши. Вероятно, Натан являлся не только живым примером аморального, эгоистичного и коварного человека, но и к тому же ужаснейшего родителя, раз его конец определил собственный сын. Но, кажется, что…       Вовремя одёрнув себя, Королева напомнила: не стоит никого оправдывать. Приговор вынесен. Возвращаться назад смысла нет.       — Тебе показалось, что Натаниэль был непредсказуем? Ты думал он будет агрессивным, раз истерзал его, не дожидаясь приказа?       Не отрываясь от написания письма, Дэвид тяжело вздохнул. На Её Величество он даже не посмотрел, хотя, мягко говоря, такое поведение нарушало большинство общеизвестных правил этикета, которые требовалось соблюдать в присутствии Королевы. Но, честно говоря, иногда они вдвоём позволяли себе закрыть на это глаза — пока никто не видит, можно перейти на «ты» и позволить пропустить пару формальностей. В любом случае, уважение друг к другу после стольких лет знакомства от таких мелочей ничуть не менялось.       — Я делал свою работу, — последовал безапелляционный ответ.       — Ты не ответил ни на один вопрос, — напомнила она.       — Вы бы не задали их, Ваше Величество, если бы не догадывались об ответе.       Беатриса вскользь подумала о том, что люди, начавшие работать здесь с раннего периода её правления, иногда слишком уж сильно схожи с ней характером — такие же упрямые и неприступные. Дэвида Ваймака она знала очень давно, ещё с тех пор, когда их отцы, друзья сослуживцы, то и дело гостили друг у друга и ездили вместе на охоту.       — Вас не устраивает приговор? — вдруг спросил он.       — Устраивает, — сразу же ответила Королева. — Несмотря на то, что в процессе возникло немало недомолвок и разглашений. Решение своё менять я не намерена.       — Тогда зачем же вы пришли ко мне?       — Может, я хотела услышать то же самое от вас.       Его губы украсила скупая усмешка. Посмотрев на Её Величество, Девид будто наконец понял, чего от него ждут, и без тени сомнений произнёс:       — Ваше Величество, вы ведь знаете, я буду верен вам, несмотря ни на что. Поддержу любое ваше решение. Помогу решить проблемы, если вы посчитаете моё вмешательство нужным. Я был, есть и буду рядом с вами. По нраву вам это или нет! — под конец своего небольшого монолога у него даже вырвалось подобие смешка.       Беатриса слабо улыбнулась.       — Все обещания проверяются единственным надёжным способом — временем. Я запомню твои слова, чтобы однажды удостовериться в их правдивости.       — Как посчитаешь нужным.       Беатриса не могла сказать точно, почему решила зайти в кабинет к Дэвиду, это случилось почти машинально под действием аффекта и замешательства после заседания и разговора с Эндрю после. Но вот уж в чём советы Ваймака точно не помогали — так в деле налаживания отношений с сыном. Он знал подход к Кевину и невооруженным глазом было видно, что эти двое дорожат друг другом, хотя отец иногда и бывает чересчур строг с сыном… Вообще-то Беатриса до сегодняшнего дня сохраняла уверенность, что тоже знает подход к Эндрю. И что знает его самого. А он взял и разорвал в клочья её уверенность.       Когда всё изменилось? Почему Беатриса, настолько же в равной степени мать, насколько правительница страны, пропустила момент, когда они с Эндрю стали отдаляться друг от друга? Он даже намёка не давал думать, что нашёл своего особенного человека. Или же Беатриса не спрашивала его? Ну уж нет! Какая бы причина не скрывалась за молчанием, он должен был рассказать ей всё с самого начала, потому что человек, которого он якобы определил своим избранником, совершенно не подходит ему.       Только вот Эндрю, похоже, слушать её не собирается. Ещё и Аарона хотел на свою сторону переманить! А он ведь так переживал за Эндрю все эти дни… по пять раз на дню спрашивал у Кевина, нет ли новостей от поисковых отрядов. Теперь же все их усилия скорее найти Эндрю кажутся просто мелочными, бессмысленными и недостаточными. Всё это время Натаниэль, можно сказать, и не терял его. Чёртовы пираты будто всегда на шаг впереди.       Чтобы выпустить пар и собраться с мыслями, Королева направилась в приёмные покои, где ненамеренно задержалась перед заседанием, тогда ещё не зная, что именно их ждёт.       Стража покорно открыла ей двери, пропуская внутрь.       Пустой зал, проигрывающий судебному по размерам, встретил её приятной — редкой для такого места — тишиной и сквозняком от приоткрытых окон.       Последовал долгий, глубокий вдох. Напряжение никак не уходило, только скапливалось в ногах, порождая порыв куда-то уйти и что-то сделать. Исправить?       Но всё, что нужно, уже сделано. Приговор вынесен — ссора с сыном произошла. И даже если бы Беатриса хотела как-то ещё повлиять на один из двух ключевых процессов, то усугубила бы другой. Но, видит Бог, если бы во всём этом не оказался замешан Эндрю, то ничего не помешало бы ей просто избавиться от источника всех бед.       Веснински заслуживают только смерти — скоропостижной и неоспоримой.       «Я люблю Натаниэля и хочу провести с ним вместе всю жизнь» — вспомнились слова Эндрю. Его отчаянный вид, всегда честные глаза и звенящее в голосе желание быть услышанным.       Злость смешалась с разочарованием. Последний раз такого рода яд растекался по сердцу очень давно.       В состоянии досадного отрешения и штормовой злости на душе, к ней неожиданно присоединился Алфорд. Как он уговорил стражу впустить его, когда она велела не беспокоить её?       — Ваше Величество, не желаете выпить чаю? Сегодня довольно прохладный день.       Беатриса покачала головой, отодвинула занавеску и вышла на балкон. Не чувствуя себя нуждающейся в чьей-то компании сейчас, она отказалась от неуместного предложения:       — Боюсь, сейчас мне не до чая, Алфорд.       И при этом давала ему вполне понятный выбор: уйти или остаться, в котором преимущество первого варианта казалось вполне очевидным. Потому что второй наверняка не хотелось даже исполнять.       Он помолчал несколько секунд, прежде чем уточнить:       — Из-за дела Веснински-младшего?       Ответом ему послужил напряжённый кивок.       Искоса взглянув на Алфорда, Беатриса поняла, что если он не ушёл, значит она может высказаться, попытаться сформировать свою мысли во что-то цельное, отделить их наконец от чувств и личной обиды.       — Всё очень запуталось, — со скрежетащим отчаянием и отголосками прежней уверенности начала она. — Я поступила так, как поступаю всегда. Вынесла справедливый приговор, но именно в этот раз вдруг появились будто «сомнительные» детали, и собственный сын пытается доказать, что я не права.       — Вы действительно поступаете похожим образом, когда речь об обыденных делах преступников, но сейчас, как вы правильно заметили, речь ведь идёт о вашем сыне, — такое, казалось бы, очевидное напоминание тем не менее несколько удивило Королеву, открыв ситуацию под весьма непонятным и даже немыслимым углом. Скорее всего, она ещё не до конца осознавала реальность отношений Эндрю с преступным авторитетом. — Простите мне мои слова, Ваше Величество, но думаю, вам не хватает опыта. Большинство родителей чувствовало бы себя в такой ситуации не в своей тарелке.       Его ободряюще ласковая, почти отцовская, улыбка вовсе не корила за ошибки, но чувства вины всё же не убавляла.       — Меня не покидает такое странное чувство, словно, следуя одним убеждениям, я нарушаю другие, — поделилась Беатриса.       — Это вполне естественно, Ваше Величество, — кивнул Алфорд. — Сердце и разум всегда противоречат друг другу. Они не едины только потому, что отвечают за разные цели и желания.       Теперь, когда исток её разногласий, практически разгадали, Беатриса почувствовала себя до стыдного нерешительной, будто помолодела в своём душевном состоянии на пару десятков лет. Поэтому не удержалась от вопроса:       — Как же выбрать, к кому из них прислушаться?       — Смотря чего вы хотите добиться.       — Я хочу, чтобы Эндрю был в безопасности. И все мы тоже, — дала уверенный ответ она. — Вы помните, когда в последний раз в море отпускали корабли без сопровождающего флота? Десятки лет назад.       Конечно, он помнил — как-никак, это единственный человек, способный по праву разделить её желание вернуть прошлое. По крайней мере, хорошие дни.       — Славные времена… — просипел Алфорд с ностальгической улыбкой.       — Может я просто хочу вернуть то время? — почувствовав некое одобрение и поддержку, уже смелее стала выражаться Беатриса. — Показать Эндрю и Аарону, что всё может быть по-другому. В конце концов, однажды настанет пора им занять трон и взять на себя обязательство принимать ответственные решения. Стоит подготовить их к этому.       Свою точку зрения заботы о сыновьях Королева поддерживала всегда, оберегая от чужого осуждения и невежества как зеницу ока. Потому что никто не заменит её детям мать, никто не знает достовернее, чем она, что будет для них лучше, никто не будет с ними столь же долго и надёжно, сколько она.       Но на её оборону собственных убеждений, советник ответил похвально спокойно:       — Что, если они принимают такие решения уже сейчас?       — У них обоих в голове сплошная влюблённость, а здравый смысл погас под давлением разыгравшихся гормонов, — отмахнулась Беатриса.       — Позвольте возразить вам. Эндрю представлялся вполне решительным, когда защищал Натаниэля. Он явно знал о чём говорил. И Аарон тоже обладает многообещающим потенциалом. Они ответственны и мыслят рационально, способность вовремя принимать важные решения — у них в крови.       — Мне начинает казаться, что мы видим их совершенно по-разному, — тихо, будто даже с неким разочарованием высказала она.       — Или вы просто хотите подольше держать их под своим крылом, потому что так надёжнее? — с прищуром спросил Алфорд.       — Я переживаю о них, — вздохнула та.       Но ведь «под крылом» — это не тюрьма? Возможно, Беатрисе стоило раньше, намного раньше, объяснить, что мир жесток, а люди, делающие его таким, и того хуже. И разве так плохо желать подольше оградить детей от разочарования и боли?       Да ведь Аарону уже шестнадцать, а Эндрю — двадцать один, — напомнила себе Королева, став заложницей ощущения упущенного времени. — Не похоже, что им так сильно нужна защита…       — А они, наверняка, переживают, что вы не даёте им самим вдохнуть воздуха, — покачал головой Алфорд. — Для взращивания в них самостоятельности, вы хотите создать идеальные условия вокруг, не давая шанса сделать это им самим. Получается замкнутый круг.       — Только я знаю, что для них будет лучше, — почти машинально возразила Беатриса.       Она широко распахнула глаза, когда услышала тихий смех Алфорда.       — Вы совсем как король Редманд…       Алфорд не раз говорил, насколько сильно красит Королеву искренняя улыбка, и в этот раз не мог наглядеться: и изгиб губ, и морщинки вокруг глаз, всё это словно списали с профиля Короля, покинувшего их много лет назад.       Беатриса устремила долгий задумчивый взгляд туда, где горизонт встречался с небом, где солнце падало на далёкие-далёкие земли.       Воспоминания об отце привычно веяли тёплой надеждой и горьковатым привкусом тоски. Он ведь говорил ей те же самые слова, когда она сама росла своенравным, упрямым подростком. «Я знаю, что для тебя будет лучше», «Я переживаю за тебя и хочу защитить», «Сейчас ты не понимаешь в полной мере моей помощи и заботы, но настанет день, когда ты поблагодаришь меня за всё, что сделал для тебя». И, знаете, она действительно ощущала благодарность. Вопреки подростковой настойчивости жить свою жизнь так, как захочется, отец всё же оказался прав.       — А теперь вы говорите то же самое своим детям, — осторожно напомнил Алфорд, не настойчиво, а мягко выводя Её Величество из пут ностальгии. — Вместо нравоучений попробуйте вспомнить себя в их годы.       Понимая, к чему он клонит, она тем не менее отрицательно покачала головой:       — Я была не такой. Не совсем.       — Все так говорят, — пожал плечами Алфорд.       Остатки улыбки медленно растаяли. Беатриса строго проговорила:       — Всё, что вы могли бы использовать в качестве аргументов, происходило слишком давно.       — Но вы всё ещё помните его. И помните, какой были рядом с ним, на что были готовы ради вашего счастья?       Не помнить — порой даже сложнее, чем стараться запомнить. Беатриса вынесла такой урок довольно давно благодаря одному человеку. И помнила она его до сих пор вовсе не из силы неугасающей ненависти, а только потому, что дети — её любимые сыновья — одним своим видом напоминали ей о днях, когда она была влюблена, они стали олицетворением её любви.       И она решила сказать то, о чём всегда думала, без какого-либо сожаления и намёка на хоть малейшее разочарование:       — Аарон очень похож на своего отца. Даже немного больше, чем Эндрю.       В благодарность за проявленную искренность Алфорд согласился с её словами:       — Эндрю многое унаследовал от вас. Характер, привычки, цвет глаз…       — Упрямство, вы имели в виду, — подсказала она ему, слегка усмехнувшись.       — И внутренний стержень, — дополнил он. — Вы очень сильны духом, Ваше Величество, и Эндрю с Аароном такие же. Вам нужно постараться понять их, не давая им поводов укреплять «стены» между вами.       Беатриса вопросительно посмотрела на него, но, вспомнив слова Эндрю, поджала губы и слабо кивнула.       Некоторое время они провели в молчании. Королева не знала, что же ей делать, — пытаться помочь Эндрю или настаивать на своём, про себя надеясь и ожидая правдивых подтверждений громких речей Эндрю?       В какой-то момент Алфорд, казалось, догадался, что именно продолжает тяготить её мысли, и как бы невзначай спросил:       — Как прошёл ваш разговор?       — Вы знаете? — удивлённо спросила Беатриса.       — Несложно догадаться, — хмыкнул тот.       Королева вздохнула и сказала, стараясь сделать голос как можно более спокойным, ровным и уверенным:       — Сейчас он не готов признать мою правоту и услышать, что я волнуюсь за него. Поэтому я крайне терпеливо буду ожидать, когда он образумится, возьмёт себя в руки, одумается…       — Простите, — осторожно перебил её Алфорд, — вы правда ждёте, что это случится?       Поняв, что он имеет в виду, Королева резко высказала:       — То, что я так не делала в своё время, не означает, что он не сможет.       — Как скажите, Ваше Величество. Время расставит всё по своим местам.

***

      После посещения канцелярии Эндрю разозлился ещё больше. «Приговор уже вынесли, не в наших силах изменять то, на что может повлиять только указ Её Величества». Какого чёрта!       Он не собирался так рано идти к матери, и не потому что «не успокоился» или «не образумился», а потому что не желал делать вид, будто признаёт её правоту. Она почти ничего не знала про них с Натаниэлем, но так уверенно выдвигала обвинения! И Эндрю это буквально выводило из себя. Он в один миг забыл о том, как думал о переживающей маме, пока находился в плену Когтей, потому что после её слов о том, что Натаниэль — лгун и эгоист, все другие чувства затмила обида и рвение оправдать возлюбленного. Да, Натаниэль не всегда был чист на совесть, когда дело касалось работы, потому что половина из озвученного в приговоре — правда, но всё остальное, начиная от покушения на убийство и заканчивая надругательством, являлось в высшей степени абсурдом.       И какая напряжённая пауза теперь разделяет их с Аароном, Эндрю не до конца понимал. Они, кажется, не совсем разругались, но брат явно занял сторону матери, так что Эндрю предстояло одному разобраться, что делать. Что делать с отвернувшейся семьёй? А с казнью, которая запланирована на послезавтра? Как помочь Натаниэлю, спасти его?       Натаниэль бы придумал план быстрее, лучше и хитрее.       Эндрю вернулся в свои покои только ближе к вечеру и то на полпути его перехватил Кевин.       — Ваше Высочество, к вам пришла гостья, — сообщил он.       — Что? — нахмурился Эндрю. — Какая гостья?       К слову, Кевин выглядел странно: нездорово побледневший, взгляд мутный, смотрящий насквозь, и слова какие-то неестественно спокойные, бездушные, будто не он говорил.       — Прошу за мной.       Эндрю ничего не оставалось, кроме как пойти, хотя с каждым шагом настороженность и предчувствие чего-то неизвестного всё нарастали. Нервы, как струна, будучи натянутыми весь день, сводили с ума.       Кевин привёл его к залу переговоров — там обычно собиралась Её Величество с послами и важными гостями из других стран для обсуждения политики, экономики и всего прочего. Но кто привёл туда некую гостью так поздно, ведь приёмные часы давно закончены? И почему об этом сообщили именно Эндрю? Ему редко поручали встречать приезжих и заниматься организацией их времяпрепровождения. К тому же сейчас у него совершенно не хватало времени ещё и на них. Но, подойдя к двери, Эндрю понял, отступать уже поздно. А мысль о том, что дело гостьи может быть важным и иметь высшее государственное значение, — раз уж она здесь оказалась — заставила его остаться на месте, дожидаясь, пока Кевин откроет дверь.       Однако, оказавшись в зале переговоров, Эндрю увидел ту, кого мог и должен был здесь встретить в последнюю очередь.       — Элисон, какого чёрта ты здесь устроила? — прошипел он. Он оглянулся вокруг, думая, заметили ли их, но, вспомнив о том, кто его сюда привёл, обратился к капитану: — Кевин, как она сюда попала?       Тот промолчал. Эндрю ждал, но ничего не происходило — взгляд Кевина смотрел в никуда, а сам он, казалось, полностью абстрагировался от внешнего мира, ни на что не реагируя.       — Боюсь, он тебе не ответит, по крайней мере, не сейчас, — сказала Элисон, прерывая напряжённую паузу. — Может завтра.       Эндрю непонимающе посмотрел на неё, а потом — снова на Кевина. Ваймак устроит настоящий карательный суд при дворе, если узнает, что с его сыном что-то случилось. И только личной стычки с генералом Эндрю не хватало! Особенно после того, как тот искалечил Натаниэля. Напоминание о несправедливом обращении с возлюбленным разожгли костёр гнева пуще прежнего, так что когда Эндрю вернул, мягко говоря, не самый радушный взгляд к Элисон, та сразу же стала защищаться:       — Эй, не смотри на меня так! Это просто маленький гипноз.       Просто маленький гипноз. Видимо, будучи на борту Крыла ворона, Эндрю узнал далеко не всё о способностях сирен. При взгляде на Кевина становилось ясно — с последствиями ещё придётся столкнуться в будущем.       — А вот твоя ложь совсем не маленькая! — вдруг выпалила Элисон.       — Ложь? — хмуро спросил Эндрю.       Вопрос не на шутку разозлил Элисон, она бросила ядовитое:       — Зачем ты лгал, что любишь Натаниэля? Ясно как день, что ты просто хотел приложить руку к его аресту!       Ярость застелила взгляд, Эндрю не сдержался (ему чертовски надоело пытаться делать так в последнее время):       — Да не лгал я! — его крик заставил Элисон замолчать на несколько секунд, так что у него появилось время добавить решительности своим словам: — Я любил, люблю его и буду любить.       Чтобы больше не приходилось повышать голос, Эндрю решил подойти ближе. Элисон, стоявшая у края длинного стола, от такого намерения напряглась, особенно когда кронпринц остановился на расстоянии протянутой ладони.       Низким, омраченным гневом голосом он произнёс:       — И если я услышу ещё хоть слово о лжи, клянусь, кому-то придётся сильно пожалеть о своих словах.       Сдвинутые к переносице брови слегка приподнялись вверх — Элисон явно не ожидала таких слов от Эндрю. И, будучи поражённой, да ещё и в своеобразной ловушке, — поскольку из зала виднелся только один выход, который загораживал Кевин — сказала с неким недоверием:       — Ты мне угрожаешь.       Показалось даже, что это её разозлило не так сильно, как слова ранее. Она выглядела как невнимательный человек, наконец разглядевший что-то новое, что-то упущенное из внимания, но не знающий, куда деть найденную часть загадки.       — Устанавливаю границы дозволенного, — поправил Эндрю.       — Из-за тебя Натаниэля арестовали, — не отступала она. — Если бы только тогда он не поплыл с тобой на берег…       — Он сам сдался, — не веря, что впервые произносит это вслух, перебил еë Эндрю. — Сдался солдатам там, на пирсе.       Злость стала утихать. Натаниэль действительно решил всë за него, вот только в какой именно момент произошло то отречение? Эндрю казалось, что ещë вчера и позавчера всë было в порядке — они восполняли недели разлуки, и Натаниэль проявлял всю ласку и нежность, на которую был способен и которую можно не сдерживать хотя бы в пределах капитанской каюты. А потом решил пойти на верную смерть, — напомнили ему воспоминания об их ссоре. Последней ссоре с предложением расстаться. Всё случилось так неожиданно, отчего осознание становилось только страшнее.       Элисон оттолкнула его: — Я не верю тебе! Он бы не поступил так! Свободу он любит больше всего на свете.       Признаться честно, вышло довольно ожидаемо. Так что Эндрю пришлось сказать то, что не хотелось слышать снова:       — Могу показать протокол приговора.       — И кто же его вынес? — зло спросила она.       — Её Величество. Я пытался ей помешать и возражать, но-       — Натаниэль что, в тюрьме? — перебила его Элисон. — Тогда почему ты ещё здесь? Нужно помочь ему.       — Именно этим я и занимался, пока не пришёл Кевин! — огрызнулся Эндрю.       Элисон сложила руки на груди и заявила:       — Теперь-то я возьму ситуацию в свои руки. Мы должны его спасти. Что нужно сделать, чтобы освободить его?       Эндрю потёр пальцами переносицу. Нет, к Королеве они точно не пойдут, даже несмотря на то, что лишь в её руках возможность отменить приговор. Хотя…       Вдруг Эндрю осенило. И просветление на его задумчиво-мрачном лице привлекло Элисон, нетерпеливо спросившую:       — Ну, что? Что ты придумал?       — Приговор могут принять на повторное рассмотрение, если бóльшая часть Совета проголосует за его отмену.       — Бóльшая часть — это сколько? — уточнила Элисон, прищурившись.       — Четверо из пяти.       Рейнольдс открыла было рот, чтобы что-то сказать, но потом закрыла и отвела взгляд, задумавшись о чём-то.       Эндрю стал предполагать, как бы они могли убедить советников отказаться от своего решения. И, честно признаться, в голову приходили не самые добросовестные и законно-возможные мысли. Всё потому, что честные и «правильные» пути уже испытали себя не непригодность — оставалось слишком мало вариантов, которые могли сработать.       — Шантажом! — вдруг предложила Элисон, засветившись энтузиазмом. — Мы заставим их шантажом. Это практически беспроигрышный вариант.       К такому варианту выхода из паршиво сложившейся ситуации Эндрю сам навряд ли бы пришёл. И даже если они решат рискнуть и прибегнуть к нему, то существовали нюансы. Например:       — Чтобы шантаж удался, должны иметься очень веские аргументы, способные убедить Советников отказаться от своего решения. Думаешь их так просто найти? — с вызовом спросил он, и несмотря на сомнения, часть его уже готова была прислушаться к рисковому плану.       Уверенности Элисон его слова не помешали.       — Я тебя умоляю, у каждого есть свои скелеты в шкафу. Даже у этих ваших Верховных советников. Мы найдём, чем их убедить.       — Мне кажется ты не совсем понимаешь, о ком идёт речь, — с тяжело ухнувшим сердцем в груди начал Эндрю. — Элисон, в совете состоят добросовестные, честные и верные своему делу люди, работа которых — радеть за справедливость. Как много из них могут иметь в своём прошлом проблемы с законом или что-то приближённое к этому, по-твоему?       — Ладно, — сквозь зубы проговорила она. — Допустим, точно так же, как я не могу с уверенностью утверждать, что шантаж может пройти довольно успешно, так же и ты не можешь говорить, что в Совете — все чуть ли не святые.       Эндрю вздохнул. Похоже, кроме этого варианта, у них также не остаётся выбора в том, чтобы попытаться услышать друг друга и примирить свои разногласия ради общей цели.       — Пойми, я тоже хочу помочь Натаниэлю, но для этого нужен действительно хороший и продуманный план. То, что предлагаешь ты, — за три, фактически уже два, дня разыскать в личных делах Советников всё, что может выглядеть нелегальным образом, и подтвердить подлинность возможных преступлений. Сделать это, мягко говоря, непросто, особенно в короткие сроки.       — Почему за три дня? — не поняла Элисон.       Эндрю поджал губы. Лучше сказать сейчас, чем потом. Пока не стало поздно.       — Потому что казнь через три дня. Послезавтра.       — И ты молчал?! — возмутилась Элисон. Подлетев к нему, она со злости ударила его кулаком в грудь, постепенно набрасывая обвинения: — Ты трус, самый последний! Знай, даже если бы я в полной мере поверила в искренность ваших с Натаниэлем отношений, то даже тогда я бы подумала: «как он может не предпринимать ничего важного, когда его любимому человеку так скоро грозит смерть?». И действительно: как?!       Эндрю схватил её запястья, останавливая беспорядочные, слабеющие под силой бушующих эмоций, удары, и сурово посмотрел в блестевшие влагой глаза:       — Я борюсь за «нас». Даже несмотря на то, что Натаниэль от этого отказался, предложив расстаться. И я не собираюсь опускать руки, пока в моих силах сделать хоть что-то. Говоришь, у каждого есть свои скелеты в шкафу, тогда что у тебя? Откуда такая собачья преданность пиратам у полукровки-сирены?       — Потому что я знаю цену жизни, — сразу же ответила она, дёргая руки из крепкой хватки. — И Натаниэль, между прочим, тоже. А что знаешь ты? Мы плечом к плечу рисковали жизнями, пока ты лежал на перинах с шёлковыми наволочками или занимался верховой ездой.       Эндрю разжал пальцы, и Элисон отдёрнула руки, при этом не скрывая злобного вызова во взгляде.       Они действительно не могли договориться, двое упрямых и своенравных. Смутно понимая причины такого поведения, Миньярд впредь пообещал держать себя в руках, чтобы не усугублять ситуацию.       — Такое чувство, — начал он, — что статусы значат для тебя больше, чем сами люди. Чем выше по значимости статус — тем больше неприязни к человеку, так?       Элисон не отрицала, хоть и молчала, так что Эндрю счёл отсутствие ответа за согласие.       — Натаниэль бы так не поступил, — сказал он напоследок. И слова возымели эффект.       Казалось, будто Элисон что-то вспомнила — в её взгляде нечто хрупкое треснуло и надломилось: на пару секунд лицо исказила вспышка болезненного сожаления, лишившая даже дара речи. Что-то подсказывало Эндрю, что если бы рядом находилась причина того неожиданного сожаления, то Элисон не сдерживалась бы, как делала это при нём, а дала волю чувствам. Но поскольку рядом был всего лишь Эндрю — она совладала с собой, едва только столкнулась с его внимательным взглядом. И всё же несмотря на то, каким бы натужно серьёзным она не делала своё лицо, ни тоска, ни задумчивость из взгляда не исчезли. Что бы она сейчас не вспоминала и о чём бы не думала, это не помешало ей сказать тихо, но уверенно:       — Не тебе меня судить.       — Хотелось бы, чтобы данное правило работало в обе стороны, — больше примирительным, чем враждебным тоном сказал Эндрю.       В ответ Элисон неопределённо дёрнула головой и отвернулась.       — Так о нашем плане…       Прежде, чем она успела рассказать хоть что-то, их прервал шум, раздавшийся по другую сторону двери. Когда в переговорной стало тихо, стало возможным различить шаги. По коридору кто-то шёл. А точнее — кто-то шёл прямо к ним, поскольку в данной части крыла переговорная являлась самым посещаемым местом.       Эндрю резко обернулся к двери. Не хватало ещё чтобы их тут нашли, тогда проблем прибавится у обоих. Спасёт ли их присутствие Кевина? Вряд ли, очень навряд ли. Скорее только усугубит сложившуюся сложную ситуацию.       — Чёрт, тебя не должны здесь увидеть, — сказал Эндрю, но сам не до конца определился, кому именно это должно адресоваться: Кевину или Элисон. По сути, обоим.       Элисон хоть и выглядела обиженной, но, заметив мечущийся по помещению взгляд Миньярда, спросила:       — И что делать?       Да что уж тут сделаешь! Мест, куда можно было сбежать или хотя бы затаиться на время, имелось совсем немного. Эндрю быстро подошёл к правой, длинной стороне стола, на ходу бросив: «Разберись с Кевином, а я что-нибудь придумаю».       Хоть Элисон и не до конца понимала, что на уме у кронпринца, но справедливости ради — и её мысли оставались для него нерешённой головоломкой. И если бы она действительно могла решить проблему с Кевином, а Эндрю придумал, как сделать так, чтобы их поздний вечерний визит остался незамеченным, то всё сложилось бы немного лучше, чем «ужасно» по шкале отвратительности сегодняшнего дня.       Эндрю, знающий каждый уголок, не без подступающей паники осматривал всё вокруг на предмет места, в котором мог спрятаться взрослый человек. Под столом прятаться нельзя — от двери его видно слишком хорошо. За стульями тоже плохой вариант — попросту непрактично и ненадёжно. Жаль только, что у Эндрю нет с собой ключа от двери в конце переговорной, которая ведёт к внутренним коридорам — надёжнее места трудно найти, о них неизвестно приезжим гостям, но местные обитатели, в зависимости от необходимости, о ней знают.       В другом углу от той незаметной двери стоял большой горшок с цветком, но рассмотреть его в качестве варианта Эндрю не успел, потому что взгляд зацепился за портьеры — и это оказалось именно тем, что они искали.       В детстве Аарон нередко прятался здесь, когда они с Эндрю играли, так что место действительно представлялось надёжным.       — Спрячься за портьерами, — прошептал Эндрю, указав на задёрнутые от попадания света окна, и повернулся к, как он думал, единственной оставшейся здесь Элисон. — Почему Кевин всё ещё здесь? Разве я не сказал разобраться с ним?       — Да не могу я! — чуть ли не с отчаянием громко прошептала ему в ответ Элисон. — Я не знаю, как снять гипноз раньше времени. А если сказать ему уходить, то куда? В таком состоянии его мозгу нужны самые точные инструкции.       Чёрт-чёрт-чёрт.       Шаги становились всё громче и ближе.       Элисон посмотрела на портьеры за спиной Эндрю, потом — снова на него и обратно к окну. Недолго думая, она схватила Кевина за руку и потащила к окну.       — Постарайтесь быть тихими, — сказал Эндрю, наблюдая за тем, как Рейнольдс упрямо ведёт за собой капитана, не понимающего и не замечающего ничего вокруг.       — Всё будет в порядке, если сейчас у нас не прибавится проблем из-за нежданного гостя, — буркнула Элисон, заталкивая Кевина за портьеру, а затем и сама юркнула туда.       Эндрю посмотрел в пол, чтобы убедиться, что из-под завес не видно ни туфель, ни сапог. Только тогда он смог выдохнуть. Со стороны даже и не скажешь, что за портьерами кто-то прячется. Если только по коридору конечно идёт не горничная с поручением убраться…       Вдруг шаги стихли. В дверь дважды постучались. Эндрю обернулся и с замершим сердцем сказал: «входите».       Он мог ожидать увидеть кого угодно — дворецкого, констебля, даже Ваймака или посланных Королевой слуг. Кого угодно, кроме Аарона.       Поэтому когда в переговорную зашёл именно брат, Эндрю не знал, что сказать. Но молчание первым нарушил Аарон:       — Эндрю, как ты?       Видно, что над правильным и подходящим вопросом тот думал немало. Чего не скажешь об ответе Эндрю, который решил, что хватит с него оправданий, объяснений и подробностей того, как он себя чувствует и почему эта тема в действительности мало кого волнует.       — Приемлемо.       Только сейчас Эндрю подумал, что, наверное, именно так чувствовал себя Натаниэль, когда получил чёрную метку и не находил в себе сил честно ответить хотя бы на одно письмо Эндрю. Разбитым, покорёженным жестокостью людей и одиноким, покинутым даже собственной семьёй. Можно, конечно, сказать, что чувства, не испытываемые им ранее в настолько полной мере, похожи на новую степень понимания и грань доверия. Только вот…       никому до этого не было дела, кроме них самих.       Усугублял ситуацию и сожалеющий Аарон, который одним своим видом сыпал соль на рану.       — Прости, что я тогда наговорил после заседания, я… я был на эмоциях, очень переживал за тебя, вот и вспылил, — объяснение хоть и вышло сконфуженным, но оттого не лишённым искренности.       Даже если Аарону действительно жаль, то помочь он ничем, кроме слов, пока не мог или же не хотел. И Эндрю наверняка не стоит винить его в этом. Потому что они семья, понимаете? Эндрю был рядом с Аароном, когда тот делал свои первые шаги, но они, конечно, не клялись друг другу, что в последующем всю жизнь будут поддерживать каждое решение друг друга. Именно поэтому Эндрю сейчас и шёл один по пути, отказаться от которого не позволяло ни сердце, ни честь, ни воля.       Так что в конце концов он вздохнул.       — Я понимаю, — это не то же самое, что «прощаю тебя».       По растерянному и сомневающемуся взгляду брата, Эндрю предположил, что тот не уверен — злятся ли на него до сих пор. Честно говоря, Эндрю и сам не мог понять до конца. Да, он ощущал себя преданным там, в зале заседаний, когда семья приняла его выбор в штыки, но сейчас Аарон пришёл поговорить с ним, потому что беспокоился. И как бы Эндрю мог оттолкнуть его? Разве он способен на такое?       Поскольку Эндрю больше ничего не говорил, Аарону пришлось решиться на тот самый вопрос, ради которого он сюда пришёл:       — Но я правда хочу понять: всё, о чём ты говорил с мамой, — правда?       Ни не секунду не отводя взгляда, Эндрю без колебаний заявил:       — Всё до единого слова.       Аарон опустил взгляд, на его лицо легла тень разочарования.       Надежда внутри Эндрю безжалостно разбилась, а осколки комом застряли в горле. Он уже видел такой взгляд у матери несколько часов назад и до сих пор, казалось, не мог проглотить горечь обиды.       Зная Аарона слишком хорошо, Эндрю предполагал, что если бы вдогонку сказал, как на него спустя столько лет давит груз обязанностей «быть примерным, хорошим старшим братом», то услышал бы ответ «я никогда не просил тебя быть примером… ты мог быть просто самим собой, и этого было бы достаточно». Но сейчас стало уже слишком поздно. Его было недостаточно. Он всех разочаровал.       — Почему ты ничего не говорил мне? — глухо спросил Аарон, почему-то до сих пор не отступая.       Эндрю действительно никогда не находил в себе сил признаться, что он не просто влюбился в мужчину, но и осознанно вступил в отношения с ним. И незатихающие подозрения о недовольной реакции Аарона уже подтвердились сегодня. Поэтому его хватило только на высказывание одного скупого факта:       — Ты никогда не интересовался.       Аарон удивлённо приподнял брови, но потом пришло осознание. Его плечи поникли, а нижняя губа, кажется, едва заметно задрожала.       Эндрю — вдребезги разбитый собственным эгоистичным поведением — хотел бы извиниться, объясниться, может даже оправдаться, но промолчал. Порыв примирения с Аароном потух как свеча в расплавленном воске.       Не такой уж он и хороший старший брат.       Поэтому Эндрю продолжал смотреть на одного из самых близких людей в своей жизни с осознанием, что между ними пропасть непонимания, а на прыжок никто решиться не готов.       И всё же… не стоило ему говорить тех слов. Скорее всего, они стали очередным нечестным приёмом — грубо вот так высказывать брату, будто он забыл выполнить какое-то обязательство, когда существовала вероятность, что тот думал: Эндрю сам расскажет, если влюбится в кого-то, когда придёт время.       По крайней мере, именно так Эндрю однажды узнал о Кейтлин.       — Ты не представляешь, насколько она прекрасна, — поделился с ним Аарон впервые, когда только увидел новую горничную. — Её улыбка осветит весь мир, серьёзно. Она даже ходит по-особенному! Буквально порхает по комнатам. Кейтлин до безумия изящна. И с моих шуток смеётся, представляешь!       — Ох, за последнее ей можно смело выдать медаль, — прокомментировал Эндрю с видом знатока.       — Сложно найти человека с хорошим чувством юмора, — пихнул его в бок Аарон. — Уж я-то знаю.       — Что ж, тогда ей невероятно повезло встретить тебя, — усмехнулся Эндрю, не скрывая веселья от возмущённого взгляда младшего брата.       А Эндрю не мог так же просто рассказать о Натаниэле. Боялся, что Аарон не поймёт. И, как выяснилось, страх оказался не таким уж необоснованным.       — Как давно вы… вы вместе? — дрогнувшим голосом спросил Аарон. Несмотря на боль и обиду, он почему-то всё ещё не сдавался. — Несколько месяцев? Как долго ты скрывал это от меня?       — Два года.       Аарон поражённо посмотрел на него, будто не веря услышанному. Тем не менее речь шла не о двух годах лжи, а скорее — недомолвок.       Надо же, а в их первую встречу Эндрю так уверенно заявлял Натаниэлю, что недоговорки — та же ложь, даже ещë более ленивая. Он действительно так думал и не одобрял такой подход к общению, даже если ради чьего-то блага.       Но справедливости ради — Эндрю вообще никому не рассказывал о Натаниэле, и за все прошедшие месяцы даже не поощрил родного брата безукоризненным доверием. Страшно представить, что случилось бы, узнай кто-то об отношениях Эндрю и Натаниэля раньше, чем тот рассказал о них на суде.       — И ты ни разу ничего не сказал мне… — уже не столько с грустью, сколько с зарождающимися отголосками злости, подвёл итог Аарон.       Казалось, говорить больше было нечего. Они снова замолчали. Только молчание на этот раз устраивало не всех.       — Почему? — с вызовом спросил Аарон. — Я чем-то заслужил эту ложь?       — Нет, конечно нет, — Эндрю вообще-то не нравилось ссориться со своей семьёй, потому что неизбежно начинало казаться, будто они не так уж хорошо знают и понимают друг друга, раз дошли до «точки кипения». И всё должно было пройти иначе: без криков, обид и грубых высказываний. Без поисков врага в члене семьи. — Но всё произошло так спонтанно, я не знал, как объяснить.       — Зато ему ты нашёл как объяснить! Со мной же ни разу даже на около похожую тему не заговорил. Но из раза в раз выслушивал меня, говорил: «ты можешь мне довериться», а сам что?       Резкая смена настроения от неверия и разочарования выбила Эндрю из колеи, но всего на несколько секунд, прежде чем он понял: Аарона в первую очередь задевает не тот факт, что Эндрю влюбился в Натаниэля (что, со слов матери, уже являлось и нарушением закона, и моральных устоев), а то, что он сразу не рассказал обо всём. Так что он отплатил Аарону правдой, которую тот так ждал:       — Будем честны друг с другом, даже если бы я рассказал тебе всё в самом начале, чем бы ты мне помог? Уж точно не советом. Поэтому я молчал.       — «Я справлюсь сам, без твоей помощи», да? Ты всегда так думал, не так ли? — ядовито спросил тот.       Разговор явно уходил не туда. Навряд ли Аарон пришёл сюда с намерением спроситься о самочувствии брата, а затем наговорить друг другу то, о чём потом будут жалеть. Но Эндрю уже повёлся на провокации, когда ответил:       — Не исключено. Точно так же, как и ты всегда думал, что нам любить можно и нужно только девушек.       — Влечение к мужчинам — это отвратительно, — брезгливо скривился Аарон.       Эндрю усмехнулся пришедшему дежавю. Аарон действительно говорил многие вещи в духе матери, разве что прибавлял к ним ещё и те, которые могли говорить друг другу только люди, которые росли бок о бок и являлись в той же степени близкими друзьями, что и кровными родственниками. Одним словом — Аарон мог найти ещё много чего, что можно с возмущением высказать Эндрю просто потому, что он на протяжении всей жизни проводил с ним гораздо больше времени, чем вечно занятая королева. Но тогда «свобода» слова наступала и для Эндрю, он уже не боялся кого-либо обидеть или оскорбить после того, как уже стал всеобщим разочарованием.       — Значит, я именно такой, — с острой ухмылкой, позаимствованной у одного знакомого капитана, произнёс Эндрю. — Если есть что ещё сказать по этому поводу, то вместо того, чтобы утруждать себя и пересиливать отвращение, можешь сразу уйти.       Наверное, Аарон не ожидал такого, потому что, услышав, перестал хмуриться и с прищуром посмотрел на Эндрю, будто не до конца верил ему. Рассматривал. Искал отличия. Но перед ним в первую очередь действительно стоял тот старший брат, который всегда был рядом, а не какой-то связавшийся с преступником потерянный — совершенно незнакомый — человек.       — Я не уйду, пока ты мне всё не расскажешь, — упрямо заявил Аарон, сложив руки на груди.       — Если ты действительно думаешь, что я смогу уместить в один вечер события двухлетней давности, то придётся снова тебя разочаровать: не получится. У меня нет времени, у тебя — искреннего желания. Поэтому пока мы не наговорили друг другу то, за что потом нужно будет просить прощения, давай закончим на этом.       Эндрю не хотелось так думать, но стоило всего на секунду допустить мысль, что Аарон отнимает драгоценное время, как от неë стало не избавиться. В любом случае, одним разговором двухлетнюю пропасть между ними не залатать. А если нет, так к чему сейчас стоять и пытаться достучаться друг до друга?       Поэтому Эндрю развернулся и, намекая на окончание разговора, хотел уже направиться к противоположному концу зала, — ближе к портьерам — но на полпути его остановили.       — Подожди, — вдруг снова заговорил Аарон, вспомнив что-то, — недавно ты несколько недель ходил сам не свой, ничего и никого не замечал, если только это не касалось новостей с Матансаса или порта Гаваны. Всё из-за Натаниэля? Он тебе что-то сделал и-       Чтобы не допустить появления новых недопониманий, Эндрю перебил Аарона, чтобы рассказать, что же на самом деле с ним происходило в те дни:       — Отец напал на него, а я ничего об этом не знал. Натаниэль долго не выходил на связь, я беспокоился за него. В день, когда я пропал, я пошёл на встречу с ним в таверну, но позже оказалось, что её назначил не Натаниэль, а его отец, чтобы поймать меня.       Эндрю полуобренулся, чтобы увидеть, как Аарон сосредоточенно нахмурился.       — Ты мог бы сказать это на заседании, тогда Советники увидели бы ситуацию под другим углом.       Эндрю знал, что Аарон, скорее всего, хотел как лучше и в другой ситуации его совет пришëлся бы к месту, но не сейчас. Сейчас он вызвал у Эндрю по большей части лишь раздражение. Потому что — разве не очевидно? — он, чëрт возьми, делал и говорил всë это! Но какой результат? Он не то что не смог чем-то помочь, он до сих пор не знает, что ещё можно сделать и что в его силах. Да какой там! У него даже нет какого-то более-менее ясного плана, потому что они с Элисон не успели обсудить…       Ох чëрт, Элисон ещë здесь, — вспомнил он.       — Я говорил, — не подавая вида, что начинает злиться, произнëс Эндрю. — Но им всё равно.       В тот момент Аарон будто наконец что-то понял. И хотя теперь ему стала известна причина исчезновения Эндрю, он всё ещё не имел ни малейшего понятия, что происходило с братом на протяжении четырёх долгих дней, казавшихся на фоне двух лет не самыми значительными, но не менее важными — ведь произошло очень много всего. И тем не менее следующий вопрос, можно сказать, вышел даже более предсказуемым, чем остальные:       — Но как ты смог выбраться? Я слышал, что Морские Когти безжалостны.       Если честно, то Эндрю, конечно, очень хотелось, чтобы Аарон хоть на секунду увидел Натаниэля его глазами — нечто за гранью клейма преступника. Но в то же время он вполне отчётливо понимал: не увидит. Слишком долго Эндрю скрывал свою привязанность и влюблённость, чтобы в один день Аарон понял и принял его, а уж тем более смирился с прошлым Натаниэля. Но если не сейчас, то когда?       Поэтому, вспомнив свою благодарность, которую Натаниэль хоть и не признал в полной мере, Эндрю только и сказал:       — Натаниэль спас меня.       Отчего-то Аарон насторожился и спросил, не подозревая ничего хорошего и тем более благородного, хотя речь шла о спасении:       — Что он сделал? Точнее — как ему удалось?..       — Ты пропустил эту часть заседания, — покачал головой Эндрю. — Лютер и Иирон смело высказывались по поводу того, можно ли считать то, что сделал Натаниэль, спасением. Ты действительно хочешь знать?       — Да, хочу, — уверенно ответил тот. — Или ты мне не доверяешь? Два года ведь скрывал…       Несомненно, упрёк заслуженный.       — Будь по-твоему. Когда Вороны пришли за мной в дом на Дункан-Тауне, Натаниэль убил Натана.       Аарон отшатнулся.       — Как он мог убить собственного отца?       — Ему пришлось, — сквозь плотно сжатые челюсти ответил Эндрю. — Иначе он сам не смог бы выбраться оттуда.       Они снова замолчали. Аарон странно посмотрел на него, и Эндрю не смог распознать что-либо в нечитаемом взгляде. Кажется, им нужно время, очень много времени, чтобы понять друг друга.       — Если ты всё ещё не понимаешь моего стремления спасти Натаниэля, то нет нужды больше пытаться что-то объяснить. Я всё равно сделаю это. Сам, как и всегда.       Аарон подавил свой гнев, усмирил удивление и выпустил наружу огорчение касательно всех пренебрежительных высказываний старшего брата:       — Неужели этот разговор только для меня что-то значил?       — Нет, — вздохнул Эндрю. — Но ты должен понимать, что за один вечер мы многого не исправим. Если захочешь, то мы поговорим ещё, но в другой раз.       — Ладно. Я… — он запнулся, замолчал на несколько секунд, потом сказал будто больше для себя, чем для кого-то ещё: — мне нужно много чего обдумать. Доброй ночи.       — Спокойных снов.       Когда дверь закрылась, Эндрю устало опустился на стул и обессиленно наклонил голову, уперев лоб в ладонь. Возможно, он повёл себя с Аароном слишком резко, но если и так, то это получилось только из-за того, что и тот не слишком сдерживал себя в выражениях и эмоциях.       Услышав шорох со стороны окон, Эндрю снова вспомнил о прячущихся гостях, но ничего не сказал. Вместо этого — думал, что теперь нужно сделать. Переварить и обдумать разговор с Аароном, он ещё успеет, но сейчас существовало более важное и неотложное дело. Послышался лёгкий цокот каблуков по паркету, а спустя несколько секунд он стих, и на плечо опустилась рука Элисон.       — Слушай, я знаю, что услышала много того, чего не должна была, — тихо начала говорить Элисон, — и чтобы всё было по-честному, обещаю больше не заводить тему о ваших с Натаниэлем отношениях. Ты так вступался за него перед братом…       — Нам нужен план, — игнорируя её слова, уверенно сказал Эндрю, смотря куда-то перед собой.       — Да! — с энтузиазмом подхватила Элисон. — Ну так что, шантаж?       Эндрю задумался: а какие варианты ещё оставались? Помочь Натаниэлю сбежать — вывезти тёмной ночью за пределы тюрьмы и обеспечить годы в бегах? Подкупить палача? Пригрозить Ваймаку? Это всё казалось слишком абстрактным, в то время как шантаж начинал, как ни странно, приобретать более чёткие черты:       — Сначала нужно поискать в архиве личных дел что-нибудь о прошлом Советников, туда могли попасть записи о грандиозных успехах и незначительных провалах — нам нужно всё. Затем, имея на руках такого рода материал, посмотрим, чем и кому сможем угрожать. Мы должны добиться того, чтобы они «добровольно» отказались от своего голоса в пользу казни.       Элисон внимательно выслушала, кивнула.       — Ты прав, это важно. Конечно, я могла бы их загипнотизировать, но тогда на заседании они выглядели бы не совсем вменяемыми.       — Это вызвало бы подозрения, — согласился с ней Эндрю.       Простой путь решения проблемы казался конечно очень заманчивым, но для данной ситуации не совсем подходящим. Поэтому наступало время для этапа поиска в архиве. Эндрю полуобернулся и позвал:       — Кевин, можно тебя на минуту?       Моментально капитан оказался рядом.       Да, именно такой исполнительный, ответственный человек как-никак лучше подойдёт для этого дела, — подумал Эндрю.       — Мне нужно, чтобы ты пошёл в архив на первом этаже, нашёл там заведующую Элайзу и сказал: «У меня поручение от Его Высочества с требованием на изучение архивных записей дел Верховных Советников. Прошу предоставить мне разрешение, достоверность которого принц готов подтвердить». Если понял — повтори.       Кевин приставил ладонь ребром к виску и строгим голосом, без единой запинки отчеканил:       — У меня поручение от Его Высочества с требованием на изучение архивных записей дел Верховных Советников. Прошу предоставить мне разрешение, достоверность которого принц готов подтвердить!       — Отлично. Иди.       Когда Кевин ушёл, Эндрю только заметил, что за окном уже вступила в свои владения ночь. Не то чтобы это сильно важно, поскольку мало чего менялось, но… Мысли о том, как сегодняшнюю ночь переживёт Натаниэль, грызли изнутри чувством вины. Эндрю должен стараться лучше. Он ведь обещал, что поможет. Спасёт.       Элисон, проводив взглядом Кевина, обернулась к Эндрю — казалось, хотела сказать что-то ещё насчёт всего, что сегодня произошло, возможно что-то важное или даже приободряющее, но в итоге ограничилась лаконичным:       — Встретимся утром, когда у тебя с собой будут все нужные документы.       — Идёт.       Эндрю не спрашивал, как она собирается выходить из дворца незамеченной, а Элисон не сочла нужным объяснять, поэтому разошлись молча. Они не договаривались, где именно встретятся, но знали, что в любом случае найдут друг друга. Ведь если они действительно намерены воплотить в жизнь свою безумную идею, то иного пути нет.

***

      Дрейфуя в странном состоянии то ли дрёмы, то ли приближающегося обморока, Натаниэль полулежал с закрытыми глазами, опираясь плечом о стену. Спину трогать было нельзя, — он это уже усёк — поскольку она адски болела последние несколько часов и от малейшего сквозняка Натаниэля снова бросало в жар, сопровождающийся удушающей одышкой.       В тюрьме душно. Только по полу иногда приходился слабый, навеянный влажностью ветерок.       Ну, по крайней мере не пахло мертвечиной. Значит, все, кто здесь не по своей воле, хотя бы живы.       С ностальгией Натаниэль вспоминал времена, когда старшие более закоренелые пираты запугивали его, ещё «зелёного» юнгу, историями о заточении в одной камере с полуразлагающимся трупом.       Что ж, пираты врут, ничего удивительного, да?       Поймав себя на мысли о желанной потере сознания, Натаниэль прикрыл глаза, но пару секунд спустя по ушам вдруг резанул звук металла. Где-то рядом, по полу, должно быть, лязгнуло что-то вроде подноса. Но откуда ему здесь взяться? Только интереса ради пришлось нехотя обратить внимание. Приоткрыв глаза, ему понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя, а когда он повернул голову, то, понятное дело, того, кто, оказывается, принёс ужин, уже и след простыл.       При виде тарелки Арчи оживился, но споткнулся о настороженный взгляд Натаниэля.       — Мы могли бы поесть?.. — неуверенно предложил он.       Натаниэль, конечно, не запрещал ему подходить, но сам напряжённо прислушивался и вглядывался в мрак коридора. Что-то не так. Странным стало даже не то, что обычно он замечал тех, кто пытался к нему подкрасться, — во сне, нетрезвом состоянии или с помутнением рассудка, неважно — а то, что в коридоре и на лестнице стало тихо так же внезапно, как и до этого ранее раздался металлический шум.       — По какой-то причине, — хмуро начал Натаниэль, сидя вполоборота к решётке, — еду принесли только нам. Ты слышишь? Сюда больше никто не идёт.       Арчи затих и прислушался, но никаких шагов или других звуков с коридора или лестницы и правду не было слышно. И у других камер тарелок рядом не стояло.       — Навряд ли конечно нас хотят отравить, — стал вслух рассуждать Натаниэль, — это было бы бессмысленно, глупо и нелогично. Может это «последнее желание»?       — Что за последнее желание? — спросил Арчи, почти бесшумно подойдя к решётке, у которой сидел Натаниэль.       — Не бери в голову.       Итак, кто бы не принёс им тарелку с ужином, это выглядело съедобно, — конечно, насколько съедобным вообще может выглядеть два куска хлеба и стакан воды — но тем не менее довольно жалко. Хотя, судя по жадным взглядам других заключённых, даже это считалось привилегией.       Распознав уклонение от ответа и отвлечение внимания от наблюдения за происходящим ничего в коридоре как потенциальное «разрешение», Арчи честно отпил половину положенной воды и съел весь хлеб, потому что Натаниэль, только покосившись на кусок, понял, что не заставит себя проглотить и съесть его, как бы ни хотел, и сказал:       — Я завтракал. Сейчас — не голоден. Ешь.       Потом он допил остатки воды и вздохнул.       Кратковременное удаление жажды немного уменьшило вероятность внезапного, до сих пор желанного обморока.       — Уже вечер. Вам бы поспать… — робко предложил Арчи.       — Да, наверное… почему бы и нет, — пробормотал тот.       И, засыпая, Натаниэль любовался образом Эндрю, который любезно представляло ему измученное подсознание. Он так сильно любит его. И не было ничего лучше, что он мог бы увидеть в предпоследнюю ночь своей жизни.

***

      Ночью Эндрю так и не удалось поспать. Не то чтобы он намеренно пытался, но в ожидании Кевина, ему не оставалось ничего, кроме как обдумывать план и мысленно прокручивать всё, что сказал и услышал сегодня. И со временем голова неизбежно стала ватной, а веки потяжелели.       Но стоило только прикрыть глаза, смирившись с гнётом сонливости, то под веками вырисовывался образ Натаниэля. Сначала того, каким Эндрю его знает, — по-настоящему храбрым, весёлым, ласковым, преданным, самоотверженным. А потом таким, каким его хочет видеть едва ли не весь Верховный совет во главе с Её Величеством, — повешенным.       Дрёма прерывалась слезами и наоборот. Эндрю хотел извиниться перед Натаниэлем, когда чувство вины всё же пересиливало обиду. Почему тот решил, что может оборвать собственную жизнь и их жизнь вот так — эгоистично и до безумия жестоко? Почему Эндрю не заметил переломный момент, когда Натаниэль всё решил для себя? Почему все вокруг так уверены, что их чувства — это недостойная внимания блажь?       Когда раздался стук в дверь, Эндрю был слишком измучен, чтобы хотя бы вздрогнуть от неожиданности. Поэтому просто встал и открыл дверь Кевину.       — Ваше Высочество, — он протянул несколько папок с переплетёнными листами внутри.       Они должны быть толще, — значит, Кевин вычитал их.       — Спасибо, — Эндрю благодарно забрал протянутые бумаги. — Иди домой, Кевин, тебе нужно отдохнуть.       Далее — он точно помнил, как положил личные дела на стол и сел, намереваясь найти что-то большее, чем просто подозрения на наличие повода шантажа.       А что было потом — ничего.       Эндрю открыл глаза и обнаружил, что, во-первых, заснул за столом, а, во-вторых, за окном уже светало. Ночь прошла за какой-то миг, а он даже не спал, скорее всего, от бессилия и усталости впал в сон, но без сновидений и возможности отдыха тоже.       И чувствовал себя сейчас совсем не лучшим образом — спина и шея болели из-за неудобного положения, мышцы будто онемели и сил встать со стула не было совсем.       Тяжёлым взглядом обведя стол, Эндрю остановился взглядом на исписанном листке — свой размашистый почерк он узнал сразу — и, заинтересовавшись, подобрал его, чтобы изучить записи, происхождение которых не помнил. «Советник Лютер — ничего не найдено. Советник Алфорд — ничего не найдено. Советник Морис — ничего не найдено. Советник Роско — много земли во владениях, вся ли она приобретена законным путём? Советник Иирон — в деле присутствуют записи о дальних плаваниях, достоверность которых по факту ничего не подтверждает, есть подозрение на контрабанду.»       Это не то, что не много, этого слишком мало.       Элисон сказала, что у каждого есть свои скелеты в шкафу, а что же тогда у половины совета они так хорошо спрятаны, что даже никаких наводок не осталось? Чёрт. Вот чёрт, всё идёт не так!       Эндрю устало провёл рукой по лицу, избавляясь от остатков сонливости. В голове будто опилки трещали. Он посмотрел в окно — там, за горизонтом уже показывались первые несмелые лучи солнца.       Вчера рассвет ощущался куда приятнее. Даже если с утра Натаниэль уже находился в удручённом и усталом состоянии из-за ночного кошмара, у Эндрю всё ещё оставались свежи в памяти воспоминания, когда ранним утром он проснулся, открыл глаза и, увидев рядом Натаниэля, подумал почти инстинктивно: «не верится даже, что это реальность, что он настоящий» и, прижавшись ближе, снова заснул уже до утра.       Эндрю вдруг нахмурился, когда вспомнил о чём они тогда говорили, — те сомнения считались началом безрассудной жертвы Натаниэля? Он был уверен, что спокойной жизни на суше ему не видать, но к Эндрю, кажется, прислушался. Только потом, когда предложил расстаться, мнение Эндрю уже не учитывал.       — Чёртов мученик, — буркнул Эндрю и поднялся из-за стола.       Итак, двое явных подозреваемых.       Начнём с Роско.

***

      — «Здравствуйте, подскажите пожалуйста, вы случайно никогда не покупали земельные владения на чёрном рынке?», ты так предлагаешь спросить? — саркастично уточнила Элисон.       — Земли не покупают на чёрном рынке, — покачал головой Эндрю, — ты должна знать это лучше меня.       — Конечно, уж я-то знаю, — она закатила глаза. — Просто пошутила. Ты вообще бывал в таких местах?       — Представь себе, да, — устало ответил Эндрю.       Элисон удивлённо на него посмотрела, но промолчала, вернув взгляд к дороге.       Солнце уже давно поднялось, но ещё не согревало — утро только-только разгуливалось по улицам. Эндрю пришпорил лошадь, и Элисон последовала его примеру. До дома Роско вдоль его владений оставалось ехать около часа, а они всё ещё не имели точных представлений о том, как тактично узнать у него, законно ли он обычно приобретает земли или же нет.       — Нужно что-то придумать… — пробормотал Эндрю. Сонливость почти уже сошла на нет, но дельные идеи пока в голову не приходили.       — А ты не можешь как бы… просто приказать ему рассказать всё? — спросила Элисон. — Ты же кронпринц, он не имеет права ослушаться.       — Ты, видимо, никогда не присутствовала на допросах. К счастью, конечно. Но обычно нет никакой гарантии, что даже перед вышестоящим по чину человек не постесняется соврать. Особенно если это человек, который имеет колоссальный опыт в вынесении приговора осуждённым. Нам понадобятся доказательства, если поймём, что здесь правда что-то не так и найдём зацепки.       Элисон сосредоточенно нахмурилась, осмотрелась вокруг.       — И ещё на сотню миль вперёд — это всё земли, которые он купил? Зачем ему столько? И как в этом стоге сена найти незаконную иголочку?       Вопрос, конечно, имел место быть, но задавать его лучше всего самому Роско. Эндрю знал немногое:       — Некоторые участки от сдаёт в аренду своим же слугам, а их, кстати, немало. Они строят там дома и живут на территории по сниженной цене. Но такая экономия с их стороны и выгода с его вполне законна — как хозяин земли, он имеет полное право устанавливать любую цену за её аренду. Другие участки предназначены для посева. А некоторые просто радуют глаз. Вроде как здорово смотреть по сторонам и знать, что всё это принадлежит тебе.       — Состоятельные люди могут позволить себе скупить полмира, если им разрешат… — себе под нос сказала Элисон. — Просто потому, что им по нраву владеть!       В общем-то в словах имелась доля правды. И без неприязни к богатым людям тоже не обошлось.       Эндрю сначала чуть не подумал, что Элисон до ужаса своенравна и неисправима, но ему вдруг пришла идея, как это можно обыграть с выгодой для них обоих.       — Отлично придумано, Элисон, — Эндрю позволил себе лукавую усмешку.       Элисон недоумённо посмотрела на него:       — Что? Ты о чём?       — Ты станешь тем человеком, который хочет приобрести себе побольше земель и ищешь кого-то опытного, у кого можно узнать полезные советы выбора. Представим тебя как некую богатую госпожу, ты объяснишь Роско ситуацию именно так. Может он будет в хорошем расположении духа и проговорится о нескольких нелегальных секретах.       Элисон такой план не понравился. Она умела врать, но не умела строить из себя актрису. «Богатая госпожа» в её исполнении выйдет неважная и не вызывающая доверия. И если весь план провалится из-за этого, то Элисон никогда себя не простит.       — А что, если он мне не поверит? — сомневаясь, спросила она.       — Мы его убедим, — заверил Эндрю.       Не заметить, как панически заметался взгляд Элисон, было сложно, но Эндрю не стал ничего говорить вслух по этому поводу. Она крепче сжала поводья и предприняла, как ей казалось, более решительную попытку отговорить:       — Может придумаем запасной план?       — Ладно, — Эндрю сделал вид, что согласился выслушать, но не отступить от своего плана. — Если есть идеи, говори.       — Пробраться ночью к нему в дом и обыскать…       — Нет, — перебил её Эндрю. — То есть ты не хочешь притвориться богатой леди, но зато незаконно пробраться в дом к советнику и украсть что-нибудь, ты согласна? Есть ещё идеи?       — Ну разве похожа я на «состоятельную госпожу»? — отчаянно дёрнув поводьями, спросила она.       Почему-то именно сейчас Элисон казалась совершенно другой, отличной от той нагловатой, самоуверенной, знающей себе цену девушки, с которой Эндрю познакомился несколько дней назад. Нынешняя взволнованная и неуверенная Элисон выглядела более настоящей.       — Почему нет? — пожал плечами Эндрю. — Ты хорошо одета, смотришь с высокомерием и иногда до неприличия упряма. Правила этикета в общих чертах знаешь?       — Не знаю, — буркнула Элисон, явно огорчённая, что Эндрю настаивает на своём сильнее, чем она.       — Не страшно. Может повезёт, и они нам даже не пригодятся. Постарайся быть вежливой.       — С чего вдруг мне быть вежливой с ним? — возмутилась Элисон, нахмурившись. — Он пожелал, чтобы Натаниэля повесили, а мне перед ним что, реверансы теперь показывать?       Эндрю понимал её недовольство, но раз уж они ввязались в это дело, нужно идти до конца, чтобы добиться своего.       — Но если мы хотим помочь Натаниэлю, то нужно вести себя не враждебно с теми, кого мы хотим уговорить перейти на нашу сторону.       С таким донельзя логичным доводом не согласиться было сложно, так что Элисон заставила себя проглотить обиду и горькое раздражение. Она может по крайней мере попытаться сыграть богачку — мир не рухнет от её неумелой игры. А на случай неудачи у них есть план «Б» с гипнозом, о котором Эндрю пока не в курсе.       Когда они наконец добрались до поместья, то их ждал сюрприз: у распахнутых ворот стоял дилижанс, что явно говорило о присутствии гостей у хозяина. И не просто гостей, а городских. Кого могло занести в такую даль с утра пораньше Эндрю не предполагал, но был уверен, что дело, с которым они приехали к Роско, важнее этого.       Остановив лошадь, Эндрю обернулся к Элисон, чтобы сказать:       — С нашей стороны, конечно, не очень вежливо прерывать приём, но у нас дело не терпящее отлагательств. Вперёд.       Элисон затормозила, слезла с лошади и осмотрела карету. Хороша. Люди приехали явно обеспеченные.       Эндрю спрыгнул на дорожку у ворот и огляделся в поисках поилки для лошадей.       — Вон там, — кивнула Элисон на место по другую сторону ворот.       Кучер проводил их недовольным взглядом, ничего не сказал. Возможно, гости находятся в доме дольше, чем может показаться на первый взгляд.       Обматывая поводья вокруг вертушки, Эндрю заметил, что Элисон делала то же самое, только более нервно.       — Всё будет в порядке, — тихо сказал он ей.       — Да уж конечно, — нахмурилась Рейнольдс, — мы не имеем права на ошибку.       Ворота, на удивление, оказались не закрыты, так что проникнуть во двор оказалось проще, чем могло быть. Эндрю пропустил было Элисон вперёд, но та, пройдя буквально пару шагов, вдруг замерла, а потом чуть не сбила Эндрю с ног, когда торопилась сбежать обратно, за ворота.       — В чём дело? — не понял Эндрю, но вместо ответа его потянули ближе к тропинке, чтобы со двора их никто не увидел.       — Я не знаю… надеюсь, мне показалось. Там на крыльце говорят двое мужчин и один из них…       Чтобы разобраться в сути обрывочного объяснения, Эндрю заглянул через щель во двор и осмотрелся. Итак, на крыльце и правда двое вели беседу. В дом заходить явно не спешили и, видимо, так увлеклись разговором, что не заметили кратковременного появления Элисон.       — Это Роско, — разглядел Эндрю. — Не пойму, кто рядом с ним…       — Поверить не могу, — пробормотала Элисон и ахнула, — это же Жан!       Вот уж последний, кого ожидали здесь увидеть… Честно говоря, Эндрю не признал в высоком темноволосом молодом человеке, одетом в белую мантию, Жана. И какое дело у него было к Роско сбивало с толку.       — Как он здесь оказался? — не понял Эндрю, нахмурившись.       — Что не менее важно — зачем он здесь? — будто прочитав его мысли, спросила Элисон. И бодро предложила: — Пойдём узнаем!       Со второй попытки они зашли во двор. На сей раз их приближение довольно быстро заметили.       — Ваше Высочество, — добродушно улыбнулся Роско, когда они подошли к крыльцу. — Какая честь, какой чудесный день! Господин, вы посетили нас в очень удачное время, — обратился он к Жану.       Секундное смятение на его лице умело скрылось под уважаемым взглядом Роско. Жан сказал негромко и довольно спокойно:       — Мы, наверное, приехали с разными целями.       — О, разумеется, — согласился Роско. — Ваша светлость, проповедник, вы хотите продолжить разговор в присутствии его Высочества или предпочтёте переждать? Ваше Высочество, проходите же в дом, мы рады гостям! И вы, юная леди, не стесняйтесь, заходите.       Элисон непонимающе посмотрела на «проповедника». Эндрю, более-менее смекнув в чём дело, вмешался в разговор:       — С удовольствием примем ваше предложение. Но перед этим не могли бы вы оставить нас на пару минут? Мне нужно переговорить с проповедником. Мы так долго искали его по одному важному вопросу.       В ответ на такую убедительную просьбу, Роско не смог отказать:       — Конечно-конечно, не торопитесь. Я оставлю дверь открытой и пока велю накрыть на стол в столовой.       — Спасибо за понимание, — вежливо улыбнулась Элисон.       Едва Роско скрылся в коридоре внутри дома, она повернулась к Жану и возмущённым, но не сдерживающим искры забавы шёпотом спросила:       — Как это понимать? Ты давно в проповедники записался, святой моряк? Хотя, признаюсь, в таких светлых, если не сказать благородных, одеяниях ты выглядишь очень прилично и подходяще для своей новой работы.       Жан устало вздохнул, игнорируя её хитрую усмешку.       — Я купил это в городе взамен своей промокшей под дождём одежды. А этот чудак принял меня за проповедника быстрее, чем я смог разубедить его в обратном. Я просто хотел спросить дорогу до столицы…       — Не нужно разубеждать, — остановил его Эндрю. В голову пришла идея нового плана, более усовершенствованного, чем предыдущий. — Во-первых, это не чудак, а член Верховного Совета, Роско Миллируни, а, во-вторых, если никто ему не скажет, кто ты такой, то так нам будет даже легче. Ты сможешь помочь нам — нужно только убедить Роско отказаться от своего голоса в пользу казни Натаниэля.       Эндрю сказал всё это так быстро, что даже не успел подумать о том, что последние слова стоило придержать до того момента, как они объяснили бы всё Жану с самого начала. Но то неприятно липкое, опасное ощущение, как мало у них времени, не покидало его, и призывало торопиться-бежать-действовать.       Даже если Натаниэлю не было жаль, что его смерть повлияла бы на близких людей, они придерживались совершенно противоположного мнения — и сдаваться без боя не собирались.       — Сделать — что?       Элисон, услышав в его вопросе пугающую, напряжённую интонацию, укоризненно посмотрела на Эндрю и взяла руки Жана в свои.       — Жан, милый, только не нервничай, — зашептала она. — Это долгая история, но Натаниэль в тюрьме, и сегодня наш последний шанс помочь ему. Пожалуйста, наговори Роско чего-нибудь про тяготы греха и что к людям нужно относиться с милосердием и состраданием. Всякая жизнь человеческая имеет ценность, ну ты знаешь, у тебя лучше и красивее получится…       Лицо Жана выглядело слишком сложным, чтобы распознать в нём какую-либо единую эмоцию. Как и все они, скорее всего, он удивился, ощущал вселенских размеров огорчение, злился на Натаниэля и стал жертвой груза бессилия. Но, по крайней мере, последнее можно исправить — вот шанс на расстоянии протянутой руки.       — Договорились, — в конце концов, тихо выговорил Жан.       Элисон ласково ему улыбнулась прежде, чем зайти в особняк. Дом встретил их суетой. Казалось, каждый свободный метр непременно чем-то занят — или роскошной мебелью, или снующими туда-сюда слугами. Конечно, человек, который может позволить себе скупить под сотню миль окружающих земель вокруг, определённо может себе позволить и множество картин на стенах, и фарфоровые чайные сервизы, и начищенный паркет, и, естественно, нанимать к себе работать столько людей, сколько посчитает нужным.       Столовой, где их ожидали, оказалась наиболее шумная, но в то же время просторная и светлая комната. Посередине стоял длинный стол с белой кружевной скатертью, и на местах уже стояло четыре чашки с блюдцами. Роско руководил «парадом», то и дело раздавая приказы, но стоило только гостям показаться на пороге, как он сиюсекундно преобразился — улыбнулся по-прежнему добродушно и поприветствовал:       — Уважаемые гости, скоро подадут завтрак — что вы предпочитаете? Кофе или чай?       — Признаться честно, я сильно утомился с дороги, — нарочито тяжело вздохнул Жан и опустился на ближний к хозяину стул. — Я с благодарностью отведаю всё, что бы вы ни подали.       Эндрю сел напротив с видом, будто всё так и должно быть. Поглядывая на Элисон, он замечал сосредоточенность на грани с лисовой хитростью. Им обоим было до тревожного интересно, что же получится из задумки с участием проповедника.       — Вы, наверное, издалека ехали? — участливо спросил Роско, махнув рукой куда-то в сторону, чтобы слуги покинули столовую и ушли на кухню за чаем. — Да, от Сан-Николаса. Вчера выехали, и давно могли бы уже прибыть в столицу, если бы судьба дала мне в напарники более пригожего для путешествий человека.       — Вы о вашем кучере? — уточнил Роско. — Он показался мне очень смурным.       Эндрю не понимал, причём здесь кучер, но может это только начало? Введение к проповеди?       — Верно, — подтвердил Жан, будто читая его мысли. — Мне не хочется говорить о ком-либо плохо, потому что я давно привык к тому, что люди такие же разные, как и их деяния, — бывают плохие и хорошие. Есть те, кто слушают ангела на плече, в противовес им — те, кто слушают дьявола, — Господи упаси — но есть ещё и такие, которые игнорируют существование обоих представителей высших сил, и поступают так, как сами считают нужным, и неважно идёт ли это вразрез с моральными принципами или культурными устоями. И кучер, которого я нанял, думается мне, принадлежит к такого типа людям.       Дослушав его, Эндрю тихо кашлянул, чтобы Элисон вовремя сменила удивлённое выражение лица на более нейтральное, даже если её тоже поразил и тронул монолог Жана.       — Чем же так плох кучер, позвольте спросить? — осторожно поинтересовался Роско, будто спрашивал детали какого-то преступления.       — Не плох, повторюсь. Но он груб, невежественен и совершенно не уважает религию. Не подумайте, что я осуждаю неверующих, но разве соблюдение заповедей Божьих ещё мешало жизни хоть кого-то?       Риторический вопрос здорово повернул разговор в нужное русло. Роско сразу же согласился с такой позицией:       — Вы совершенно правы, господин. Вот я, например, придерживаюсь их и считаю, что любому человеку это только на пользу.       — Вы — очень хороший человек, — похвально и на удивление искренне улыбнулся ему Жан, — сразу видно, что самоотверженно и искренне следуете важной заповеди — «возлюби ближнего своего».       Роско смутился, но старался сохранить достойное лицо.       — Право слово, вы переоцениваете мои старания… — сконфуженно ответил он.       Жан бросил короткий взгляд на Эндрю, молча спрашивая, считается ли момент подходящим, и когда тот коротко кивнул, то Жан спросил:       — Скажите, господин Роско, а если бы вы узнали, что хороший, но по сути совершенно незнакомый вам человек попал в беду, то стали бы ему помогать?       Вопрос вышел смелым, даже отчасти рискованным, потому как требовал честного ответа, который в то же время не должен показаться слишком льстивым или самоуверенным.       Роско замолчал, задумавшись, но не дольше, чем на несколько секунд.       — Да, думаю, по крайней мере, попытался бы.       Жан красноречиво посмотрел на Эндрю, призывая того взять слово на себя.       — Одному моему близкому человеку сейчас очень плохо, — издалека начал Эндрю, чтобы не спугнуть добродушную сторону советника, — он угодил в капкан, из которого без чьей-либо помощи не выбраться. Так что если вы действительно готовы помочь, то я был бы вам очень благодарен.       Если Роско и удивился такой неожиданной просьбе, то виду почти не подал.       — Конечно, Ваше Высочество. Кому нужна помощь? И что я могу сделать?       Эндрю поджал губы. Что-то подсказывало, что энтузиазм Роско всё же пропадёт, как только он услышит имя того, кто угодил в беду. И не только потому что он сам находится в числе тех, кто «помог» Натаниэлю в эту беду попасть, и после чьего единогласного решения капкан захлопнулся.       — Натаниэлю, — в конце концов признался Эндрю. — Его вчера единогласно приговорили к казни. Я не могу допустить, чтобы он умер.       Роско нахмурился и ожидаемо быстро отказался:       — Нет-нет-нет, прошу великодушно меня простить, но в этом помогать я не буду.       — Прислушайтесь к ангелу на вашем левом плече, что он говорит? — шепнул Жан, надеясь, что самовнушение о присутствии высшего посланника убедит Роско. Или хотя бы подтолкнет к такому шагу.       — Что я не должен в это вмешиваться, — ответил тот. — Её Величество рассудила всё так, как должно быть. Веснински давно отравляют жизнь всем вокруг, так что теперь жалеть их после всего этого?       — В жалости Натаниэль не нуждается, поверьте, — уверенно сказал Эндрю, прекрасно зная отношение Натаниэля к жалости и прочим унижающим проявлениям невежества людей. — Но в жизни — да.       Решительность кронпринца несколько сбила Роско с толку, тот замолчал, нахмурившись.       — Никак не могу догадаться до причины, по которой стоит помогать тому, кто не смог бы даже ответить тем же самым, — задумчиво поделился он, обращаясь не к кому-то конкретному, а просто высказывая сомнения вслух. — И я говорю так не потому, что от помощи всегда стоит ждать чего-то в ответ. Я веду к тому, что заслужил ли он чем-то все эти старания?       — Заслужил, — почти в один голос сказали Эндрю, Жан и Элисон.       Роско обвёл присутствующих удивлённым взглядом и, казалось, стал на небольшой шаг ближе к тому, чтобы им поверить. Заметив не ушедшие до конца сомнения, Элисон не сдержалась и решила ускорить процесс убеждения:       — В том году он мне жизнь спас. Если бы не Натаниэль, то чёрт знает, куда бы меня и ещё с десяток юных девиц отвезли проклятые работорговцы! И только благодаря ему я сегодня сижу здесь, говорю со всеми вами. И пытаюсь доказать, что он заслуживает права на свою жизнь!       Не давая времени на возражение, Эндрю тоже высказал свои аргументы:       — Я хорошо знаю Натаниэля. Он не гордится многими своими поступками, он знает, в чём его вина и почему его ненавидят те, кто последние несколько лет мечтали его арестовать. Но он ведь никого не убивал за всё это время, кроме своего отца, так почему же тогда его приговорили к смерти?       Судя по виду, Роско не намеревался спорить. Он опустил взгляд на столешницу и сказал более спокойным, по сравнению с предыдущими фразами лишенным какой-либо энергии голосом:       — Ваше Высочество, такие вопросы лучше задавать тем, кто занимался этим делом — Её Величеству, генералу Ваймаку в конце концов… Но что по-вашему могу я? Проникнуться вашими ярыми доказательствами — а что дальше?       Прежде, чем его — может и заслуженное — замечание выведет Элисон из себя, Эндрю предложил:       — Заберите свой голос в пользу казни Натаниэля. Завтра утром Её Величество наверняка решит собрать Совет, когда Натаниэля приведут…       Видя, как ему не хочется снова произносить «казнь», Жан договорил за него:       — И если вы, господин Роско, действительно прислушаетесь к своему ангелу-хранителю, то поймёте, какое решение нужно принять.       Роско оглядел всех троих настороженным взглядом, задержавшись разве что на «проповеднике». В какой-то момент Эндрю подумал, что Жана вот-вот раскусят, но когда советник снова заговорил, стало ясно, что его одолевают сомнения совершенно другого рода:       — Ваша Светлость, а вы почему так поддерживаете эту авантюрную затею? Разве происходящее не схоже с историей Адама и Евы? За свои грехи их в своё время изгнали из Рая…       — Потому что я вижу, как много Натаниэль значит для них, — он кивнул в сторону Эндрю и Элисон. — У Адама и Евы не было таких же преданных близких, которые радели бы перед Господом за смягчение наказания. А если бы были, то кто знает, как могла бы повернуться история?       И Элисон, и Эндрю, благодарные Жану, видели, как бы он хотел добавить от себя, что Натаниэль много значит и для него самого, — поскольку он знал Натаниэля дольше всего, целых восемь лет — но маскировка «проповедника» не позволяла ставить свои чувства выше плана, которого стоило придерживаться, чтобы действительно помочь.       — В этом, кажется, есть смысл, — задумчиво пробормотал Роско.       Несколько минут сохранялась настороженная, сосредоточенная тишина. Пока Роско наконец не вздохнул.       — Ваше Высочество, я отзову свой голос завтра. Но разве будет в этом толк, если на противостояние решусь я один?       — Не один, — заверил его Эндрю, про себя с облегчением радуясь, что план начинает работать. — Я уверен, что некоторые Советники тоже сомневаются, просто им не хватает решимости признаться в этом. Спасибо вам, Роско, вы нам очень помогли. — он поднялся со своего места, чтобы подойти к Роско и крепко пожать ему руку. — Поклянётесь, что не подведёте нас завтра?       — Пока ещё не помог, но клянусь, что не оставлю вас в этой беде, — полуулыбнулся ему советник, сжав протянутую руку. А, поняв, что после этого кронпринц задерживаться, похоже, не намерен, удивлённо спросил: — Ваше Высочество, вы что же, не останетесь на завтрак?       — Прошу прощения, у меня сегодня много дел, — извинился Эндрю. — Но думаю господин проповедник с удовольствием разделит с вами трапезу.       Элисон ободряюще улыбнулась «проповеднику», когда выходила из-за стола, а Эндрю пожал Жану руку, взглядом передав благодарность и пожелание удачи одновременно.       — Встретимся в столице, — на прощание сказал он. Жан кивнул.       Напоследок посмотрев на Роско, Эндрю ответил на чужую добродушную улыбку как можно более искренне, даже если морально вымученное состояние мало что позволяло.       — Первая удача! — восторженно прошептала Элисон, когда они уже садились по лошадям.       — И даже обошлось без шантажа, — заметил Эндрю.       — Ну какие же мы хорошие люди! — самодовольно улыбнулась она. — Осталось только вывести других «хороших» людей на чистую воду, и победа будет за нами.       Итак, первый «подозреваемый» хоть и не был уличён в преступлении, но, к общему удивлению, добровольно согласился отозвать свой голос завтра. И раз уж Роско создавал впечатление довольно добросовестного человека, то слово своё должен сдержать. Успокаивая себя этим, Эндрю прокручивал в голове следующий пункт плана, который предстоял быть не таким понятным и очевидным для разгадки.       Далее на очереди стоял тот, в деле кого даже не нашлось никаких зацепок. Лютер Харланд.       Дорога до особняка Лютера заняла порядка двух часов от земель принадлежащих Роско. Так что, когда вдали наконец показалось высокое, если не сказать величественное, строение, Эндрю пришпорил лошадь, чтобы быстрее сократить оставшийся отрезок пути. Замученная долгой дорогой Элисон лениво сделала то же самое.       Особняк семейства Харландов оказался ещё более внушительных размеров, чем могло показаться издалека, и к тому же — впечатляющим красотой архитектуры. Когда они подъехали к воротам, Элисон ахнула.       — Сколько же нужно зарабатывать, чтобы жить в таком доме… Да это даже не дом, а маленький дворец!       Эндрю смутно припоминал, что Лютера назначили Советником ещё когда он сам только учился читать и писать, и, надо полагать, прошедших с тех пор лет хватило, чтобы Харланд-старший обзавелся приличным состоянием. Но за всё это время Эндрю никогда здесь не бывал — нужды не возникало — и не знал, кого собой представляет Лютер за стенами замка. А теперь им нужно это выяснить чего бы не стоило.       — Ты могла бы похвалить то, в каком хорошем состоянии поддерживают таких больших размеров особняк. Или сделать комплимент хозяину поместья на этот счёт. В общем, тема для непринуждённого разговора не помешает, — посоветовал Эндрю, вглядываясь в окна и во двор в поисках чьего-либо присутствия. — Когда нас пустят конечно…       Конечно, они запросто могли предупредить о своём визите заранее, но какой тогда смысл от их плана? Идея Элисон казалась Эндрю всё более стоящей. Если у них получилось разговорить Роско, то может и здесь повезёт?       — Похоже, нас заметили, — вдруг улыбнулась Элисон и помахала кому-то рукой.       Словно по щелчку пальцев на крыльце показалась служанка и, поняв, кто приехал, поспешила к воротам. От волнения она не с первого раза попала ключом в замочную скважину, а когда всё же смогла, то распахнула дверцы так резко, что они лязгнули по забору.       — В-ваше Высочество, какая честь видеть вас! — воскликнула девушка. Заметив Элисон, она несмело добавила: — …и вашу спутницу.       Эндрю слез с лошади и, приветственно улыбнувшись, произнёс выработанным годами светских приёмов тоном, идеально сочетающим доброжелательность с настойчивостью:       — Добрый день. Мы хотели бы встретиться с господином Лютером, это возможно?       — О, простите, хозяин уехал рано утром в город, — служанка с сожалением поджала губы. — Но вы проделали такой путь, может зайдёте выпить чаю? К тому времени может и хозяин возвратится.       Эндрю задумался: с одной стороны, они, вероятно, потратят больше времени, чем планировали, но с другой — уехать с пустыми руками более досадно, чем потратить пару часов больше на возможность узнать всё то, что их интересует.       — Прекрасная идея! — Элисон спрыгнула с лошади и под удивлённый взгляд служанки непринуждённо разгладила подол платья. — Ваше Высочество, вы ведь не против? Меня ужас как мучает жажда с дороги.       — Не вижу причин отказывать, — в тон ей согласился Эндрю, делая вид, что так и задумано.       Служанка аккуратно забрала поводья и указала на крыльцо, с которого пару минут назад выбежала встречать гостей:       — Пожалуйста, проходите в дом, а я отведу лошадей к стойлам.       Она быстро удалилась, так и не услышав сказанное вслед «спасибо». Эндрю сомневался, чем вызвана расторопность девушки — то ли их неожиданным визитом, то ли отсутствием поблизости кого-либо из других слуг, которые могли бы помочь ей сопроводить гостей.       По мере приближения к дому он казался всё больше. И, пока тишину вокруг нарушал лишь стук каблуков Элисон по выложенной гравием дороже, Эндрю думал, что в общем-то в отсутствии Лютера есть одно неочевидное преимущество. У них есть шанс пообщаться с теми, кто на него работает, в обстановке тет-а-тет и, возможно, с ними даже будут честны.       Когда они подошли к крыльцу, Элисон оглянулась вокруг и сказала как бы между делом:       — Кажется, пока всё идёт вполне неплохо, что скажешь?       — Пожалуй.       Дверь оказалась приглашающе приоткрыта, так что они беспрепятственно зашли в парадную. Пока они рассматривали её обустройство, откуда не возьмись снова появилась встретившая их девушка, напугав своим внезапным:       — Ваше Высочество! Мисс!       — Боже мой! — Элисон от неожиданности дёрнулась и задела локтем комод.       Эндрю вздохнул. Кажется, они немного спугнули свою удачу.       — Ох, мне очень жаль, прошу простите меня, мисс! — взволнованно воскликнула служанка, побледнев. — Позвольте осмотреть ушиб?       — Нет необходимости… — просипела Элисон, потирая локоть.       Служанку, казалось, задели её слова и она явно хотела помочь, будто боялась, что если не предпримет хоть что-нибудь, то непременно случится что-то плохое.       — Вы можете пройти в гостиную, я передам на кухне просьбу подать чай пораньше, — извиняющимся тоном сообщила она и заранее сделала шаг назад в ожидании, когда можно будет сбежать от неловкости выполнить предложенное.       — Пораньше, чем что? — зачем-то решила спросить Элисон, бросив ответный короткий взгляд на серьёзного Эндрю.       — Раньше завтрака, — объяснила девушка как что-то само собой разумеющееся. — Разрешите уйти?       — Да, конечно… — в некотором замешательстве ответила Элисон, и служанка в тот же миг удалилась.       Убедившись, что они остались одни, Эндрю уточнил:       — Ты в порядке?       — Тебе не показалось это странным? — игнорируя вопрос о самочувствии и забыв о локте, спросила Элисон.       — Что именно? — Эндрю не был уверен, что верно понял суть и причину её замешательства. — Поведение?       — Уже за полдень, а она сказала, что чай подадут раньше завтрака, — стала объяснять Элисон. — По-хорошему время идёт к обеду…       — Тебя это насторожило?       — Здесь что-то не так, — нахмурилась Элисон. Суетливость служанки, запоздалый распорядок дня… всё это точно как-то связано. И странная, замершая тишина огромного дома тяжёлым пуховым одеялом ложилась на плечи, не давая вдохнуть полной грудью, будто они могли потревожить покой особняка. В отличие от дома Роско, здесь из живых обитателей, казалось, находились только они вдвоём и та девушка. — Я чувствую, что здесь что-то не так. А моё чутьё меня ещё не подводило!       — Если всё и вправду так, как тебе кажется, мы это обязательно выясним, — заверил её Эндрю. — А пока давай пройдём в гостиную. Оттуда и начнём.       Из парадной вглубь дома имелось два входа: первый слева вёл в небольшую комнатку вроде гардеробной для гостей — неужели таковые здесь бывают столь часто? — и второй, ведущий дальше в дом, в виде длинного, полутёмного, ещё не залитого дневным светом коридора. Они направились по нему, попутно отмечая гармоничное убранство вокруг: стены украшали картины, полы застланы коврами с восхитительными узорами, а в воздухе витал ненавязчивый сладковатый аромат. Рассудив, что гостиная должна находится в ближайшей доступности для гостей, Элисон заглянула в первый же поворот и оказалась права.       — Как всё удобно, — больше для себя, чем для кого-либо ещё, высказал Эндрю, только сейчас отметив, что даже обычный тон для такого места кажется громким.       Элисон что-то промычала в ответ, осматривая до удивительного уютную гостиную. Не совсем по центру, немного ближе к дальней от двери стене, стоял круглый столик на ножке с причудливыми изгибами, которые хоть и придавали антуража, но выглядели довольно прочно. Вокруг него имелось сразу несколько мест для домочадцев и гостей: диван с твидовой обивкой, два кресла, табурет с подушкой, и ещё три стула стояли у стены рядом с комодом. Видимо, на случай большого количества гостей.       В стене слева от стола и кресел, к удивлению обнаружился довольно незаметный проход к лестнице, ведущей наверх. Рассудив, что не их дело выяснять, куда она ведёт, Элисон отвернулась к стене, на которой висели часы — большие, с позолоченными украшениями и мраморными вставками, белоснежным циферблатом и изящными стрелками. Что хранилось в большом дубовом комоде под ними, Элисон не знала, но то, как его заботливо «укутали» ажурной салфеткой, придавало обстановке ухоженности.       Девушки, работающие здесь, явно хороши в рукоделии. Об их таланте говорила и скатерть на столе — без сомнения, ручная работа, такой не стыдно и похвастаться при пресловутых гостях.       Элисон повернулась было к Эндрю, чтобы сказать об этом, но заметила, что он, выглядя крайне задумчивым, смотрит куда-то в стену, над диваном. Из интереса она тоже повернула голову и увидела картину. Больших размеров: около метра в длину и немного меньше в высоту, но, вероятно, Эндрю зацепило в ней нечто другое. Элисон вгляделась в изображённый там лес и сначала подумала о таланте художника, написавшего её, но чем больше рассматривала её, тем больше понимала, что среди кропотливых мазков краски как будто чего-то не хватает… Высокие сосны пропускали сквозь ветви лучи солнца, — момент как будто поймали «вживую», выглядело очень реалистично — подножья усеяны шишками, обломками веток и стволов, тут и там виднелись поросшие кустарники с редкими цветами. И больше ничего. Совсем. Ни единого живого существа — ни медведя, ни волка, ни филина или кого-нибудь ещё из лесных жителей. Картина хоть и выглядела великолепно по стилю и технике написания, но живости это ей не придавало. Вот что чувствовалось при взгляде на неё — пустота. Совершенная и непостижимая.       — Пусто, прямо как в доме… — прошептала Элисон. — Как будто совсем никого нет, но по ощущению должны же быть?       Эндрю кивнул, всё ещё пребывая в задумчивости. Честно признаться, вне картины, в реальности, лес смотрится намного реалистичнее. Особенно когда находишься там не один и рядом с нужным человеком всё вокруг сразу приобретает более яркие краски. Вспомнилась вдруг та самая встреча с Натаниэлем в лесу, когда Эндрю думал, что видит его последний раз или что они встретятся только годы спустя, а Натаниэль самоуверенно улыбался и говорил, что у него всегда всё под контролем. И что от Эндрю он просто так не откажется. И обязательно вернётся в целости и сохранности, — «Разве может быть по-другому? Я же, чёрт меня задери, капитан Воронов, гроза и ужас Гаваны!» — не подозревая, как всё это на тот момент было важно услышать Эндрю. Скорее всего, именно тогда, поняв, что Натаниэль ценит их — тогда ещё — дружбу как никто другой, Эндрю и влюбился, может и не сразу распознав те безрассудные чувства и тем более не сразу раскрыв их перед Натаниэлем.       Недолго думая, Элисон отвернулась от неуютной картины и села на диван, который к радости для её уставшей спины и ног оказался очень мягким, словно облаками набитый. Эндрю, смирившись с цветущими внутри тоскующими воспоминаниями, тоже сел.       Несколько минут стояла тишина. Не было слышно той девушки, стука ходячих часов, бьющего в окна ветра, — совсем ничего. Как будто только зайдя сюда, они очутились в месте, скрытом от всего остального мира…       Но к их облегчению в коридоре вдруг раздались чьи-то шаги, звон посуды и приглушенный стенами ворчливый голос:       — Все слуги куда-то подевались, всё самой делать приходится… А мне ведь на кухне быть надо, некогда совсем по дому-то бегать. Ох, ну что за напасть!       Вместе с тем, как последние слова стихли, в дверях появилась фигура полноватой женщины с подносами в руках.       — Ваше Высочество, в какое славное утро вы нас посетили! — громко сказала она, приветливо улыбаясь. — Право, если бы вы предупредили о приезде немногим пораньше, мы бы подготовились лучше. Но это не в упрёк, а чтобы вы на будущее знали, как мы на самом деле можем подготовиться к приёму!       Элисон приветливо улыбнулась, а Эндрю посчитал нужным извиниться за то, что они потревожили домочадцев как лисы забравшиеся ночью в курятник:       — Прошу прощения за внезапный визит. Дело, с которым мы приехали к господину Лютеру, не требует отлагательств.       Женщина кивнула на ходу, ловко лавируя с двумя подносами в дверном проходе.       — Не подумайте, что мы чем-то недовольны, Ваше Высочество, просто сейчас, в первой половине дня, обычно много дел. И, как видите, некому даже с гостями побыть, — она вдруг остановилась, недовольно смотря на столик, разделявший их, и предложила: — В самом деле может нам лучше пройти в столовую? Там намного просторнее, светлее и приятнее. Простите, Фиона, должно быть, так переволновалась, что даже не показала вам столовую.       Фионой, видимо, звали девушку, которая встретила их. Она действительно вела себя очень суетливо, что вполне можно списать на внезапный визит кронпринца. Элисон с шутливым укором посмотрела на Эндрю и мягко возразила:       — В этом нет необходимости, мисс. Мы не задержимся надолго.       — Просто дождёмся господина Лютера, — подтвердил Эндрю.       Поставив подносы на стол, женщина с улыбкой произнесла:       — Вам лучше использовать обращение «мисс» по отношению к нашей госпоже, но точно не к обычной экономке, — и хохотнула. — Поэтому, прошу, зовите меня Марджери.       Пока Марджери выкладывала на стол чайник, блюдца с чашками и столовые приборы, Элисон с немым вопросом во взгляде посмотрела на Эндрю, но тот едва ли знал больше о семье Лютера, чем она. Видимо, зря он не выяснил это перед тем, как приехать сюда, посчитав делом второстепенной важности. Да и к тому же Лютер сам никогда особо не распространялся о своей супруге или же о детях.       Эндрю пожалел, что, заснув ночью, не запомнил из личных дел ничего, кроме тех деталей, которые посчитал подозрительными.       — Угощайтесь печеньем, — выставив на стол тарелку полную свежего, наверняка только вынутого из печи, печенья, предложила Марджери. Внимательно оглядев всё, что принесла, она кивнула себе и объявила: — Ещё скоро должны испечься утренние булочки. Госпожа их обожает, вот я и готовлю их по утрам. Но если вы пожелаете чего-то иного, только скажите, и я приготовлю всё, что захотите.       — Я бы не отказалась выпить чаю с этими булочками, — согласилась Элисон. — У нас ведь есть в запасе немного времени, Ваше Высочество? До приезда господина Лютера.       — Полагаю, если госпожа не будет против? — уточнил Эндрю.       — О, нет-нет, ей нравится разделять трапезу с кем-либо, — Марджери тепло улыбнулась и, как бы в подтверждении своих слов, добавила, уже гораздо тише: — Иногда, когда дома нет господина Лютера, а Диана, её камеристка, занята, то госпожа просит меня посидеть с ней. Сейчас, боюсь, я буду занята для этого.       — Тогда, думаю, она будет рада, что мы останемся на чай? — улыбнулась Элисон, посчитав хорошим знаком предрасположенность хозяйки дома к компании.       — Конечно! — бодро кивнула Марджери. — А теперь прошу меня простить, я отлучусь ненадолго, проверю, не подгорело ли там что-нибудь на кухне. Я позову сюда Диану.       Марджери выглянула в коридор и позвонила в колокольчик. Элисон сначала как ни в чём не бывало потянулась рукой к чашке с манящим чаем, но под строгим взглядом Эндрю остановилась.       — Что? — возмущённо прошептала она. — Я хочу пить.       — Нельзя начинать, пока все не соберутся за столом, — тихо и поучительно объяснил он.       Демонстративно положив руки на колени, Элисон выжидательно повернулась к коридору, откуда слышался только звон колокольчика. Её всегда раздражали излишки правил этикета в высших слоях общества. Скорее всего, этим она пошла в маму — та вообще перебралась жить к людям из моря, ничего не зная о том, как устроена жизнь на суше! Со светлой ностальгией Элисон вспоминала, как на папино «но это неприлично, дорогая…» мама всегда отвечала: «приличие придумали дураки, которые хотят делать вид, что они лучше других только потому, что убирают локти со стола во время еды!». Она всегда поддерживала мамину позицию, пока отец охал и не без улыбки продолжал твердить: «нам можно встречаться за обедом только с хорошо знакомыми семьями, остальные по незнанию сочтут нас невежами».       Наконец в коридоре послышался торопливый топот шагов.       — Диана, сколько я должна тебя ждать? — недовольно, но негромко спросила Марджери. Не давая времени на ответ, она продолжила: — Надеюсь, когда госпожа решит спуститься, ты будешь расторопнее. А пока останься с гостями. Я схожу на кухню.       К ним вышла девушка в таком же строгом длинном тёмном платье и белом фартуке как у Фионы. Поклонившись с отточенным реверансом, Диана приветственно, но безэмоционально проговорила:       — Доброе утро, Ваше Высочество и многоуважаемая мисс. Мы безмерно рады, что вы почтили нас своим визитом. Увы, хозяин пока не сможет вас принять — он в городе, разбирается с багажом. А госпожа выйдет позже. Если вам что-то понадобится — сообщите мне, я исполню любую просьбу.       — Диана, верно? — уточнила Элисон, сверкнув дружелюбной улыбкой. Получив в ответ кивок, она как бы невзначай высказалась: — Поздновато у вас здесь утро начинается. Но это даже хорошо! Я тоже не люблю ранние подъёмы.       Эндрю искоса посмотрел на неё, поняв, что наблюдает попытку удовлетворения разыгравшегося интереса Рейнольдс. Ей же показался странным распорядок дня обитателей особняка Харландов, вот она и решила выяснить, пока появился шанс. Что ж, возможно, лишним это не будет.       Диана подошла к столу и села на табурет, слева от пустующего кресла. Поразмыслив над ответом, она — всё с тем же нечитаемо-спокойным выражением лица — сказала:       — Простите мне мою оговорку, сейчас следовало бы говорить «Добрый день». Полдень, да-да… Налить вам ещё чаю?       — Нет, но спасибо за столь любезное предложение, — скрыв разочарование от ничего не прояснившего ответа, согласилась Элисон.       Эндрю пытался по началу поддерживать обычную светскую беседу, — потому что так положено — но надолго его не хватило. В какой-то момент ему вдруг осточертело делать вид, что всё под контролем. Он даже не знает, что сейчас с Натаниэлем. Понятное дело, охрана его не пускает к тюремным камерам. И от этого чувствовался всё более давящий груз вины.       Чай хоть и был горячим, но не согревал. Внутри всё неизбежно сковало напряжение. Оно трещинами расползалось по краям чашки, которая когда-то — будто очень давно — была целой.       Уголок губ едва заметно дёрнулся вверх — Эндрю вспомнил, какое ласковое прозвище однажды получил.       «Моя золотая каёмочка, — шепчет Натаниэль, медленно приближаясь к губам Эндрю.»       «Почему каёмочка? Что за причудливые метафоры…»       «Потому что ты — граница моих чувств, — мягко, но настойчиво перебивает Натаниэль. Дразнит, замирая в нескольких дюймах от чужого лица. — Они все в тебе. После тебя и за тобой у меня ничего нет, потому что я дал тебе всё, что мог. Всю свою любовь.»       Воспоминание настолько же вселило тёплый огонёк надежды, насколько заставило сердце болезненно сжаться.       — Боюсь, у нас мало времени, — неожиданно резко высказал Эндрю, ненароком перебив разговор девушек. Он эгоистично хотел заглушить режущую пустоту внутри хоть каким-то полезным действием от себя.       Элисон с неким непониманием посмотрела на него, но спустя пару секунд напряжённого молчания кивнула и обратилась к увлечённой вышивкой Диане:       — Вы говорили, что господин Лютер уехал в город за «багажом», что это значит? Скоро ли он вернётся?       — О, простите, мы иногда забываем, что не всем понятны его своеобразные формулировки, — послышался бодрый ответ из коридора. В дверях вновь показалась Марджери. — Коротко говоря, хозяин выбрался в город за покупками, а в хорошем расположении духа он совершает много покупок, поэтому новоприобретённое и занимает места как целый «багаж». Диана, с ним ведь уехали и мальчишки?       — Да, мадам.       — Он взял с собой Лессона и Томаса, чтобы помогли с сумками, — объяснила гостям Марджери. И, вытерев руки о фартук, она добавила: — Все уехали, а без мужских рук нам даже с мешком угля сложно справиться.       — Давайте я помогу? — предложил Эндрю и уже хотел встать с дивана, но оказался пригвождён к месту удивлёнными взглядами Дианы и Марджери.       Их широко распахнутые глаза говорили о том, что подобные слова они ожидали от него меньше всего. Опомнившись, Марджери стала причитать:       — Что вы, что вы, Ваше Высочество! Не берите в голову. Ещё не хватало с углём возиться во время гостевого приезда. Не подумайте, что я намекала на помощь, просто сказала, не подумав, вы уж простите, — странная, неожиданная вина вызывала замешательство.       — Ваше Высочество, вы допили чай? — учтиво спросила Диана, чтобы перевести тему. — Хотите ещё одну чашечку?       — Никому не стоит извиняться. Мне несложно помочь, если вам действительно нужно, — особенно выделив последние слова, сказал Эндрю.       Продолжение разговора оказалось прервано раздавшимися сверху шагами — размеренными и лёгкими.       Диана встрепенулась, отложила вышивку на подлокотник кресла, после чего выбежала из комнаты, выпалив на ходу: «Прошу простить мне мой уход, обещаю в скором времени вернутся». Эндрю с Элисон переглянулись от внезапной странной суматохи, в которой начиналось чувствоваться своеобразное дежавю.       Марджери с какой-то по-матерински тёплой улыбкой в ожидании смотрела на лестницу, пока шаги продолжали раздаваться всё ближе и ближе.       Заскрипели половицы. Шуршала одежда. Кто-то тихо закашлял. Несколько секунд предвкушающей тишины закончились, когда в плохоосвещённый проход лестницы вышла женщина в длинном тёмно-изумрудном платье в пол, с низким пучком и уставшим взглядом. Она осмотрела комнату и, заметив Эндрю с Элисон, на мгновение застыла.       — Госпожа Адель, только посмотрите, какого визита мы сегодня удостоились! — с гордостью представила Марджери.       В тот же миг в комнату вбежала Диана, с какой-то кофтой в руках.       — Ох, — плотнее закутавшись в шаль, хозяйка прошла ближе. — Я и подумать не могла, что сегодня мы принимаем таких важных гостей. Диана, дорогая, почему мне не сообщили?       — Его Высочество и мисс Рейнольдс приехали без предупреждения, госпожа, — с небольшой одышкой ответила та. — Это стало большой новостью для всех нас.       — Не говори так, Диана, — серьёзно, но не совсем строго сказала Адель. — Иначе может показаться, что мы не рады их визиту.       — Простите, госпожа. Вы хотите выйти на прогулку или предпочёте…       — Никакой прогулки, — сразу же отказалась та. — Бога ради, Диана, давай отложим её. Приветствую гостей в нашем скромном доме, — она ласково улыбнулась им. — Ваше Высочество, вы приехали навестить моего супруга? Он сейчас в отъезде, наверное вам уже рассказали.       — Да, когда господин Лютер вернётся, я бы хотел обсудить с ним важное дело.       Адель его довольно спокойные слова вдруг встревожили. Она подошла к креслу, около которого ранее сидела Диана, села, а потом искоса посмотрела на Эндрю. От него не укрылось, что взгляд её стал беспокойным, а голос — взволнованным, когда она спросила:       — Вы так серьёзны… Простите, это совсем не моё дело, но надеюсь вы приехали не чтобы сказать, что Лютер замешан в чём-то нехорошем?       То, как она, похоже, искренне переживала за супруга, тронуло Элисон. Но даже если она и хотела хоть кратковременно утешить Адель, то не нашла нужных слов, но что, если в дальнейшем пресловутое «всё будет хорошо, не переживайте» ещё выйдет ей боком? Как-никак, а ведь они приехали сюда, чтобы узнать, что же скрывается за идеальной картинкой трудящегося на всеобщее благо советника, который может позволить содержать свою семью в таком роскошном доме.       — Нет, — в свою очередь спокойно ответил Эндрю и приукрасил правду: — я просто хочу с ним поговорить, чтобы убедиться в правдивости или необоснованности догадок Верховного Совета.       Внимательно выслушав его, Адель задумчиво кивнула и отвела взгляд. Затем изящно взяла чашку с чаем и отпила заманчиво бодрящий напиток.       Не считая Дианы, Эндрю сидел ближе всех к Адель, и такое расстояние позволяло заметить мешки под глазами и давно залегшие следы усталости, которые проявлялись когда никто никому не пытался льстить.       Отставив чашку обратно на блюдце, Адель неожиданно уверенно заявила:       — Лютер никогда бы не пошёл на поступок против собственной совести и моральных устоев. И если моё мнение для вас что-то значит, то можете принять к сведению мои слова.       — Спасибо, мисс, но мы бы предпочли убедиться самостоятельно, — мягко отказалась Элисон, хотя резкая смена настроения удивила её.       — Ох, как пожелаете. Вас, наверное, уже спрашивала об этом Диана, но сегодня славное утро, да?       — Смотря кого спросить, — натянуто полуулыбнулась Элисон.       — На редкость приятное, — настаивала на своём хозяйка. — Я чувствовала себя так хорошо, когда проснулась, а сейчас в присутствии гостей и вовсе — будто в облаках парю. Так чудесно!       Говоря не о своём муже, Адель действительно выглядела более одухотворённой и воодушевленной, а не тревожной и беспокойной.       Эндрю тоже решил присоединиться к беседе и сделал вид, что согласен с тем, какой хороший сегодня день, сказав:       — Жаль вашего супруга сейчас нет рядом, чтобы разделить радость момента.       Госпожу слова, казалось, нисколько не огорчили, она легко кивнула:       — Он занятой человек, я всё понимаю. Но когда он вернётся, я расскажу ему о том, как замечательно начался сегодняшний день.       — А он бывает чем-либо занят вне дома и работы? — поинтересовалась Элисон.       Хозяйка задумалась, из-за чего её лицо сделалось более серьёзным, но черты всё ещё безошибочно выдавали подлинные мягкость и добродушие. Она сделала глоток чая, отставила чашку на блюдце и ответила:       — Хм, пожалуй нет. Когда он не присутствует на заседании и не ездит по делам в город, то мы проводим время вместе.       От такого ответа Элисон даже стало как-то неудобно, как будто она копнула куда-то не туда, куда-то в личные темы и мысли. Поэтому она кивнула и тоже принялась за чай, передавая право слова более тактичному Эндрю.       — Позвольте спросить, не случалось ли с ним ничего в последнее время? — он решил предпринять первую попытку узнать.       — Например? — участливо уточнила госпожа.       — Чего-то, выходящего за рамки обыденности, странного или абсурдного…       Если уж в его прошлом не было чего-то явно нелегального или подозрительных пятен репутации, то может недавно они имели место быть? С такой нехорошей, недобросовестной надеждой Эндрю и решил поинтересоваться с видом, будто эта тема его всерьёз беспокоит.       Тут уже госпожа самостоятельно не нашлась с ответом, и обратилась к слугам:       — Диана, милая, ты можешь припомнить что-то такое? А ты, Марджери? — те переглянулись между собой. Марджери покачала головой, и Диана согласилась с ней. Но к тому времени, пока они переглядывались между собой, госпожа и сама вспомнила: — Ох, точно, как я могла забыть про мальчишку! — она повернулась к Эндрю с Элисон и начала свой увлечённый, но явно раздражающий её рассказ: — На днях на Лютера напал один из слуг — мальчик по имени Арчи. К слову, у него крайне непредсказуемый характер, раньше казался таким славным, но вы представьте только: пару дней назад решил отравить Лютера, а потом, когда план не удался, так разозлился, что бросился драться!       Элисон удивлённо посмотрела на неё, а Эндрю нахмурился. Услышанный рассказ вышел слишком сумбурным, чтобы сразу принять его за чистую монету. Как будто для представления полного хода событий не хватало нескольких деталей. Поэтому Элисон осторожно спросила:       — Вы это своими глазами видели?       — Нет-нет, что вы, — покачала головой Адель. — Марджери мне рассказала.       — Госпожа в тот день была в отъезде, — объяснила Марджери.       — Я гостила у родителей, — с улыбкой подтвердила та. — У нас большая семья, и я так сильно соскучилась по всем ним, что несколько недель уговаривала Лютера отпустить меня. Но, конечно же, когда я узнала о произошедшем, то сразу же вернулась домой. Теперь совесть мучает, что оставила его тогда…       Видя её сокрушенной, Марджери тихим утешительным тоном произнесла:       — Но вы же не могли знать, госпожа…       — Да, — вздохнула та, — и никто не мог предполагать, что такой хороший на вид мальчик окажется таким гадким и злым.       — Что, неужели он напал без веских причин? — сомневаясь, спросил Эндрю. Всё это, конечно, подозрительно, но кто же виновник? Вопрос не будет давать покоя, пока он не узнает точный ответ о событиях того дня.       — Возможно.       — Простите, «возможно»?       — Поймите пожалуйста, я не знаю всех тонкостей отношения Лютера к своим слугам, — мягко начала Адель. — Знаю только, что он очень строг с ними и обычно не даёт им послаблений без повода. Не знаю, может в этом и причина? Я иногда говорю Лютеру, чтобы он вёл себя повежливее с ними, но, наверное, уже поздно. Работа создала из него сосредоточенного, требовательного и серьёзного человека. Но думаю у вас такие и ценятся, Ваше Высочество?       Ненароком, но Адель, будто не осознавая того, уколола его виной.       Лютера приняли в Совет, когда Аарону едва исполнилось два года, поэтому если тот этого не помнит, то Эндрю вполне может с уверенностью сказать, что пятнадцать лет назад Лютер был другим — строгим, исполнительным, ответственным, но не грубым и язвительным как на последнем заседании. Разве могла только работа в Совете так изменить его? Что-то было не так — не мог человек в окружении верных и добрых домочадцев безвозвратно превратиться в чёрствого циника.       — Конечно, — для виду согласился Эндрю.       Наступило молчание.       Элисон коротко посмотрела на Эндрю, убеждаясь, что спрашивать что-либо он пока не собирается, и благоразумия ради тоже решила ничего не говорить.       Это их второй «подозреваемый», которого во что бы то ни стало нужно уговорить отказаться от своего голоса в пользу казни Натаниэля, но также первый член Совета, на которого не имелось никаких улик и подозрений, — они даже не знали, куда именно нужно надавить, чтобы Лютер сдался шантажу.       — Я пойду на кухню, — сказала Марджери, первой нарушив тишину. — Заварить вам травяной отвар, госпожа?       — Да, пожалуйста, Марджери, — та благодарно улыбнулась. — Позови меня, как будет готово.       Когда Марджери вышла, а Диана заняла место на табурете около госпожи, вновь принявшись за вышивку, сложно было не заметить, как эти двое явно питают привязанность друг к другу: задумавшаяся о чём-то Адель с интересом наблюдала за тем, как Диана вышивает, а та хоть с виду и не обращала внимания, было видно, что привыкла к нему и против ничего не имеет.       — Что вы обычно пьёте? — поинтересовалась Элисон, чтобы вернуть их беседе привычной дружественный оттенок. — Какой отвар?       — С календулой, — ответила Адель, вернув взгляд к Элисон.       — От болей в горле и кашля? — уточнила та. — Он укрепляет голосовые связки.       — Вы знаете! — вдруг обрадовалась Адель. — Я ещё не встречала человека, который также мог бы по достоинству оценить отвары.       Довольная собой Элисон улыбнулась, добавив:       — Можно сказать, я в них разбираюсь.       — Ох, может вы тогда посоветуете мне что-нибудь? Нигде не могу найти стоящих рецептов.       Просьба, конечно, не стала чем-то из ряда вон выходящим, и Элисон всегда не сложно рассказать и подсказать, но такими темпами их разговор принесёт слишком мало пользы для цели, с которой они сюда приехали, чего допустить нельзя.       — Мы можем обсудить это позже, — пообещала Элисон, — но сейчас можете нам пожалуйста помочь, мисс?       — Конечно, всем, чем смогу! — с готовностью согласилась госпожа. — Что именно вам нужно?       — Ваша честность.       Адель удивлённо посмотрела на них. Диана нахмурилась — впервые за всё время выражение её лица стало выглядеть чем-то иным, кроме как серьёзным.       Эндрю понизил голос, чтобы просьба не звучала слишком дерзко:       — Если у вас есть какая-то информация о Лютере, которую он велел не распространять, или вы знаете то, что никто не должен знать, то расскажите нам, если правда хотите помочь. Прошу вас.       — Нет такого, — жёстко ответила Диана.       Эндрю не сводил взгляда с растерянной Адель. Ждал, когда она решится и проявит благоразумие. Но что-то упрямо мешало ей это сделать. Потухшие зелёные глаза налились сожалением, как если бы она вправду хотела помочь, но не знала как.       — Поймите же, — тихо заговорила Адель, — что я очень люблю своего супруга и не хочу ему навредить. Как бы я могла, оставаясь хорошей женой, пойти против него и обвинить в чём-либо?       — Его не в чем обвинять, — подтвердила Диана. — За грубость и холодный нрав характера в тюрьму не сажают.       — Но может всё же есть что-то… — начала Элисон, но её перебили.       В коридоре раздался шум, кто-то бежал по коридору. Спустя несколько секунд в дверях показалась девушка, встречавшая их на крыльце, — Фиона, почти такая же взволнованная и запыхавшаяся как и тогда.       — Хозяин приехал, — сообщила она.       — Как! — вскочила с места Адель. — Уже? Ваше Весочество, прошу великодушно меня простить, я отлучусь на пару минут.       — Конечно, идите, — практически не тратя усилий, чтобы скрыть досаду, кивнул Эндрю.       Когда Адель с Фионой покинули комнату, обстановка стала более напряжённой.       — Что за переполох всё время… — буркнула Элисон.       Неожиданно для них двоих Диана вдруг подала голос:       — Если вы намереваетесь расстраивать госпожу с её и без того слабым здоровьем, то лучше вам не задерживаться здесь.       Явно читающаяся враждебность, которой, казалось, ранее не было места ни во взгляде, ни в тоне голоса, напоминала: всё-таки немалая часть происходившего — это театр льстивых актёров, которые ведут себя совсем иначе во время антракта.       — Мы сами решим, сколько нам нужно провести здесь времени, — вернул ей Эндрю, будучи неприятно удивлённым такой преданностью камеристки своей хозяйке, что в дальнейшем может сыграть против них.       Элисон ситуация начинала порядком раздражать.       — Дорогая моя, помогая своей госпоже одеваться, не слишком ли много ты на себя берёшь? Твоя работа заканчивается на её физическом и душевном благополучии, а всё, что за этими пределами, в том числе секреты Лютера, — тебя не касаются.       — И вас тоже, — фыркнула Диана.       — Ошибаешься, — покачал головой Эндрю. — Мы узнаем правду, как бы хорошо её не скрывали.       Их прервал возобновившийся в коридоре шум — с улицы в дом явно зашло несколько человек. Они разговаривали между собой, но можно было отдалённо различить женские голоса и мужской — он слышался гораздо громче, увереннее и строже.       «Мальчики, отнесите вещи в кабинет» — едва ли не пропела Адель.       По коридору тяжело прошлись, скорее всего, слуги, которые ездили в город с Лютером.       И только когда Фиону отослали, в гостиную зашёл Лютер. Ему либо первым же делом сообщили о приезде гостей, либо он настолько привык ежедневно видеть кронпринца, что совершенно не удивился.       — Приветствую, Ваше Высочество.       — Здравствуйте, господин Лютер, — Эндрю поднялся с места.       — Здравствуйте, — тихо отзеркалила Элисон, сделав скромный реверанс.       От взгляда Лютера ей почему-то стало не по себе, но, слава Богу, надолго удерживать на ней внимание он не стал. Но вот уж кто уделял ему всевозможное внимание — это Адель. Обнимая его под руку, она смотрела на него невообразимо обожаемым и ласковым взглядом, как будто видела весь свой мир в нём.       — У вас какое-то дело ко мне, Ваше Высочество? — скорее утверждая, чем спрашивая, сказал Лютер.       — Да, мы бы хотели обсудить его с вами наедине.       — Простите, «мы»? — уточнил Лютер, будто речь шла о недоразумении или оговорке.       — Мы с мисс Элисон Рейнольдс приехали к вам по важному вопросу, — подтвердил Эндрю.       — О, нет-нет, — он снисходительно усмехнулся. — Конечно, я провожу вас в свой кабинет, где мы сможем поговорить, но эта юная леди с нами не пойдет.       — Это ещё почему? — возмутилась Элисон. — Леди сама в состоянии решить, что ей делать.       Лютер смерил её высокомерным, оценивающим взглядом и стал объяснять им очевидное как недалёкому человеку:       — Исходя из того, что по не важному и не срочному вопросу кронпринц не приехал бы в мой дом, я могу сделать вывод, что дело достаточно серьёзное, а следовательно — совершенно не женское.       Ситуация набирала обороты, но никого из присутствующих, казалось, не смущала ничем неприкрытая бестактность и грубость хозяина дома. Элисон начинала злиться и ей уже было наплевать, работа ли сделала Лютера таким или раньше он умело скрывал свою натуру эгоистичного грубияна. Она с досадой подумала: жаль мама не успела научить её гипнозу, от которого человек забывает даже как дышать. Тогда у Лютера попросту не было бы ни возможности, ни власти говорить такие оскорбительные вещи.       — Да как вы смеете… — прошипела Элисон.       Лютер, будто провоцируя, с ухмылкой ожидал ответа.       — Элисон, держи себя в руках, — Эндрю положил руку ей на плечо и прошептал так, чтобы только она услышала: — Я всё улажу.       И несмотря на то, что Элисон не просила за неё заступаться, вмешательство Эндрю лишним не стало бы — поскольку им всё ещё нужно узнать, есть в Лютере что-то ещё более ужасное, чем его характер.       — Я всё же настаиваю на том, чтобы моя спутница присутствовала при разговоре, — решительно заявил Эндрю.       — Отклоняется. В моём доме придётся играть по моим правилам, соглашайтесь или уходите.       Эндрю чуть не поперхнулся возмущением.       — Ваш статус не позволяет указывать нам что делать, — стальным голосом произнёс он.       — Наглость и хамство не дают вам ровным счётом никаких преимуществ, кроме того, что вы настраиваете окружающих против себя, — подхватила Элисон.       — Кого же я настраиваю, позвольте узнать хотя бы? — с наигранной участливостью поинтересовался Лютер.       Вполне понятно на что он намекал — жена смотрела на него будто души не чаяла, её камеристка держалась особняком, не вмешиваясь, явно привыкшая к такого рода высказываниям и растерявшая жажду пререканий, и даже экономка отзывалась о нём с должным уважением.       Посреди этих баталий в гостиную робко зашла Фиона:       — Госпожа, Марджери велела позвать вас. Отвар готов.       Адель легко улыбнулась и, впервые отвернувшись от Лютера, нашла взглядом Элисон, предложила:       — Элисон, дорогая, может составите мне компанию? Расскажите о рецептах, которые вам известны. Я так хочу узнать больше полезного и интересного.       Честно говоря, просто в голове не укладывалось, как рядом могли сосуществовать настолько разные люди — чуткая, умиротворённая Адель и грубый, хладнокровный Лютер. В то время как она стояла за него горой, он только снисходительно усмехался, говоря:       — Адель, любимая, сколько раз я тебе повторял, что твои травы — это полнейшая ерунда с привкусом суеверия?       Даже если его слова и задели её, то полуулыбка Адель почти не дрогнула. Она только спросила:       — Мы с Элисон пройдём в столовую, если ты не против?       Лютер кивнул, давая своё согласие. Или же разрешение?       — Я не соглашалась, — Рейнольдс нахмурилась, сложив руки на груди.       От умоляющего взгляда Адель внутри что-то надломилось. Было сложно объяснить, но Адель умела располагать к себе людей и когда предлагала им свою компанию, то отказываться от неё казалось совершенно невежливо — появлялось ощущение, будто не имеешь права подводить человека, смотревшего на тебя с такой ласковой надеждой во взгляде.       Элисон посмотрела на Эндрю, который без слов давал ей самой сделать выбор: остаться с ним, настаивая на присутствии во время разговора в кабинете, или же пойти с госпожой в столовую.       «Ты справишься один?» — сомневалась она.       «Я сделаю всё, что в моих силах, ради нашей цели» — читалось в его ответном взгляде.       — Ладно, — сдалась она. — Пойдёмте, госпожа.       После того, как они ушли, и Лютер остался наедине с Эндрю, то не удержался от самоутверждающего:       — Вот видите, Ваше Высочество, женский ум поверхностный и легкомысленный. Он попросту не приспособлен к концентрации внимания на чём-то определённом и, следовательно, никак не подходит для помощи в решении серьёзных проблем.       Идя за ним по лестнице, Эндрю уточнил, верно ли всё понял:       — Про Королеву вы думаете так же?       — Этот вопрос был предсказуем, — судя по голосу, Лютер совершенно беззастенчиво усмехнулся. — До вчерашнего дня все считали вас холостым, но если бы вы обзавелись невестой, то, во-первых, поняли бы о чём я говорю, а во-вторых, сразу бы оскорбились за её честь, как и полагается истинному джентльмену. Но поскольку спутницу жизни вы так и не нашли, то, очевидно, что первая, о ком вы вспомнили после моих слов, — ваша мать. Однако, странно здесь то, что вы сами не понимаете: это исключение из правил. Королеву воспитывал Король и, что не менее важно, — жизнь, а не сборище служанок и правила моды. Она достойна своего престола.       Ледяным, яростным взглядом Эндрю упёрся в спину Лютера и предупреждающе сказал:       — Похоже на лицемерие.       — Поживите с моё и поймёте, что всё на свете так или иначе не является в полной мере тем, на что должно быть похоже. И не нужно воспринимать чьи-то слова за чистую монету просто потому, что надежда в лучшее не позволяет вам увидеть картину происходящего целиком. Таким образом, само по себе лицемерие прошивает весь мир вокруг, делая некрасивой только его «изнанку», но лицевая часть остаётся привлекательной. Её хотят делать привлекательной.       Только когда они оказались в кабинете, за закрытой дверью, Эндрю спросил:       — Если все — не те, за кого себя выдают, а всякое недоразумение можно оправдать не вовремя раскрытым лицемерием, то значит ли это: вы не отрицаете, что недоговариваете нечто важное ради собственной выгоды?       Вполне расслабленно стоя у своего массивного письменного стола, Лютер явно чувствовал себя более уверенно, чем когда-либо, — против чужих наводящих вопросов и недообвинений он находится на своей территории и явно понимает, как можно отвести подозрения от себя. Но и Эндрю не намерен сдаваться просто так.       — Даже если бы это что-то значило, вы бы не смогли доказать, — спокойно отозвался Лютер, зная, что, скорее всего, спровоцирует кронпринца. — Жизненные убеждения не идут вровень с настоящими преступлениями.       — Я приехал сюда именно для того, чтобы провести границу между преступлением и тем, что таковым не является, — резко высказал Эндрю. — Соответственно, решать, что к чему, буду я.       Во взгляде Лютера промелькнула жалость, но всего на пару секунд. В остальном его лицо искажала всё та же неоправданная наглость.       — Тогда позвольте предупредить: вас ждёт разочарование. Оставьте эту идею, на кой чёрт стараться опорочить чью-то честь? Она даже звучит абсурдно и совершенно неподобающе для человека вашего статуса.       — Из-за вас, всех вас, кто посадил Натаниэля в тюрьму, — сквозь плотно сжатые челюсти проговорил Эндрю, вспоминая заседание и полное игнорирование его аргументов в пользу защиты возлюбленного. — Я говорил это Её Величеству и повторю вам: я буду бороться против несправедливости, особенно из-за которой может умереть человек.       Усмехнувшись, Лютер прикрыл глаза, поднял ладони и… стал медленно, почти издевательски, аплодировать.       — Ох уж это отчаяние, так интересно наблюдать, аж глаз не оторвать, — он снова посмотрел на Эндрю, но уже не столько с готовностью спорить, сколько с раздражающим интересом. — Честно говоря, мне нравятся такие как вы — борцы за честность и справедливость! Есть только маленькое «но» — мир никогда не будет настолько идеальным, чтобы вы перестали существовать. Но это и не плохо, так? У каждой из сторон сохраняются преимущества. У нас, реалистов, — потому что за вами увлекательно наблюдать, а у вас, альтруистов, — потому что не можете насытиться удовольствием от своих бескорыстных деяний.       — Если вам угодно, представьте меня корыстным. Я делаю это ради Натаниэля, не для кого-то ещë. Ради нашего будущего.       — А есть ли оно — будущее? — прищурился Лютер.       Вопреки тому, что Эндрю думал и мечтал о том, как могла бы сложиться его жизнь, если бы план сработал и Натаниэль выжил, на протяжении некоторой части ночи, а также утром, на протяжении долгой дороги, он всё равно каждый раз попадался в ловушку душераздирающей вины, тревоги, боли бессилия и злости на всё вокруг. Но сейчас уверенно заявил:       — Будет.       К его удивлению, Лютер кивнул и «отступил»:       — Ваша взяла. Спрашивайте, за чем пришли.       Радости Эндрю, конечно, не ощутил, но начал говорить уже заготовленный текст:       — Вы можете нам помочь. Мне нужно, чтобы Совет пересмотрел приговор. Я понимаю, что такое возможно только в случае протеста большинства. Поэтому предлагаю вам-       — Нет, — перебил его Лютер. — Вот уж чего абсурдного я не делал в своей жизни — так это не оправдывал преступников. Я не собираюсь отговаривать вас от идущей вразрез с моими нравственными принципами идеи, — вижу, что бесполезно — но и способствовать её реализации не хочу. Сколько голосов «против» у вас уже есть?       Эндрю сжал кулаки и ответил прежде, чем осознал, что правда в данной ситуации — не самая сильная из его карт:       — Один.       Удивлённый Лютер уточнил:       — Вы же помните, что казнь уже завтра?       — Да, — процедил в ответ Миньярд, посчитав вопрос неуместным и грубым.       — Тогда вам стоит поторопиться попытать удачу с другими советниками.       Но отступать так просто Эндрю не собирался. Не для того они приехали сюда, наслушались всего от Марджери и Адель, чтобы сейчас уйти ни с чем.       — Я вижу, как за отговорками и лицемерными шутками вы что-то скрываете.       — Это всего лишь подозрения, они ничего не стоят, — только и пожал плечами Лютер. — Приходите, когда у вас будут доказательства что ли.       Обдумав всё ещё раз, Эндрю в голову вдруг пришёл вполне стоящий и уместный вопрос, потому как Лютер, мягко говоря, похож на человека, который плевать хотел на мнение и чувства других людей. Так что вопрос, который должен был дать что-то более существенное, чем двусмысленные отговорки, не заставил себя долго ждать:       — Как много времени вам понадобилось, чтобы подмять под себя окружение?       — Год или два, точно вам не могу сказать.       — Обидно наверное будет, когда всё это рухнет из-за одной оплошности, — намекая на крах царства раздутого самомнения, сказал Эндрю.       — Возможно, — равнодушно отозвался Лютер.       После молчаливой перепалки взглядами, Эндрю решил уточнить, есть ли у него в действительности право узнать всё, что вызывает подозрения:       — Я могу спросить всё, что посчитаю нужным?       Ответом послужил кивок и на редкость покладистое:       — Разумеется, Ваше Высочество.       — Что за история с тем мальчиком, Арчи?       Не то чтобы случаи с неповиновением слуг хозяину считались редкостью, но, как правило, от людей способных на такое, можно ожидать опасность заранее. А если речь идёт, скажем, о подростке, то детали не сходились — он, должно быть, с детства рос под чьим-то непосредственным руководством и командованием, тогда почему спустя годы службы вдруг напал? Даже ребёнок в состоянии составлять простые следственные связи, понимать, чем это закончится, и вовремя отступить.       Но совпадение ли, что случилось это именно с Харландами? Не с кем-то другим, а с советником, о котором даже в личных делах не осталось ничего подозрительного и хоть немного нелегального.       — Он оказался на редкость злопамятным, представляете? — досадливо нахмурившись, задал риторический вопрос Лютер. — Запомнил какие-то нелестно сказанные мной однажды слова, дождался дня, когда дома не будет никого, кроме меня и пары слуг, и напал. Сначала пытался подмешать в чай какую-то дрянь, но я пить не стал, вот он и разозлился — набросился с кулаками.       Ужасало в происходящем прежде всего осознание: ребёнок взрослому — не соперник. Все здесь говорили о данном инциденте с таким трагизмом, как будто Лютер был бы не в состоянии остановить Арчи. Но ему бы это труда точно не составило, так в чём же дело? Поэтому Эндрю настороженно спросил:       — И что… с ним сейчас?       — Он в тюрьме, — как ни в чём ни бывало ответил Лютер. — Его приговорили к казни как раз в то время, когда вы ещё считались пропавшим.       — Он же ребёнок? — уточнил Эндрю, надеясь, что он, может, просто запутался в деталях и слуга старше, чем ему кажется.       Навряд ли, — подсказывало дурное предчувствие.       — В ноябре ему исполнилось бы двенадцать, — подтвердил Лютер.       — Это неправильно, — возразил Эндрю. — Даже если он виноват в неподобающем поведении, нельзя же приговорить ребенка к такому жестокому наказанию!       С каждой минутой ситуация становилась всё более абсурдной. И Эндрю как будто оставался единственным здравомыслящим человеком, которого дело о взаимоотношениях слуги с хозяином хоть и не касалось напрямую, но и оставить всё это без внимания он уже не мог.       — Он угрожал лицу государственной важности. Даже это для вас не стоящий аргумент?       — А чем же тогда столь важная персона могла так разозлить слугу? — практически не скрывал своей рвущейся наружу ярости Эндрю.       — Это не ваше дело. Я со всеми строг и требователен, но не убивать же меня за такие издержки работы.       — Вы лицемерный эгоист, — резко выплюнул Эндрю. — Пытаетесь сделать вид, будто работа виновата, что вам глубоко плевать на других. Но это не так. Вы гниёте изнутри.       Равнодушие стало покрываться трещинами по лицу Харланда-старшего. Он смерил Эндрю предупреждающим взглядом и опасным холодом в голосе:       — Не советую говорить такие грубые неуместные вещи.       — После всего вышесказанного из нас двоих грубые вещи говорю именно я? — усмехнулся Эндрю.       — Мало того, что вам хватает смелости их говорить, так вы ещё и делаете это только ради того, чтобы вывести меня на чистую воду, — возмущённый чужой наглостью Лютер ненароком подтвердил, что ему всё-таки есть что скрывать. — Или склонить к вашей безумной затее.       — Как видите, у меня получилось заставить вас признаться, что вам есть что скрывать.       — Это мало что вам даст, не так ли? — возвращая себе победную усмешку, спросил Лютер.       — Я узнаю правду, как бы усердно вы её не скрывали. Теперь у меня есть более точные вопросы, им не хватает только ответов. Но их я могу найти и без вашей помощи.       — Не сочтите за грубость, но вам навряд ли хватит времени, — с нарочитой любезностью сказал Лютер. — Часы тикают и тикают, у вас осталось меньше дня.       — По крайней мере, теперь я знаю, что искать, — уверенность Эндрю крепла на глазах.       С этими словами он покинул кабинет, открыв дверь так резко, что она с треском врезалась в стену. Разочароваться от досады Эндрю позволил себе только на лестнице. Что, если Лютер обманул его? Что, если никакого «обозлившегося» мальчика нет и в помине, а его самого просто решили провести по ложному следу?       Но не могли же они знать, что мы приедем именно сегодня и заранее подговорить всех в доме следовать плану, — старался логично размышлять Эндрю, спускаясь по лестнице.       На первом этаже в гостевой гардеробной он дождался Элисон, которая подошла несколько минут спустя и поначалу выглядела то ли нетерпеливой, то ли раздражённой.       С доброжелательной улыбкой Фиона вывела их на улицу и, пока она ходила к стойлам за их лошадьми, Эндрю не без надежды на лучшее спросил:       — Ты узнала что-нибудь?       — Нет, — фыркнула Элисон. — Вообще ничего! Я думала, что если Адель так настойчиво просила меня пойти с ними, то, может, решилась рассказать что-то, что может нам помочь. Серьёзно, я была уже готова поверить, что Лютер втайне её избивает и против воли держит днями дома, но она действительно просто хотела узнать у меня пару новых рецептов для отваров! А у тебя что? Выяснил что-то?       Эндрю отрицательно покачал головой.       — По тому, как Лютер видит мир, стало ясно, что никто не представляет для него такой же ценности, как он сам для себя. И своё прошлое он оберегает. Но помнишь тот случай с мальчиком и нападением? Что-то тут не сходится. Адель говорила, что мальчик был довольно хорошим и прилежным раньше, а Лютер утверждал, что Арчи давно затаил на него обиду.       Элисон задумалась, обведя хмурым взглядом окна первого этажа особняка. Какой же всё-таки большой дом для небольшой горстки обитателей… И неужто именно поэтому все они заодно?       — Надо узнать в чём дело, — твёрдо сказала она.       — Мы успеем. Должны успеть.       По возвращению в замок положение дел сильно не улучшилось.       Да, им удалось отговорить Роско.       Но в противовес первому успеху — про Иирона всё ещё ничего не было известно.       Насчёт Лютера имелись лишь догадки и туманные подозрения. Осталось только найти преступление.       Про Мориса также не нашлось ничего существенного, что могло бы помочь в деле.       Занятый этими размышлениями Эндрю вечером пропустил ужин, проигнорировав приглашение от Королевы. Аппетита не было совсем, вместо него — жажда докопаться до правды. Ради Натаниэля. Ради них.       И к решению усложнившейся задачи он решил подключить того, кто вчера уже помог им. Как и утром, Эндрю никого не поставил в известность, куда уходит и почему. Скорее всего, до этого никому не было дела, так почему его должно беспокоить, кто и что подумает? Пусть мать с братом живут в ожидании пока он одумается, а он будет ждать, когда они поймут, что в нём есть нечто более стоящее и важное, чем ориентация отличающаяся от других. Вот если бы они могли отнестись к его признанию с той же лёгкостью, с какой это сделал Натаниэль когда-то, было бы легче…       «— Ой-ой, что же получается: наш дорогой кронпринц, оказывается, совершенно равнодушен к прекрасным придворным дамам? — промурлыкал он.       — Верно. Но я не равнодушен к дерзким пиратам, так что будь осторожнее, — Эндрю подмигнул ему, зная, что если играть по правилам Натаниэля, то награда может оказаться более чем стоящей.       — Я удостоен великой чести держать Вас за руку… хотя вам, наверное, не привыкать?       Эндрю не понял, к чему относится последняя фраза, но предчувствие появилось не особо приятное.       — В каком смысле?       — Я к тому, что не может человек вашего статуса быть одиноким в таком возрасте. Или это из-за?..       Он не договорил, но Эндрю дополнил за него:       — Да, из-за ориентации. Мне никто не нравился так же сильно, как ты. Никогда. А поскольку фиктивные браки мне противны, то официально я «одинок».       — Но теперь-то у тебя есть я, — улыбнулся ему Натаниэль. — И точно так же, как твои предпочтения о наглых пиратах воплощаются во мне, я вижу в тебе мои мечты о прекрасном юноше с добрым сердцем и светлым взглядом в будущее.»       К тому моменту, когда воспоминания вспыхнули огнём отчаяния внутри, Эндрю уже вышел во двор в поисках Кевина и, слава Богу, нашёл его разговаривающего с солдатами. Чем бы они не были заняты, стоило Эндрю подойти к ним, все как один приставили ладонь к виску и одновременно поприветствовали:       — Здравствуйте, Ваше Высочество!       — Здравствуйте, — устало ответил Эндрю. — Кевин, позволь тебя на минуту? Нужно поговорить.       — Конечно.       Когда они отошли в сторону, Эндрю понизил голос и спросил:       — Пока я был в отъезде, стало известно что-то о дальних плаваниях, спонсируемых Иироном?       — По вашему запросу из порта поступил список зарегистрированных товаров, которые прибыли с тех плаваний. Среди них сахарный тростник, хлопок, шёлк, шерсть, кофе, кожевенные изделия…       Чем больше Эндрю слушал, тем больше ощущал почти осязаемую зацепку в руках.       — Это контрабанда, — больше с одобрением, чем с досадой, заключил Эндрю.       Кевин кивнул и дополнил:       — Ни груз, ни состав команды не были зарегистрированы в те дни, хотя должны были.       — Что грозит советнику Иирону, если мы предъявим ему это обвинение в незаконной перевозке запрещённых, несертифицированных, к тому же дефицитных товаров? — с готовностью спросил Эндрю, надеясь, что им действительно попался в руки весомый аргумент для шантажа.       — Штраф, я думаю.       Поразмыслив над штрафом, Эндрю решил, что может это и немного, но также это всё, что у них было, и даже если с первого взгляда угрозами напугать состоятельного человека не так уж просто, они могут добавить масла в огонь и припугнуть Советника испорченной репутацией.       — Хватит и этого, — кивнул Эндрю, продумав в голове дальнейший план на вечер. — Кевин, мы выдвигаемся немедленно.       — Есть, Ваше Высочество!