Королева-пленница

— Госпожа, — слуга Ганглати склонил голову, войдя в залу, где отдыхала Хель. Его голос дрожал, выдавая чрезвычайную взволнованность. — Простите, госпожа, что беспокою… Вам лучше лично увидеть его… он говорит странные вещи… — О ком ты? Неужели мертвец смог так поразить тебя, что ты забыл обычную ленность? — холодно спросила Хель, поднимаясь с трона и направляясь ко входу в чертог. Ганглати, весь дрожа, проговорил: — Он называет себя асом. Хель нахмурилась. Каждый раз, когда в её жизни появлялись асы, добром это не кончалось. — Как Гарм пропустил его? — резко поинтересовалась она, зло глянув на слугу. Тот застучал зубами от страха, не смог ничего вымолвить, только плечами пожал. — Он мертвец, госпожа! — Ганглет уже ждала их у порога, растерянно переводя взгляд с Хель на Ганглати и обратно. — Ас, но мертвец, вот Гарм и не тронул его. Чушь. Один никогда бы не позволил кому-либо из родичей умереть бесславной смертью, силой бы затащил в свою Вальгаллу. И всё же слуги никогда не лгали Хель — так не значит ли это, что Всеотец снова выдумал какую-нибудь подлость? Хель замерла на пороге чертога. Мертвец, что назывался асом, беседовал с покойниками, окружившими его и внимавшими его речам. Но стоило им заметить госпожу, как тут же все разбрелись по сторонам, бросая отчаянные взгляды на молодого мужчину. Он повернулся к Хель, и она тут же узнала это лицо. Заговорил — и голос воскресил воспоминания. — Приветствую, владычица Хель, — он чуть склонил голову в знак уважения. — Не думал, что нам суждено вновь свидеться так скоро. — Бальдр, — сорвалось с губ Хель. Его голос, мелодичный, глубокий и умиротворяющий, сопровождал её в самые ужасные минуты жизни. Когда асы вели детей Локи на суд, Бальдр шёл рядом с ней, понурой и закрывшейся от мира за длинными тёмными прядями волос. Пытался завести беседу, даже порой смеялся, но тут же замолкал и вздыхал — Хель была не в настроении для разговоров, потеряв дом и семью. Раньше он был одним из её конвоиров — пожалуй, самым милосердным. Сейчас же настало её время стать тюремщиком Бальдра. — Скажи, как умер ты? — спросила Хель, жестом приглашая аса пройти за ней в чертог. — Вижу, что не в битве… Но разве может сын Одина погибнуть иначе? — Всего лишь случайность, — он слабо улыбнулся. Хель вгляделась в его фигуру внимательнее. По одеяниям напротив сердца рестеклось кровавое пятно. — Убийство, — жёстко возразила она. Бальдр качнул головой: — Убийство предполагает наличие убийцы. А я никого не хочу обвинять. Хель лишь поморщилась. Быть может, и хорошо, что теперь Бальдр вдали от остальных асов. Можно было клясться на крови, что только он придерживался такой идеологии. Один скор на расправу, поэтому Хель была уверена: ей недолго ждать того, кто на самом деле ответственен за смерть вечно юного аса. Как ни странно, после появления одного аса в Хельхейм вскоре пожаловал и другой. Хель, едва узнав об этом, приказала ввести его в чертог. Хермод, один из сыновей Одина, почтительно преклонил пред ней колено. — Владычица Хель, все миры уж облетела дурная весть о кончине Бальдра. Прошу от имени моего отца, от имени жены Бальдра, безутешной Нанны, от имени сына его, юного Форсети, и от имени всех асов и ванов — единственный раз во веки веков позволь нарушить порядок вещей и вернуть мертвеца к жизни. — На то он и порядок, что подчиняются ему все до единого, — холодно ответила Хель. — А впрочем… Уже несколько дней бродил Бальдр по пустошам Хельхейма. Странное дело, но тело его не холодело на стылом воздухе, взгляд оставался таким же мягким, а голос не исчезал, истончившись до хрипа. Он продолжал беседовать с безмолвными душами, и те тянулись к нему, как чахлые ростки тянутся к солнечному лучу. Пожалуй, даже многие годы в царстве мёртвых не смогли бы по капле вытянуть из него жизнь — так много было в Бальдре этой силы. Когда умирает любой другой человек, он лишается всего, что есть в девяти мирах. Со смертью Бальдра чего-то важного лишились сами миры. Пожалуй, можно дать мирам один призрачный шанс. — Впрочем, правила имеют порой исключения, — вздохнула Хель. — Но никакое исключение не возникает на пустом месте. Если правда так важен для вас Бальдр — что ж, докажите это. Пускай все живые существа во всех мирах оплакивают его, скорбя до глубины души. И только в этом случае я отпущу его из Хельхейма. Хермод вновь склонил голову и поспешил покинуть мрачные чертоги королевы мёртвых. Условия были предельно ясны — зачем же ещё утомлять друг друга ненужными расспросами? Скорбь всех миров оседала в Хельхейме, и после ухода Хермода полилась она широкой рекой, белым туманом затопляя бесплодные поля. Она сковывала мёртвецов беспросветной печалью, клубилась в их пустых черепах и вытекала белыми слезами из глазниц. Даже слуги Хель поддались этой скорбной реке, не слышали приказов хозяйки и растерянно бродили по чертогу. Бальдр окунал руки в эту скорбь, на его светлый лик ложилась тень. Он безотчётно произносил имена тех, кто проливал за него слёзы, слова срывались с его губ белокрылыми призрачными мотыльками. Он поднял глаза на Хель, которую вся изливающаяся скорбь ничуть не трогала, и спросил: — Разве не довольно? Столько боли — искренней боли и печали разлито, неужели не довольно? — Я выразилась ясно, — резко ответила Хель. — Все и каждый. До последнего отшельника и душегуба. Если хоть один откажется — сделки не будет. — Мне всё равно на твою с Одином сделку, — тихо проговорил Бальдр. — Я хотел, чтобы никто не страдал из-за меня — а сейчас страдают все, и я чувствую каждое мгновение их боли. — Нет, в этом-то и дело. Не все, — возразила Хель. Прислушалась к шёпоту скорбной реки. — Почти все. Не хватает всего одного. Если и он прольёт слезу печали — ты будешь свободен. Я держу своё слово, в отличие от асов. Но заветная слеза не пролилась.