Королева-пленница

Когда на земли Мидгарда опускались морозы, а воды его сковывали льды, наступал день, в который солнце не всходило над горизонтом. Наступала самая длинная ночь, священное время Йоля. Границы между мирами истончались, богам было легче проникнуть в мир людей, а живым — обернуться мёртвым духом и странствовать бестелесно по миру. В Йольскую ночь мёртвым дозволялось посетить живых — но лишь тем, у кого сохранилось достаточно воли, и не важно какой — благой или дурной. Да что мёртвецы — сама Хель, бывало, являлась в Мидгард, но лишь в самые лютые зимы и лишь на одну из двенадцати ночей — в самую тёмную ночь солнцестояния, когда земли живых мало отличались от хладной обители мёртвых. Но, сколь ни был силён мороз, как бы не лютовали бураны и метели, их холод не мог притушить огня в сердцах людей. И в ночь солнцестояния, наперекор мраку и стуже, по всей земле загорались громадные йольские костры, чьё пламя, казалось, возносилось до самых небес, опаляя застывшие облака. Сила, сосредоточенная в сердце пламени, притягивала людей, что не хотели оставаться в одиночестве. И, прогоняя страх и тьму, они вспоминали слова древних легенд и напевно, протяжно вторили музыкальным звукам тальхарпы. А в середине ночи, на пике силы, разлитой по миру, они вдруг становились серьёзными — чувствовали, что наступает момент, когда можно изменить судьбу. Давали обещания на будущий год — и теперь то были не просто слова, но предсказание и священная клятва. Но сколь бы долго не длилась ночь, люди рано или поздно расходились по домам. Костёр, в который больше не подкидывали дров, угасал на морозном ветру, и от него оставались лишь еле тлеющие угли. И только тогда сама Хель могла подойти к нему без страха перед его обжигающим жаром. Протягивала руки к тлеющим углям, ловя остатки тепла. Мёртвую руку бесполезно пытаться согреть, даже в огненном сердце костра она останется такой же холодной. Зато живая впитывала крохи былого пламени жадно, словно очнулась от болезненного сна. И то была почти правда — что есть пребывание в Хельхейме, как не дурной, бесконечный сон? Ветер заставлял нутро углей разгораться ярче, прежде чем погасить их окончательно. И угли отдавали Хель всю магию, впитанную из заветной ночи. Жар сердец жителей Мидгарда, которые, собрав костёр, бросили вызов холоду и тьме. Тепло их прерывистых дыханий, эхо песен и отзвуки клятвенных фраз. И, когда последняя искра должна была погаснуть, угли вздыхали в последний раз — и Хель сжимала в живой руке крошечную сущность костра, его истинное сердце. И тогда сердце самой Хель, что казалось замершим навсегда, больно стукало о грудную клетку. В сердце каждого костра лежит общее воспоминание, смутное, для разных людей принимающее разные обличья. Для Хель это воспоминание являлось запахом дыма очага, мягкостью волчьей шерсти, тихим шипением змея, лёгким звоном железных листьев гигантских древес. И едва слышным женским голосом, что звал её по имени. Грел без огня, чтобы уже через мгновение исчезнуть, вновь оставив Хель посреди морозной пустоты. В Йольскую ночь истончались границы между мирами. Но Хель не нужны другие миры. Она использует это волшебное время, чтобы хоть на пару секунд разорвать грань между настоящим и прошлым.