Королева-пленница

— Зря стараешься. Хель подошла неслышно. Так ходит только она да сама смерть, чьё дыхание едино с хладным воздухом Хельхейма. Но Бальдр не испугался, обернулся — на лице слабая, извиняющаяся улыбка. Сжал пальцы, и сквозь них просыпался пепел. — Здесь всё живое обращается мёртвым, — провожая этот пепел взглядом, жёстко сказала Хель. — Иначе никак. — Я всего лишь попробовал, — он пожал плечами. Голос его не выцвел за столько лет, его глубокое звучание колыхало промёрзшие небеса, волновало мертвецов, скованных беспамятством. Хель покачала головой. Он «всего лишь пробовал» уже не раз. Прямо из рук его тянулись стебли цветков, чтобы тут же завять, замёрзнуть, в пыль рассыпаться. И лицо Бальдра в эти моменты искажалось настоящей болью, ведь растения те были плоть от его божественной плоти и раз за разом умирали — как и он когда-то. Но что-то заставляло его проделывать эти бесплодные, мучительные эксперименты вновь. Неиссякаемая жажда жизни, не ведомая Хель, или же глупая надежда. — Вы не любите цветы? — вдруг спросил он, поднимая на неё глаза. И в них отражалось не серое небо Хельхейма, но зелень трав и молодой листвы, не тронутой гниением. — Мне они безразличны, — пожала Хель плечами. — Их участь печальнее, чем у прочих живых существ — рождаясь прекрасными, они, как и все, умирают. А смерть никого не красит. Бальдр разочарованно вздохнул. Вот уж у кого смерть не смогла украсть красоты: на лице его был тот же румянец, что и в первый день в царстве мёртвых, а кудрявые вихры отросли, и он убирал их под золотой обруч, что остался ему в наследство от прежней жизни. Молчание между ними затянулось. Бальдр словно хотел ещё что-то сказать, а Хель не могла отвести глаз от его печального лица. Такого прекрасного. Предназначенного для счастливой, беззаботной и долгой жизни. Но навеки запертого в её холодном мире. — Я мог бы приносить эти цветы вам, — чуть слышно проговорил Бальдр и, развернувшись, зашагал прочь. Хель заметила: снова тонкие побеги покрыли тыльную сторону его ладоней, мелкие листы прильнули к коже рук. Словно не мог он удержать своё вечное цветение. — Приноси, — молвила Хель ему вслед. С тех пор каждый день у дверей чертога она находила букет. Похоже, Бальдр нашёл способ заставить растения жить и в Хельхейме, вот только жертвовал теперь им свою горячую, бесценную кровь. Её капли блестели на бледных лепестках ромашек, оттеняли глубокий цвет ночных аконитов и усиливали аромат фиалок. Но стоило Хель взять цветы в руки, как самый прекрасный букет рассыпался, оставляя лишь пыль. С каждым днём букеты становились всё больше, пышнее, и окропляла её всё та же кровь — боль бальдрова. — Хватит, — однажды она сама отыскала мёртвого бога на просторах хельхеймских пустошей. — Довольно тебе истязать себя. Если воспринял ты просьбу мою как приказ, ты сильно ошибся. Впредь не трудись подносить мне цветы. — Как будет угодно вам, госпожа, — Бальдр, до того сидевший на земле, поднялся, чтобы поприветствовать Хель. Когда развернулся он, как странное зрелище представилось её взору: теперь стебли оплетали руки бога уже по самые плечи, и мелкая поросль перешла уж на спину и грудь. — Но, даже если не будете вы принимать даров моих, я продолжу их приносить, — он вырвал пару тонкостеблых ромашек, и из раны тут же закапала кровь, питая сорванные цветы. Он отвёл взгляд от Хель. — Я не могу заставить их умереть. Вот они и продолжают расти. Скоро доберутся до сердца, думаю, и уж тогда страданиям моим точно придёт конец. А у вас, госпожа, появится прекраснейшее дерево, всё в цвету… Хель подошла к цветущему богу, и тот замолк. Положила холодную мёртвую руку на его плечо, провела осторожно — и словно ножом всю поросль срезало прикосновение смерти. — Тебе и не нужно уметь убивать, — она взяла его протянутые руки, медленно принялась сводить с них коварную зелень. — И ни к чему мне деревья, их полно в других мирах. А ты, Бальдр, есть только у меня одной.