Королева-пленница

Железный лес умиротворяюще шумел листвой, кроны его могучих деревьев закрывали небо, и у земли царил привычный полумрак. Хель, ещё совсем ребёнок, обнимала мать за шею, пока та несла её на руках. Братья были рядом: Фенрир, навострив уши, крался впереди, а Ёрмунганд полз подле, скрытый старой прелой листвой. Ангрбода впервые вывела детей из дома, чтобы показать мир за пределами леса. Впереди забрезжил свет, и вскоре они вышли на опушку, залитую полуденным солнцем. Высокие травы тянулись к дарующему жизнь светилу, трепеща от редких порывов ветра. Фенрир принюхался к незнакомым ароматам, Ёрмунганд зашипел. А у Хель помутился взгляд. Тогда она была ещё мала и ничего не поняла. Но это был первый раз, когда она заплакала. Свет напугал её, обжигающие лучи сотнями игл вцепились в бледную кожу. Её живая половина была безжалостно атакована огненной силой солнца, а мёртвая осталась так же холодна, как и прежде. Хель прижалась к груди Ангрбоды, и слёзы оставили мокрые следы на плече великанши. Когда асы нашли их жилище, ей вновь пришлось выйти под солнце. Она шла, понурив голову, закрывая лицо длинными прядями волос, сутулилась и съёживалась от каждого резкого окрика своих конвоиров. Но, как бы она ни пыталась стать меньше, время шло и Хель росла — и солнце жгло всё сильнее. Половина тела будто горела в пламени печи, но девушка молчала, стиснув губы так, что они посинели. Убивающий свет и крики асов слились воедино, причиняли одинаковую боль. Она смогла вздохнуть спокойно, лишь когда её оставили в темнице Асгарда. Вернулись родные темнота и тишина. И Хель, что не проронила ни слова, ни слезинки на всём пути от дома, разрыдалась во второй в жизни раз. Нет, она не пыталась освободиться — лишь, обняв колени руками, сжалась в углу комнаты, и холодные слёзы облегчали боль обожжённой кожи. Единственное, чего она желала в тот момент — никогда больше не видеть ни асов, ни солнца. А затем тюремщик сообщил, что ей предстоит предстать пред божественным советом, который будет решать её судьбу. На рассвете. Ей хотелось выть от ужаса, выколоть глаза, чтобы навеки погрузиться во тьму, до мяса содрать живую кожу, способную чувствовать боль — но от страха нельзя было и пальцем двинуть, и Хель могла лишь беспомощно шевелить губами, безголосо звать на помощь. Но звать было некого. Когда её вывели из темницы, слёзы закончились. Осталась только глухая тянущая боль в груди. Хель согнулась, словно несла тяжкий груз, лишь бы не видеть ни враждебного света, ни асов, что разрушили её жизнь. Нужно было бежать. Спасаться — и гораздо раньше, когда её только вели из Железного леса с братьями на суд асгардов. Но как тут спастись, когда тело сковано без цепей, когда хочется сжаться в комок, стать меньше мыши и затаиться, притвориться мёртвой — или вовсе умереть? Лишь когда свет померк, а затем исчез вовсе в туманах Нифльхейма, Хель смогла взять себя в руки. Ей показали новую темницу — куда более просторную, чем комнатушка в Асгарде. Целое царство. И она была вольна занять его трон и повелевать мертвецами, погибшими без славы. И, хотя никто не охранял дверей Хельхейма, запрещая заключённой покинуть свою «тюрьму», Хель не стремилась сбежать. Этот мир у корней Иггдрасиля был так далёк от внушающего ужас солнца, как только это возможно. И ровно так же далёк от раскатистых голосов асов, от звуков которых всё внутри Хель замирало в панике. Всё-таки Один, как ни был коварен, был не обделён мудростью: ни одна другая тюрьма не сможет сдержать её лучше, чем та, из которой не захочется уходить. Однако боль, что поселилась в сердце Хель, требовала отмщения. И однажды, когда Фенрир проглотит ненавистное солнце, она выйдет навстречу своему второму главному страху — и узрит падение асов. И больше не будет ни страха, ни слёз.