точки

огромный зал разрывается голосами людей, пришедших на воскресную службу. вечер. пахнет ладаном, воском и чонгуковым напряжением. он поет и повторяет молитвы совершенно бездумно, скорее на автомате, чем по велению души. помимо вечерних служб по утрам чон приходит на хор, в который его родители чуть ли не пнули, потому что он один из немногих из их маленького городка, кто хорошо поет. петь парень любит, но родителям кажется, что любит — все подряд. и не предъявишь же, что, когда кажется — креститься надо. чонгуку девятнадцать, и он ходит в этот костел уже лет десять. до шестнадцати — по настоянию родителей, а после — сам. ради всеобщего бога? однозначное нет. в нем нет веры уж очень давно; еще в тринадцать для себя понял: бог есть только на словах. понятие — полый сосуд, заполнить нечем. чонгук — полон, но не тем. он солирует, акустика зала разносит голос по всему помещению, делая интонацию слишком завораживающей. на скамьях сидят люди; верующие или уверовавшие. несколько священнослужителей стоят по углам, но в обозримой зоне нет одного, из-за которого он здесь убивает свою жизнь, жжет фитили свечей и поет до хрипоты. делает подъем в высокий регистр, не переходя на фальцет. голос и ему самому кажется нереальным. чонгук поет без вибрации, одухотворенно и светло. напряжения будто бы и нет, но. тело отдельно от разума заковано в цепи, забетонировано и засыпано землей, пока что-то, что крутит ему живот — черви ли, пожирающие плоть? — усугубляет то темное и грешное, что живет в не таких уж маленьких и отдаленных закоулках сознания. вот там. на втором этаже, сокрытый перегородкой. там, где надрываются органные трубы. там, где вытащено много регистров к каждому из трех мануалов — иначе почему ему так громко и доходит до апофеоза? так невыносимо? чонгук даже не слышит собственного пения, в нем натягивается напряжение, что вот-вот порвется, если добавить еще немного давления. вот там, на втором этаже, сокрытый перегородкой органист повернут к ним спиной. дожидается своей очереди. слушает то, как на обертона распадается чонгуков голос. вот там сидит их священнослужитель, немногословный и кажущийся на первый взгляд мрачным в контрасте своих одежд и бледной кожи — дьявол устроился на полставки в их костел, не иначе. и все бы ничего, это всего лишь человек, который играет тут уже не сосчитать сколько, но. чонгука гладят по голове, чонгука учат пению, чонгуку вручают яблоко, алое-алое. чонгуку улыбаются на утренней службе самому первому и словно единственному и говорят: «хвала христу». он с замершим сердцем вторит: «хвала навеки», чтобы орган (óрган или орга́н?), что расположен по центру груди, зазвучал после аж в глотке, мешая петь. о чонгуке заботятся, чонгука помнят все эти десять лет, что он сюда ходит. чонгуку позволяют оставаться в костеле столько, сколько он пожелает: бродить по хрестоматийной библиотеке с огромными бумажными пылесборниками на полках и накрененными столпами света, падающими из окон, по пустым и темным классам воскресной школы, по местной кухне и даже жилым комнатам. бродит, мечтая быть зажатым человеком максимально добрым и светлым в каком-нибудь очень мрачном и безлюдном углу. оскверняет туалет, находящийся под залом, где ведется служба, залезая рукой в штаны и представляя юнги, склоняющегося над ним. усиленно давит всхлипы, горестные и вызванные сладостным ощущением надвигающегося оргазма. почему-то именно здесь — ярче. почему-то здесь — тоскливее. у юнги столько солнца в карих глазах, что они кажутся медовыми. чонгуку хочется, чтобы они темнели, когда юнги его видит. хочется, чтобы дьявола там было больше, чем веры в бога. хочется, чтобы юнги перестал быть священнослужителем. хочется склонить к греху, сделать чуть ли не невозможное — заставить забыть про обет безбрачия, который так раздражает и злит. чонгук знает, что бессилен, потому что бога и любви к каждому живому существу в юнги больше, чем желания владеть им. что уж говорить, этого желания наверняка нет вообще. только какая-то пришибленная отеческая забота. может, братская. после службы по традиции подходит несколько человек, восторженных его пением. однако чонгук рассеянно улыбается всем, кому нужен, но кто не нужен ему, и жжет дыру в этой перегородке, за которой скрыт юнги. давится своим томлением и мукой. изнывает и жарится в этом котле. когда юнги спускается вниз аки ангел и они сталкиваются, пробегает предательская мысль, что чон иногда жалеет, что родители отвели его сюда, хотя в отношении их с юнги… дружбы? такие мысли — богохульство. мин треплет волосы, улыбаясь едва заметно и расхваливая за старания. чонгука не волнует ни иисус, находящийся перед глазами все время, ни бог, этот бесплотный дух, обитающий здесь как движение чужих губ. здесь бог для чонгука только один.