точки

Чонгук хватает его за края кожаной куртки, Юнги от скрипа кожи — морщится. Лицо, как и большую часть времени, недовольное. В этот праздничный вечер — день рождения одноклассника, который собрал у себя чуть ли не весь Пусан — Чонгук опьянен болью, в которую упал, не успев добежать по обрушивающемуся полу к чему-то, за что бы смог зацепиться. — Не уезжай, — шепчет Чон в отчаянии, порывисто обнимая. Вокруг — праздничная какофония из как будто сблеванных кем-то конфетти, луж от пива и мусора из стаканчиков, упаковок и ошметков еды. Юнги — зерно этой какофонии. — Не уезжай, хен. — Чонгук, — запрокидывает голову Мин, чуть ли не повисая на чоновских руках. — Я же сказал, что буду здесь только летом. — Думаешь, я совсем дурак и не вижу, как ты на меня смотришь? — чистой воды бравада. Чонгук ни в чем не уверен, но пытается давить, из последних сил стараясь не реветь в открытую. Юнги как будто равнодушно ведет плечами. Чонгук шумно дышит: Мин его своей упертостью режет без ножа. Так чувствуется четвертование? Рваные края ран, вывернутые суставы? Бесполезно ли — таранить плечом гранитные стены? Бесполезно ли — кричать во все горло в безлюдном месте? — Юнги, — Чонгук сглатывает все: чужой выбор, свое отчаяние (которого не становится меньше), — я думал, что ты не уедешь. — Чонгук, ты думал, а я — уезжаю, — закрывает глаза, усмехаясь. Снисходительно. — Ну разве мы об этом не говорили, когда я ехал к тебе из Японии? Входя в розовые замки, не закрывайте двери. Не заметите, как потеряетесь. Не заметите, как поверите в собственные мечты. — Говорили, — всхлипывает. Слезы сами рвутся наружу. Стены в замке дрожат, норовя обрушиться. Под полом фундамента нет, поэтому если он упадет, то сорвется вниз на очень долгий полет. — Но я думал… я думал, что ты захочешь остаться из-за меня. Что, — заикается, — что я тебе нужен. Мин криво улыбается. Все состоит из улыбок, которые Чонгук начинает ненавидеть — они глубже заталкивают его под иловый слой в мутной реке. — Мои слова для тебя пустышка, Гук-а? Я ведь предупреждал, что будет больно, если я приеду. Мы ведь обговаривали, — мягко. — Я столько раз спрашивал, хочешь ли ты, чтобы я приехал. Столько раз говорили, будешь ли ты в силах держать себя в рамках дружбы, если не справишься потом с болью, когда нам придется попрощаться на несколько лет? Ты выбрал помнишь что? Совсем не дружбу. — А если мы что-нибудь придумаем, если, если, — Чонгук теряется в сотне предложений, которые вертятся на языке, но так и затухают, приземляясь на кончик. — Почему ты не можешь остаться здесь? Или я к тебе перееду? Ты же не привязан к месту работой или чем-либо еще? — Чонгук, — обессиленно, — перестань. — Почему ты уезжаешь? Должна же быть причина? — Не нужно разгребать дерьмо в моей голове, — бормочет, отводя глаза. — Нашел бы ты себе кого хорошенького и надежного, а не бесперспективного долбоеба с кучей вредных привычек, с бонусом в виде загонов на пустом месте. Если Мин хотел сделать еще больнее — сделал. — Зачем ты так? — горе застывает на лице. — Не нужен мне никто! — рявкает, качая в объятиях. Мин не отстраняется, но за это время даже не предпринимает попыток обнять в ответ. — Чонгук, — стереть бы с лица земли вот такую улыбку, — все, давай. Прекращай. Хватит этой драмы. — Просто попользовался и уехал? — несчастно. — Это несправедливо. Лицо Юнги не меняется, только приобретает натянутый оттенок легкости. Протискивает свою руку так, чтобы ласково и небрежно встрепать его волосы. Свет лампы накаливания, вот-вот собирающейся перегореть. — На такой ноте ты хочешь попрощаться? — Хен, — плачет, — пожалуйста. — Чонгук, — в сотый раз повторяет имя. — Чонгук, нет. — Я не смогу без тебя. — Сможешь. Я — не часть тебя. — Часть. — Чонгук. — Что, Юнги? — срывается. — Ну что? — Я о многом в жизни жалею. Не заставляй меня пожалеть и об этом. Я не держу тебя около себя, ладно? Если у тебя есть желание убить всю жизнь на мимолетные встречи — хорошо. — Тебе я настолько неинтересен? — Чонгук, — интонация едет, а сквозь трещины в лице проскальзывает печаль, — ты настолько не хочешь меня слышать? — вопросом на вопрос. Как оплеуха. Да, не хочет. На открытое и сочащееся кровью высыпают здоровенный шмат соли. Чонгук разжимает руки, жмурясь. Потому что понимает, что не имеет права удерживать, как бы не было больно, грустно. Потому что помнит (это черным по белому в их переписке): Юнги бесконечное количество раз его предупреждал, они посвятили этому не один день в их пятилетнем знакомстве. Потому что как бы не хотелось поступать эгоистично — Юнги заслуживает быть понятым и услышанным. Чонгук разжимает руки, а Юнги берет его — в свою — и переплетает их пальцы с тихим «спасибо».