точки

начиналось все с малого: я был занят по работе, а ты по учебе, мы перестали говорить друг другу «я люблю тебя», потому что поначалу казалось, что это неуместно — и так все понятно же, а потом, спустя много месяцев — не к месту, потому что уже никто не любил, как раньше. затем мы перестали желать друг другу спокойной ночи, приятного аппетита и хорошего дня, это казалось уже рутиной, которая никому не нужна, а потом она и вовсе забылась, потому что общение сходило на нет. смешно ли — убивающее все живое молчание принималось нами за взаимопонимание. становилось все меньше и меньше вещей, которые заставляли бы нас обращать друг на друга внимание. и я даже не про секс — он ушел от нас почти что самым первым. где-то на стадии потери «я люблю тебя» и «хорошего тебе дня, чонгук-и, юнги-хен». тебе больше не было интересно, что нового у меня на работе, а мне — как твои дела, но мы все равно продолжали переписываться по пустякам, говорить о чепухе, избегая чего-то существеннее исчезающих популяций животных. то есть, это, безусловно, важно, но в тот момент мне казалось что мы говорим немного не о том, это касается не нас лично. мне стало плевать на то, насколько красиво ты поешь, когда садишься под бок и горланишь рандомный набор песен. меня это стало даже раздражать. я перестал очаровываться любым твоим проявлением и очень долго думал впоследствии над этим. может, кризис? может, пройдет? я до сих пор не имею ответов на эти вопросы. только догадки или «если бы». постепенно я стал забывать, что, вообще-то, ты пиздецки смешной, а ты — что я когда-то смеялся. мы не ругались из-за бытовухи, каждый молча и на автомате убирал то, что раздражало, без бесед и профилактических пиздюлей. мы упрекали друг друга за что-то вначале, когда оба интуитивно чувствовали приближающийся конец. но начало конца было таким далеким от конца самого конца, что, наверное, в тот момент можно было объяснить наше бездействие после высказанных упреков. мы обижались на пустяки и не очень, часто говорили, а потом я понял, что я устаю. устаю от того, что первым все начинаю. и хотел узнать, сделаешь ли хоть что-нибудь для этого ты. ты извинялся за любой косяк, даже за тот, которого не было, а я молчал, не понимая, к чему все это, я же люблю тебя и меньше всего хочу твоей боли. ты извинялся, а я все равно не чувствовал отдачи. ты плакал ночами, а я не мог выдавить и слезинки, просто действительно не понимал, за что все это с нами происходит. однажды ты сказал, что я — бесчувственный идиот, а я — что ты эгоистичный кусок дерьма, а потом мы неделю не разговаривали. после недели — сделали вид, словно ничего не было. по сей день мы стирали «что-то» превращая в то самое «ничего». было и было. я молчал, потеряв какое-либо рвение к улучшению, да и поздно было уже спохватываться (хотя многие могут сказать, что никогда не поздно, но нет, было поздно и я на автомате оттягивал момент, когда скажу, что нам нужно заканчивать все это. проблема в том, что я не знал, какого мнения ты, но мне уже становилось — и вправду — все равно). я не виню тебя (хотя бывают вечера, когда я бы слукавил, сказав, что твоей вины в этом нет): я сбегал от проблем в студию, ты хоронил их в себе. и так вышло, что мне и тебе не хватило действий друг друга для того, чтобы продолжать любить. возможно, ты винишь меня за недостаточное количество реакций на твои действия. ты нуждался в количестве, а я терялся от недостатка качества. и дурость ли в том, что мы требовали друг от друга того, чего не могли дать? любить — кропотливая работа, к которой мы оказались не готовы и перегорели, потому что много всего свалилось. и если тебе когда-нибудь понадобится помощь, я непременно окажусь рядом. я все еще люблю тебя. тебе — недостаточно, меня — выматывает. ты все еще любишь меня. тебе — достаточно, а я — слеп как новорожденный котенок. и если ты когда-нибудь подумаешь, что обратиться ко мне за помощью — плохая мысль, то действительно плохая — именно эта. я привык терять людей и до тебя, даже плакать не буду (и у меня проблемы с этим). но как же до ужаса странно терять дом, где тебя ждали. смотреть на покрасневшие от мороза руки и понимать, что у тебя больше ничего нет за душой, а последние несколько лет ты где-то потерял. единственное, что во мне плещется — апатия. нет ни боли, ни стенаний. третий час ночи. тебя нет дома, а чемоданы как чужие — давно их не доставал из шкафа. я правда не понимаю, за что мы так жестоко поступили с нами. и почему я сбегаю без слов, надеясь, что ты достаточно стер меня из себя, чтобы не обратить внимания на то, что в эти самые несколько лет в этой квартире жил кто-то помимо тебя.