***
— Саша! — кричит человек, которого девочка пыталась забыть, вычеркнуть из своей жизни, не вспоминать встреч, голоса, облика. — Саш, я хочу поговорить. Брюнетка медленно поворачивается, безэмоционально глядя в противную рожу собеседника. Денис с улыбкой же смотрел в зелёные, уставшие глаза. — Возвращайся домой, — хрипит он прокуренным голосом. Тишина. — Я поступил в очередной раз, как сволочь, мерзкая гнида, жить на земле, которая не заслуживает, — он опустил глаза в пол, пряча там капли вины. Хотя, то, что от него осталось человеческого, давно уже было выжжено спиртным. — Прости мне пожалуйста. Я закодируюсь, устроюсь на нормальную работу, мы выберемся отсюда, и ты обязательно увидишь Питер! Саша, только поверь мне… — Я тебе не верю, — холодно чеканит девочка, не меняя стальной маски безразличия, хотя на самом деле, внутри кипит злость, обида, отчаяние, куча плохих воспоминаний, от которых хочется закурить. — Ты ещё ни разу не доказал, что готов меняться. Не в первый раз у нас случаются такие разговоры. Я не хочу тебе верить. — Я изменюсь, честно! — мужчина крепко хватает, наточившую лыжи, немку за запястье, не отпуская. Он тянет её на себя, желая затащить в дом, чтобы продемонстрировать какой же он молодец! — Пойдём, я покажу тебе, что уже начал идти по пути истины. Шефер вырвалась, брыкалась, но железная хватка не расцеплялась. Идти внутрь абсолютно не хотелось. — Отпусти, урод, — пыхтит она, дёргая руку. — Я не хочу! — Сашенька, — аж уши режет. — Пойдём пожалуйста, у меня для тебя подарок есть. — Лучший подарок для меня, это если бы ты застрелился! — Денис и бровью не дёрнул на оскорбление. Саша знала это лицо. Вроде и с благими намерениями, но одновременно скрывая в себе то самое, чего до животного страха боялась брюнетка. — Зачем так грубо, я же с миром пришёл, — сладко и чертовски противно, так, что подростку захотелось вывернуть всё содержимое желудка на Курагина. Урод. Этот тон означал только одно, что скоро девочки может и не быть. Вторая рука крепко хватает девятиклассницу за шею, сдавливая проход воздуху. Пара шагов и Шефер оказывается придавленной к стене. Кислорода катастрофически не хватает, кровь бурлит в венах, сердце начинает двигаться в темпе скерцо. Страх, животный страх сковал тело. Боясь пошевелиться, немка ждала приговора. То самое, чего она так боится, сейчас вцепилось в глотку, в любой момент готовое свернуть шею. Оно Так называет Александра состояние отчима, когда башню сносит, и он буквально не контролирует, что делает. Даже если не хочет, в случае раздражения он может натворить всё что угодно. Ледяные пальцы сжимаются на тонкой шее все сильнее. Воздуха нет. Девочка задыхается. Весь шум, голоса, звучат, будто в вакууме, нет ничего кроме этих коварных пяти пальцев. Готовых убить её прямо сейчас. Голова синеет, хрипы, издаваемые подростком начинают стихать, как друг хватка разжимается и чистый воздух попадает в лёгкие. Кашель, огнём раздирает грудь. Перед глазами белая пелена, а в ушах противный звон. Брюнетка падает на пол, стараясь отдышаться. Хрип за хрипом. Страх возможной смерти взвинчивает мозг. Лёгкое тело подхватывают на руки и куда-то несут, аккуратно кладя на мягкую поверхность. Слышится издали голос, взволнованный такой, громкий. По коже мурашками расходятся места, куда дотрагиваются руки этого человека. Пелена постепенно начинает пропадать. В нос ударяет отвратительный запах, вырывая девочку из прострации. Первый нормальный вдох, хриплый, жадный. В нос ударяют нотки знакомого парфюма. Глаза пока не фокусируются на предметах. Хотя бы вернулось ощущение реальности и слух. — Саша, милая, как ты? Что за хрень происходит?! — не сложно догадаться по этим хриплым, сладким ноткам на повышенных тонах, кто говорил. Резко повернувшись в сторону источника голоса, брюнетка смогла сфокусировать взгляд, испуганно глядя на спасителя. — Ар… Арсений Сергеевич, — запинаясь выговаривает она, прерываясь на частые вздохи. Мозг закончил загрузку, заставив действовать по заранее прогруженной системе. — Mädchen, was zum Teufel ist passiert?! * — пыхтит он, аккуратно приподнимая подбородок, чтобы разглядеть красные полоски от пальцев на бледной коже шеи. — Dein Vater, was für ein Psycho? Du hättest vor einer Sekunde sterben können! ** Внезапный приступ смеха заставил мужчину испуганно убрать руки, глядя в удивлении на, мягко говоря, странное поведение ученицы. — Не страшно, Арсений Сергеевич… Секунда, и лицо серьёзно, холодно и отрешенно. — Я звоню в полицию, — он говорил тяжело, сорвавшимся из-за стресса голосом. — Я не хочу в детдом! Они же заберут меня! Мне всего годик остался доучиться, и я уеду к бабушке. Пожалуйста, не звоните! — лицо раскраснелось от эмоций. Умоляющие зелёные глаза вгрызлись в душу учителя английского. Стало жалко эту не всегда послушную и вежливую девчонку. — Нельзя так! — наверное учитель хотел начать долгую триаду, но девятиклассница перебила. — У него так бывает. Клинит иногда, это проходит, честно, просто не надо выводить его из себя. Денис хотел измениться, он хотел пить бросить! Это я виновата! Я! — холодно говорит девочка. Ни один мускул её не дрогнул. — Позволь узнать в чём? — венка на шее пульсировала. Глаза были раздраженны и слегка напуганы. — Это неважно, я виновата — факт. Лучше скажите мне, почему вы вернулись? — Ты телефон забыла, — он достаёт смартфон из бордачка, подавая подростку. — А, — тянет девочка, выхватывая гаджет. — Спасибо, за всё спасибо. И за спасение и за телефон. Если бы не вы, лежала бы сейчас в чёрном пакете. — Да ладно, — он отмахивается, отводя взгляд на приходившего в сознание отчима Шефер. — Ты лучше скажи, что делать собираешься? — Ну… Домой я точно не вернусь, поэтому пойду зайду за вещами и пойду к другу. Он недалеко живёт. — Он знает хотя бы? — Да, я уже неделю у него живу. Вы его знаете — Шастун. — Антон? — брюнет, смотрел на Курагина, потиравшего затылок. — Ja*** — Seine Familie hat mich gut aufgenommen. Jeder kennt den Vater.**** — Kannst du dich beim ersten Mal besser mit wir verstehen? Wenn er nach dir sucht, wird er wahrscheinlich nicht daran denken*****, — он кивнул в сторону мужчины, морщась от отвращения. — Что ты можешь оказаться у меня. — Нет, я лучше к Антону, — только начала Саша точить лыжи, чтобы выйти, Арсений схватил её за руку. Опять… — Уверена? — он так посмотрел! — Хм… — и девчонка задумалась. Перспектива остаться у Попова немке нравилась, но одновременно пугала всей неловкостью. Как так остаться жить у незнакомого мужика, которого ещё и терпеть не можешь в школе? Сколько нервотрепки он доставил своими докапываниями по поводу внешнего вида и прочей херни. С Антоном было бы комфортные, хотя стеснять их, живя в этой и так небольшой квартире, было тоже неловко. С другой стороны Арсений Сергеевич вкусно кормит, у него большая, классная квартира, в которой они будут редко пересекаться. А у Шастуна метр на метр дорог. Кажется выбор выпал на… — А знаете, я хочу к вам! — резко выкидывает Шефер, наточив лыжи идти в квартиру за вещами. Арсений ещё раз преграждает путь, уведомляя, что пойдёт с ней. Собственно она и не против. Попов довольно хмыкает, осознавая свою правоту и превосходство, выходя из машины. Саша открывает железную дверь, которая и без домофона отворяется прекрасно. В нос ударяет неприятный запах сырости, перегара и сигаретного дыма. Обшарпанные стены, грязная лестница. Сашу абсолютно не смущает все это безобразие, а вот Попову стало не по себе. А ведь она здесь живёт… Лифт, старый и дряхлый отворил свои тяжёлые, скрипучие двери. Лампочка внутри мигала, пространство было маленьким, кнопки с нумерацией этажей были испачканы чем-то красным. — Здесь нос разбили моей соседке, — кивает в сторону красных пятен Шефер. Какой ужас… Вся эта атмосфера бедности вызывала у Попова страх. Люди живут в таких условиях. Алкашей, конечно, не жалко, а детей, подростков? Они чем виноваты, заслужив жизнь в этом клоповнике?! Вышли на пятом этаже. Саша подошла к обшарпанной двери с устрашающей цифрой девяносто. Дверь отворилась без ключа. Только Арсений переступил порог дома, в нос ударил запах дешёвого табака и старости. Брюнетка не разуваясь прошла в свою комнату, что находилась за бежевой дверью советского времени, испачканной запекшейся кровью. Учитель осматривал прихожую, вернее то, что от неё осталось. Линолеум с дыркой посередине, небольшая стенка-шкаф, половина крючков и ящиков, которой было распотрошено. Белые обои с чёрной крошкой, уже пожелтевшие от старости, были оборваны в некоторых местах. С какого года здесь ремонт не делали? Слева была дверь в туалет, вернее двери не было, был лишь дверной проем. Посередине комната Саши, в которой она скрылась, правее ещё комната, а слева, вглубине была скорее всего кухня. Арсений, приоткрыв дверцу в комнату подростка, увидел её, складывающей учебники в пакеты. Комнатушка была у неё маленькой. Даже слишком. Белые, как в психиатрической больнице стены, исписанные чёрным маркером напоминали палату сумасшедшего. Люстры в комнате не было, вместо неё болталась лампочка. На односпальной кровати валялась куча мягких игрушек. Обшарпанный стол с кучей фломастеров и карандашей по периметру напоминал мастерскую художника. Только художником Саша не была, и фломастеры валялись после очередной истерики. В комнате был ещё шкаф, вернее его подобие с оторванной дверцей, где громоздились кучи вещей. Упаковывая учебники, Шефер не слышала, как в комнату вошли. Арсений стал внимательно осматривать надписи на стенах. Денис чмо — было первое, что он прочитал. В какой-то мере он согласен с утверждением. Большой нарисованный Чудик с большим хвостом и рогами, красовался около не менее интересной надписи: Ненавижу, Арсений Сергеевич! М-да, многое я высказывал ей в порывах злости. Её поведение мягко говоря бесило меня, но я же не знал, что… «Хочу вскрыть вены», «Мой любимый мир ждёт меня снова», Отрежу член Курагину» и многие другие. Девочке явно нужна помощь. — О, Вы, здесь, — насмешливо проговорила Шефер, взваливая на плечи рюкзак с вещами, а в руки беря два пакета сЯ помогу ей!
Твёрдо заявляет себе мужчина, поглядывая боковым зрением на подростка, что строчила войну и мир в смс. Неприязнь как-то сама собой улетучилась, превращаясь в жалость. Первое впечатление, произведенное зеленоглазой на учителя в день знакомства на уроке, было раздражение, такой безалаберности, лени и хамству. Таких учеников Попов не любил никогда! Им же кроме своих развлечений ничего не надо. «Наверняка родители разбаловали» — думал он, когда смотрел в эти наглые, бесстрыжие глаза. Но, факт, того, что эта девчонка в совершенстве говорила на английском и немецком языках, заставлял хорошенько задуматься. Часто Саша выругивалась смачным немецким матом прямо на уроке. Понимали её или нет, абсолютно не волновало брюнетку. В машине неловкая тишина повисла где-то над Арсением Сергеевичем, что будто на иголках сидел. Ладони вспотели, а глаза не хотели фокусироваться на дороге. Как она так может спокойно сидеть, залипая в телефон? Её хотели убить или меня? Каменное спокойствие, холодные глаза, бегающие по экрану телефона, расслабления поза — всё говорило, что Шефер не нуждалась в успокоении души. Или нуждалась, но виду не подавала. — Странная ты, Саша, — выдыхает мужчина, улыбаясь левым уголком губ. — В смысле? — не отрываясь бормочет девочка, тоном полного расслабления, погружённая в своё занятие. — Тебе будто всё равно на произошедшее! — А на какую букву х мне должно быть по-другому? — глаза быстро перемещаются на профиль. — Ты же девочка, вроде, — пожимает плечами англичанин. — Откуда знаете? Может быть мальчик. В трусы ко мне заглядывал что ли? — Не смешно, — фыркает, театрально закатывая глаза. — Меня до сих пор шок не отпускает, а ты сидишь, будто ничего не произошло. — А что собственно за паника? — она всем корпусом, вернее, как позволил ремень безопасности, повернулась к нему, вопросительно глядя в голубые глазищи. — Мне не привыкать. Всякое случалось, что теперь трагедию из этого устраивать? — То есть подобное уже было?! — Да что же вы к словам цепляетесь? Вам разве не буква «ю»? — Ни капли, я вроде человек взрослый — учитель. Должен всё-таки нести ответственность за ученицу. — На кой хрен? — безразлично вопрошает она, вздергивая правую бровь. Вопрос остаётся без ответа. Тяжёлый вздох и мысли Попова начинают кружиться в вальсе, напоминая, что справа сидит ребёнок, обречённый на вечное несчастье жизни в этом прямоугольнике.