***
Голубое небо было просто по-издевательски чистым. Ни единого облачка, или даже намёка на него. Всё девственно синее. Эми лежала прямо на траве. Всё равно было, что одежда запачкается или порвётся от грубых, ещё не успевших хорошо показаться ростков. Ткань чёрной рубашки вздымалась каждый раз, когда Мидзуно глубоко вздыхала. Даже когда рядом послышались шаги, она не отняла взгляд от неба. Глупое чувство стыда не душило, а наоборот, распирало лёгкие своим объёмом. Было ощущение, что во всём теле разом поднялась температура, стало слишком много воздуха, который действовал как какой-нибудь поганый наркотик. Сердце билось быстро. Больше сотни в минуту. При всём желании у Эми не получилось бы расплакаться так, как она сделала это несколько дней назад. Точнее говоря, Мидзуно просто задрожала от слёз, сидя в покоях умершей матери несколько ночей назад. Годжо не знал сначала, стоит ли подходить. Поминки уже закончились. Эми ушла, как только сказали, что дальше будет ужин. Госпожу Кояма Макото похоронили в европейских традициях, в качестве дани уважения её французскому происхождению. Каменный склеп, возведённый на семейном кладбище, одиноко возвышался над остальными столбами с иероглифами. У чёрного заборчика цвели красные паучьи лилии. Их высадили по приказу госпожи Гудзи. Сатору всё-таки подошёл. — Ты даже не плакала? — Плакала. Но сейчас уже не могу. Годжо сел на траву рядом. Ладонями пригладил белые волосы. Как быстро события сменились. Ещё около месяца назад он искренне улыбался, сидя рядом с Мидзуно в Ночь Единения. А теперь вокруг пустой двор поместья и страдания с болью. — Мне не понять... Но я знаю, что это тяжело. — Не просто тяжело, — усмехнулась Эми. — Невыносимо. Понимать, что ты сделал всё, но этого оказалось недостаточно. Плоть Омиками госпожу не спасла. Это единственный известный случай, когда частичка Ватацуми только навредила, а не принесла пользу. Макото умерла через несколько минут после того, как приняла её. Наложенное проклятие оказалось либо слишком велико, либо было уже слишком поздно. Эми после этого почти ни с кем не говорила. С отцом, Мичи и Наоми даже видеться не могла. И находиться в храме тоже. Она использовала ценную плоть Ватацуми, чтобы вылечить мать. Которая, в конечном итоге, умерла. Как такое можно простить? И можно ли вообще? Гудзи-сама на похороны лично не явилась. Как и большинство жриц. Потому что им должно горевать по потерянной реликвии, а не навсегда исчезнувшей чьей-то жизни. Однако одиноко блуждавшая около поместья жемчужная лисица, грустно смотрящая своими алыми глазами на дом, немного ободрила Эми. Одно из воплощений Мико было рядом с ней в такой тяжёлый день. — Она не должна была умереть, — хмуро проговорила Эми. — Плоть должна была исцелить её... А в итоге, она её убила. Почему?.. Ответ сразу пришёл в голову. — Потому что я использовала целебные свойства не по назначению. — Ты не виновата, — твёрдо ответил Годжо. — Слышишь? Виноват тот, кто использовал на ней эту технику. — Это был кто-то из прихожан. Не думаю, что его когда-нибудь найдут. Проклятие долго спало внутри неё... Кто знает, может, если бы я могла его изъять... — Ты пробовала? — Мне запретили. Сказали, что опасно. Терять сразу двух было бы глупостью. И всем они сказали, что мама умерла от скарлатины. Так что виновников даже искать вряд ли станут. Эми села, руками оперевшись на землю позади. Выдохнула, всё ещё наблюдая неподвижный голубой фон наверху. Только едва заметная луна напоминала, что небо — нечто реальное, а не просто картинка, небрежно прилепленная на Землю. Из дома вышел Мидзуно Нэо. Крыльцо было сбоку, так что детей на заднем дворе он не заметил. Годжо внимательно оглядел мужчину и проследил, как он закуривает сигарету. Нэо достал телефон и ответил на входящий звонок. — Совсем охренел в такой день звонить? Грубый голос отца заставил Эми едва заметно вздрогнуть. Она посмотрела на Сатору. Он внимательно слушал. — Ничего. У меня жена умерла, если ты не в курсе... Спасибо. Но я не позволю тебе забрать её сейчас. Нет... Это ведь не значит, что я её не люблю. Каким бы херовым отцом я ни был, я не могу так поступить с ней... Мичи меня убьёт. Да и сам я себе не прощу такое... Нэо оглядел прилегающий к воротам лес. — Дай мне отсрочку... Хотя бы в год. Дети должны оправиться. Голос в трубке, видимо, оказался таким громким, что Мидзуно слегка отстранил телефон. — Слушай сюда, — грубо ответил Нэо. — Я и так отдаю тебе самое ценное — своё спокойствие. Что ещё нужно? Лишний год ничего не изменит. Займись пока, подготовь всё... А в следующем году я её привезу. Нет? Ну и к чёрту... Тогда я останусь там, пока она не вернётся. Ты не выдворишь меня, сволочь... Если я уйду, только Омиками знает, что ты с моей дочерью сделаешь... Сатору глянул на Эми. Она не казалась удивлённой. Нэо сбросил трубку и нервно откинул потухшую сигарету. Зашёл обратно в дом. Годжо снял очки. — Что это значит? — шепнул он тихо. Эми улыбнулась, коснувшись рукой плеча Годжо. — Я не могу сказать. Прости. — Ну эти ваши заговоры... Старейшины никогда ни к чему хорошему людей и шаманов не приводят. — Как ты понял, что это был старейшина? — У меня слух острый, — язвительно улыбнулся Годжо. — Ты не можешь меня за это ругать. Если меня просят молчать, я так и делаю. — В неведении спится проще... Ты в ту ночь это узнала, да? Поэтому сказала, что я должен спокойствием наслаждаться? Эми стыдливо отвела взгляд. Годжо пальцами коснулся её подбородка и поднял так, чтобы в глаза ему посмотрела. Она не стала сопротивляться. — Для чего ты нужна старикам? — Сам-то как думаешь? — пробурчала Мидзуно. — Чтобы воспользоваться мной, как сосудом. Кроме этого я ничего для них сделать не смогу. — Для чьей силы? — Этого даже я не знаю. Прости. — Прекрати извиняться. Годжо отвернулся. Сама мысль, что Эми пытаются использовать, вызвала у него отвращение. Как это грубо по отношению к ребёнку, просто взять и посчитать его за пустышку, в итоге сделав контейнером для чужой проклятой энергии. Которая, кстати, может не прижиться. И убить девчонку прежде, чем она будет в состоянии её использовать. — Это опасно. Почему ты согласилась? — Меня никто не спрашивал. — Уверена, что с тобой точно не случится ничего непоправимого? Эми усмехнулась. — Ты переживаешь за меня? Не нужно. Сатору глазами проследил, как Эми поднимается на ноги. Встав в полный рост, она тут же с улыбкой наклонилась к его лицу. — А то подумают, что у тебя есть слабости. — Не переводи всё в шутку. — Я не шучу, — пожала плечами Эми. — Обещаю, ничего катастрофичного. — Знаешь, мне не легче. — Хорошо. Помнишь твою недавнюю просьбу? Вспомнив про пару и Ночь Единения, Годжо отвёл взгляд. — К обещанному времени я как раз вернусь в Японию. Так что подожди меня, ладно? — Погоди, ты что, ради этого уезжаешь? И так надолго? Эми засмеялась, отстранившись. — Да. Во Францию, к бабушке. Проведу там два года. Таков уговор со старейшинами. — Ну нет... — Госпожа Сильва женщина традиционная. Сможешь писать мне письма. От руки, Годжо, а не печатные. С наилучшими пожеланиями, как говорится. Сатору натянуто улыбнулся. Хмуро отвёл взгляд, размышляя. Чёртовых два года. Это много. Знать бы, для чего такой официоз... — Хорошо, я буду. Но два года... Что ты там делать будешь? — Приеду и всё тебе расскажу. Но обещай, что будешь писать. Иначе я от скуки там помру... Годжо пообещал. С улыбкой, почему-то.Глава 4. Паучьи лилии
26 июля 2022 г. в 09:40
Смерть уродлива. Спорить с этим не приходится. Особенно некрасива и жестока она оказывается к людям, которые своей добротой на деле заслуживают бессмертия. В пустой комнате, окружённой несколькими младшими, таким ужасно бесславным и несправедливым способом умирала госпожа Кояма Макото, одна из старших жриц храма Суйцзинь. Её кожа была того же цвета, что и драгоценные жемчужины на гребне, скрепляющем поседевшие от болезни волосы. Она сидела на футоне, худыми пальцами обводя бесцветные губы. Сухость во рту давала знать, что целебное действие трав заканчивается. Снадобья больше не помогают. Как и магия врачевателей. Госпожа медленно увядает, и никто не в силах остановить это, даже сидящая на энгаве Гудзи-сама. Магия иллюзий тут ничем не поможет. Сделает только хуже.
У главных дверей в покои стояла светловолосая девушка в боевом облачении куноичи. В одной руке у неё была нагината с начищенным до блеска лезвием. Волчий взгляд изумрудных глаз действительно был пугающим: не нежным и страдальческим, как у её матушки, страдающей за дверью. Наоми выглядела как никогда холодно, в точности как отец, когда думает о чём-то, так Эми заключила. И непонятно, почему именно ей достались мамины глаза?
Мичи коснулся плеча сестры. Наоми даже бровью не повела. Среднее звено всегда будет слабейшим. Но если убрать его, вся конструкция рухнет, словно карточный домик. Мичи это понимал.
— Как она?
— Умирает. Что ещё стоит знать? Проклятая техника действует слишком быстро... Мы ничего не сможем сделать. Она скончается к утру следующего дня.
— А вы хотя бы попытались? — хмуро спросила Эми. — Опробовали всё, что только можно было? Или сдались, когда поняли, что не властны над судьбой?
— Ей уже не выжить, — Наоми обвела глазами обоих. — Смиритесь и попрощайтесь.
— Как это сделала ты? — грубо перебила Эми. — Нет уж...
Сбежав с лестницы второго этажа, юная госпожа направилась к обители Сынов Ватацуми: части храма, где жили мужчины-служители, и туда, где хранилась самая ценная вещь — доказательство того, что вера людей не напрасна. Во дворе, как назло, под палящим утренним солнцем цвели белые лилии. Едва заметная мутная дымка у лепестков обдавала холодом кожу. Но не руки Эми, потому что те, как всегда, были в перчатках.
С крыльца здания спустился господин в синем облачении. Приветственно склонил голову, наблюдая серьёзное выражение на лице юной госпожи.
— Коно-сама, я прошу вас...
— Прости меня, дитя. Я знаю, зачем ты пришла. И ничем не смогу тебе помочь...
Седовласый мужчина говорил скрипяще, по-старчески хрипло, каждый раз дёргая практически онемевшей нижней губой. Морщинистые руки, покрытые рыжими пятнами, указали пальцами на пышные цветные клумбы.
— Жизнь скоротечна... Даже Богам приходится умирать. Светлые люди всегда живут...
— В наших сердцах? — нервно усмехнулась Мидзуно. — Я не хочу хранить память о матери в сердце. Я хочу просыпаться и видеть её, зная, что она в порядке. Мне... Не будет достаточно такого.
— Ты боишься, что после её смерти в твоём сердце может ничего не остаться? Разве может такое быть?
— Останется только боль, Коно-сама. Вы знаете, что моя мать — одна из немногих людей, кто заслуживает второго шанса... — Эми с надеждой глянула в погасшие глаза старика. — Прошу вас. Плоть Омиками не пропадёт зря. Матушка вылечится и проживёт ещё столько же.
— Сыны мне не позволят.
Эми протянула старику руку. Крепко, без сомнения сжала его ладонь.
— Убедите их. Все знают, что эта госпожа добра и мудра почти так же, как Гудзи-сама. Моя мать заслуживает такой услуги.
Старик Коно хотел что-то ответить, но из храма вышли те, кого ему ещё предстояло уговорить. Сыны Ватацуми спустились и прошли мимо двух господ, поздоровавшись с каждым по отдельности. Коно-сама засомневался. Сестра Кояма, конечно, очень важна, и терять её было бы большим упущением; к тому же, если она умрёт просто так, её дети попытаются сравнять храм с землёй. Старший так точно.
Но разумно ли давать ей часть плоти самого Ватацуми Омиками, умершего так давно? Её части моряки вылавливали из моря, собирая и принося в храм. Древняя реликвия столетиями хранится здесь, в храме Суйцзинь, и сама цель существования Сынов в том, чтобы защищать целебные останки Омиками от тех, кто хотел бы ими завладеть. Сейчас перед Коно стоит отчаянный ребёнок, просящий использовать плоть, чтобы вылечить свою больную мать. И что решить, старик не знал.
— В свитках мёртвого моря говорится, что Ватацуми завещал своё тело Суйцзинь. Как её потомок, я имею право ей воспользоваться, — твёрдо произнесла Эми. — Дайте хребет. Или костный мозг. Хоть что-нибудь.
Коно-сама задумчиво кивнул и ушёл. Эми понадеялась, что он и правда понял её. Возвращаясь к покоям матушки, она размышляла о том, как поступает. Да, это эгоистично, лишать более сильных шаманов возможности вылечиться с помощью плоти Омиками. Она ведь для этого и нужна — спасать таких, как, к примеру, Годжо Сатору. Он силён и должен прожить как можно дольше.
А госпожа Кояма, как шаманка, мало чего достигла. Её отец был из клана Земли, но мать, французская эмигрантка, вообще не владела проклятой энергией. Поэтому Макото ушла в храм, чтобы помогать людям хотя бы своей доброй натурой. В этом она очень преуспела. Эми решила, что сохранить ей жизнь будет жестом доброй воли к простым людям, которым только предстоит почувствовать всё её сострадание.
У двери в покои Наоми уже не было. Она, как и Мичи, сидела около футона матери.
— Мастера ягэн скоро прибудут с новыми целебными травами, — сказал Мичи.
— Не нужно, милый, — Макото провела рукой по щеке сына. — Наши мастера не справились... Они лучшие в своей работе.
— Я попросила господина Коно использовать часть плоти Омиками, чтобы вылечить тебя.
Макото обернулась к вошедшей дочери. Удивлённые выражения лиц всех в комнате, кроме Мико, можно было бы на картине писать. Кицунэ заливисто рассмеялась. Это было так предсказуемо. Эми очень труслива насчёт чужих жизней, и Мико хорошо это знает. Особенно она волновалась о тех, что ей вовсе не безразличны. Она сделает всё, что только в её силах, лишь бы мать осталась жива. И такое безрассудство госпожа Гудзи с уважением оценила.
Наоми грозно зашипела сестре:
— Да как ты посмела так его оскорбить?
— Я никого не оскорбляла, — грубо оборвала Эми. — Я попросила его убедить Сынов. Он всё понял. К вечеру они придут с плотью.
Мичи задумчиво нахмурился. Он понял, что сестра ушла просить. Но не предполагал, что она осмелится сделать это так прямо. Он проследил, как Эми садится на татами перед матерью и берёт её побледневшую руку в свою. Наблюдая за потухшими зелёными глазами, девочка поджала губы.
— Тебе ещё рано умирать... Очень, очень рано.
Макото сквозь слёзы улыбнулась.
— Пожалуйста, прими её, — Эми коротко поцеловала ладонь матери. — Плоть Омиками тебя спасёт. Ты будешь жить ещё много лет. Ты... Ты очень нам всем нужна.
Наоми, наблюдая за сестрой, нахмурилась и ушла на энгаву. Мичи сквозь распахнутые сёдзи наблюдал за сестрой. Она сгорбилась, свесив ноги к земле, а плечи её затряслись. Он понял, что сестра свою ошибку признала. Как куноичи, Наоми решила опустить руки, совсем не думая о чувствах. И о том, что у неё есть младшая сестра, которой всё ещё нужна мать.