Танец бабочек

      Мужчина, сидящий на полу в додзё, слегка походил на Мидзуно Мичи в своей холодной задумчивости. Отстроенное специально для тренировок госпожи в знакомых условиях здание в традиционном стиле отлично сочеталось с его одеждой, вытканной на заказ. Чёрное кимоно, открывавшее в области воротника вид на уродливый шрам поперёк груди, было того же цвета, что и его глаза. Непроглядные и бездонные, словно чёрная дыра, безжалостно утягивающая за горизонт событий. Угольные пряди коротких волос, грубо остриженные, на висках переходили в щетинистую, ещё не слишком длинную бороду. Тонкие губы мужчины были поджаты. Он, опираясь ладонью на своё сложенное колено, глядел на девочку. Она его побаивалась. Это было хорошо видно по тонким пальцам, теребящим рукав одеяния.       Он медленно оглядел её лицо. Совсем непохожее на то, что ожидал увидеть. Мужчине сказали, что эта девочка — дочь госпожи Кояма Макото, которая однажды лечила его в храме Суйцзинь. Но, вспомнив лик того человека, что осадил его от более близкого знакомства с госпожой, он усмехнулся. Мидзуно Нэо. Так звали того заступника. Он был её мужем. А теперь стал её вдовцом.       Пахло в комнате свежими листьями мяты. Эми этот запах раньше никогда не ощущала так ярко. Его источника ей видно не было.       — Меня зовут Огава Вакатоши.       Низкий, глубокий и в то же время будто мягкий, совсем не режущий слух голос вывел девочку из оцепенения.       — Можешь звать меня по имени, если тебе так угодно.       — Вакатоши-сан… — несмело начала Эми. — Вы будете обучать меня сдерживать силу? Епископ сказал…       — Епископ сказал, что тебе нужно научиться сдерживать себя. Но мы займёмся тем, чтобы помочь тебе держать силу в узде. Это две разные вещи. Уверен, ты понимаешь. Видимая слабость должна таить в себе силу. Пользоваться ей в моменты отчаяния тебе просто придётся.       Девочка опустила голову. Вакатоши продолжил:       — Если монахини говорят, будто твоя сила — грех, смело можешь отвечать, что порицание ему аналогично. Эти католики — просто идиоты, если считают, что могут судить о силе Богов так предвзято. У меня вызывают лишь жалость их попытки предотвратить неизбежное.       — Неизбежное… То есть, времена, когда моя сила будет в расцвете?       — Магию невозможно присвоить себе просто так, — мужчина стал водить по татами пальцем, и перед Эми, на поверхности пола, начало показываться то, что он рисовал рядом с собой. — Это требует времени и, к тому же, большого терпения.       Вакатоши примитивным образом изобразил человека. Круглая голова, палки-конечности и прямоугольное тело. Для наглядности.       — Твоё тело — сосуд. Внутри сосуда — чужая проклятая энергия, без которой ты не можешь ничего, кроме Изъятия.       — Проще говоря, я — пустышка, — ответила Эми.       — Именно так. Жестоко это или нет, но ты — сосуд, способный вобрать в себя любые техники, когда-то наследуемые твоими многочисленными предками, их кровью и плотью. Но, как и любая чаша, твой сосуд не может менять свою ёмкость. А вот древняя проклятая энергия, подобная той, что ты приобрела, имеет свойство наращивать свой объём со временем.       Мозолистые пальцы коснулись в месте туловища нарисованного человека. Мужчина заштриховал чёрным цветом половину, как бы наполняя этот «сосуд».       — Половина — это золотая и оптимальная середина.       — Столько я и получила, Вакатоши-сан. Ровно половину от возможного.              — Ты вобрала в себя магию Крови. Кровь — это жидкость. А твой сосуд, увы, не имеет герметичной крышки.       — Хотите сказать, что чужая магия со временем перейдёт границу сосуда? Это невозможно… — Эми хмуро глянула в чёрные глаза. Что-то заставило её тут же засомневаться в собственных словах. — Но если так… Старейшины солгали моему отцу?       Вакатоши дёрнул уголком губ вверх. Догадливая девочка. Огава — приглашённый во Францию потомственный самурай, мечник, которого Мидзуно Мичи, как своего наставника, предпочёл в качестве учителя для сестры. Он мужчина строгий и очень принципиальный, умный и опытный шаман, годами ковавший собственное тело подобно тем мечам, что он вытаскивал из своей печи. Для него мотивы верхушки мира магов не представляли интереса до тех пор, пока не сказали, что сосудом стал ребёнок. Девочка. Всего пятнадцать лет. Она даже младше его дочери.       Сердцу воина не чуждо понимание. Поэтому заявившемуся в его лачугу в тибетских горах Мичи Вакатоши не ответил отказом.       — Я не знаю, что у них на уме. Но с одним фактом спорить не нужно… Однажды сила перейдёт границу сосуда. Даже если старейшины об этом не догадываются, в чём я сомневаюсь, опасность есть.       — Откуда вы можете это знать?       Вакатоши усмехнулся.       — Мне много лет. Я встречал тех, кто наследовал эту силу поколениями. Их мало, они слабы, но, я уверен, что ты о них слышала.       Эми сглотнула, кивнув. Мечник медленно склонил голову.       — Ты боишься боли?       — Нет.       — Не лги.       Эми вздохнула, глядя мужчине в глаза. Всё её тело дрожало от его взора, хотело спрятаться от ужаса.       — Я боюсь её, Вакатоши-сан. Но умею терпеть и превозмогать себя, чтобы не плакать, когда ощущаю её.       Огава пристально глядел в синие глаза, размышляя.       — Если вы имели ввиду физическую боль.       — А есть другая?       — Душевная, да. Её я не боюсь, но не умею перебарывать.       — Например?       — Что?       — Что за душевная боль? Что приносит тебе неосязаемые, невидимые глазу страдания?       Эми сразу вспомнила лицо матери в тот день, когда она умерла. Практически наяву девочка увидела, как Макото глотает кусок плоти Омиками и начинает трястись, покрываться пятнами и задыхаться. Как её неживое тело медленно слегает обратно на футон под шокированные взгляды лекарей и её детей. Как Наоми, не в силах сдержать злобу, лезвием нагинаты оставляет царапины на дверях комнаты. И Мичи, вслед за ней, ударяет по стене кулаком, испачкав деревянную поверхность кровью и трещинами. Эми тогда сидела неподвижно и продолжала держать руку матери. Холодную и теперь никому не подконтрольную.       — Как и для всех, Вакатоши-сан, для меня больше всего боли заключено в потере.       — В потере матери?       Прямолинейность этого человека не раздражала. Изумляла искренность, с которой он спрашивал. Будто в его голове и правда нет червяка, который напомнил бы, что существует чувство такта и сдержанности по отношению к юным девочкам.       — Да, Вакатоши-сан, — кивнула Эми. — Именно в ней.       — Чем такая боль отличается от физической?       Огава протянул руку. Мидзуно послушно положила свою ладонь на его. Достав откуда-то нож, мужчина рывком разрезал девичью ладонь с внутренней стороны. Эми крепко зажмурилась и стиснула челюсти.       — Что больнее: это или невыносимая потеря?       — Второе, разумеется.       — Нет. Для тебя они всё ещё одинаковы по силе. Хотя твои слова имеют смысл. Так и должно быть... Физическая боль никогда не будет сильнее, чем чувства человека, заключённые в уме и сердце.       — Это такой урок? Перед тем, как вы начнёте закалять моё тело?       — Именно. Потому что однажды твой сосуд заполнится до краёв. Может, через пять или сколько ещё угодно лет… Когда твоя собственная кровь смешается с той, что ты в себя залила, когда чужая магия станет твоей истинной плотью… Ты должна будешь превозмочь эту боль. Какой бы сильной она ни была.       Палец мужчины полностью закрасил тело человека чёрным. И провёл линию, как бы отсекающую ему голову, но не до конца, лишь наполовину.       — А иначе закончишь так же, как и те двое.       Эми знала эту историю довольно хорошо. Ту, которую Вакатоши-сан имел ввиду. Она не первая за много лет, кто пытается удержать магию Крови внутри себя. Было три носителя. Первый, совершивший Изъятие три сотни лет назад, скончался спустя четыре минуты. Второй, сделавший то же самое, прожил около пяти лет, прежде, чем сошёл с ума и перестал контролировать приобретённую проклятую энергию. Говорят, муки его были настолько нестерпимыми, а существование в качестве льющей за края чаши жалким, что он покончил с собой. Не вынес жжения собственного тела изнутри. Наученные горьким опытом, шаманы отнеслись к третьему сосуду с особой осторожностью. Поэтому Эми не разрешили взять больше, чем эта строгая половина.       — Вакатоши-сан, как вы считаете, зачем старейшины обманули меня и моего отца?       — Чтобы использовать.       — С какой целью?       — В качестве куклы. Мордашка милая, да и сил будет достаточно. Чтобы собрать личный зверинец или устроить для них шоу, навроде корриды.       Эми испуганно сжала кулаки.       — Только вместо быка — дух. Вместо матадора — они. А ты — красная тряпочка.       — Я не хочу такого.       Мужчина слегка откинулся назад.       — У тебя уже нет выбора.       — Но у меня есть возможность отстоять своё свободное существование. Разве не так? Я не хочу прислуживать людям с такими идеалами. Они жестокие... И мне противно это знать.       Вакатоши засмеялся. Юношеский максимализм детей семьи Мидзуно был хорошо ему знаком.       — В нынешнем положении у тебя нет ни шанса.       Эми грустно опустила голову, размышляя о своей жестокой участи. Неужели он прав?.. Если так, то о спокойном существовании больше не может идти и речи.       — Однако…       Девочка с надеждой заглянула в чёрные глаза.       — Возможно, если ты успешно сольёшься кровью с Лилит… Стерпишь всю боль и останешься жива… Тогда можно будет пригрозить крысам, что сожрёшь их, если будут вилять хвостами и провоцировать.       — Это как-то… Жёстко и хладнокровно.       — Другого отношения они и не заслуживают.       — Тогда… Ваша задача превратить это «возможно» в «когда».       — Это будет больно, — улыбнулся Вакатоши. — Примерно так же, как и во время слияния. Запомни эти ощущения и иди в будущее с мыслью, что испытаешь их снова.       Двери в додзё захлопнулись ветром.

***

      «Дочь римского бога смерти Оркуса и человеческой женщины, убивавшей людей ради своей страсти к небесному созданию, также известная всем шаманам под именем Лилит. Её стали называть в честь первородной женщины только потому, что она дала начало роду так называемых Ведьм. Многочисленные её потомки разбрелись по миру, создали семьи, и в итоге общество шаманов в наше время полно мятежников, унаследовавших проклятые техники Лилит. Нынешние наследники клана Камо являются её потомками, но с течением времени их магия преобразилась и была изменена. Магия Крови передаётся от матери к дочери, и является своего рода «спящим геном» способным «проснуться» в любом поколении при определённых обстоятельствах…»       — А сама техника манипуляции Кровью с течением поколений имеет свойство слабеть и выгорать, поэтому сейчас лишь первородная Кровь способна отравлять человеческие разум и тело, подвергая смерти всё, что когда-то предало Лилит. То есть людей и их жизни.       Эми оторвала взгляд от книги. Девушка, стоявшая перед ней и дочитавшая за неё эти слова, сдержанно улыбнулась. Пурпурные глаза с белыми крестовидными зрачками сначала испугали. Но, приглядевшись, Эми поняла, что это не блик и не иллюзия, а действительно зрачки на фоне приглушённого фиолетового цвета, похожего на тучи во время сильной грозы.       — Зачем ты это читаешь?       Эми захлопнула книгу.       — Да ещё и в церкви… Что тут забыла девушка такой веры, как ты?       — Хочешь сказать, что ты — истинная католичка? — спросила девочка, оглядев церковь, в которой они находились.       — Совсем нет. Просто хочу сравнить наши мотивы.       — Разве ты не чувствуешь сосуд? — с недоверием спросила Эми. — Чувствуешь же. Хотела проверить, совру ли я?       Черноволосая незнакомка на скамью сбоку от Мидзуно. Впереди был алтарь с позолоченной аркой. Круглое витражное окно с изображением Богоматери красными лучами, словно кровавыми, освещало его, в то время как со стороны открытых дверей церкви бил яркий солнечный свет, создающий на тропе между скамьями невероятной красоты путь. Монахинь рядом не было. Да и вечно досаждающих Сынов тоже.       — Ты говоришь вопросами. Многих людей такое раздражает.       Эми хотела спросить в ответ, но промолчала.       — Но не меня, — тут же добавила незнакомка.       — Как это великодушно.       — Я слышала, как епископ называл тебя… Эми. Меня зовут Момо. Огава Момо.       — Ты дочь Вакатоши-сана?       — Да, — глядя на алтарь, сказала девушка. — Я приехала по просьбе твоего брата.       — Для чего? — спросила Эми, отложив книгу.       Момо усмехнулась и закатала рукав чёрной водолазки. Эми увидела фирменную татуировку куноичи.* У Наоми она красовалась между лопаток, и вроде как сестра даже говорила, что эти татуировки делают в знак отличия и принадлежности. Вот только к кому или чему, непонятно.       — Чтобы тебя охранять.       — А я не слишком мала для такого?       — В твоём возрасте я шлялась по родным горам. Там дети, что цирковые зверушки, которых вовремя не научили послушанию. Все ходят, куда хотят, и даже если свалятся в колодец, дела никому не будет.       — Не люблю колодцы.       — Ты сваливалась, да?       — Да... — задумчиво протянула Эми, вспомнив поля вокруг дома бабушки. — Я рада, что в японском поместье колодцев нет.       — Хм… Ну, всякое в жизни бывает. Если уж ты выбралась из колодца, то можешь за себя постоять. Но моя задача сделать так, чтобы ты не свалилась ещё раз и тебе не пришлось бороться за свою жизнь.       Эми стала рассматривать алтарь. На балконе второго этажа церкви стоял орган. Его как раз протёрли перед вечерней службой, так что блестящие трубы кидали на высокие колонны отблески света. Эта девушка, Момо, показалась Эми полной противоположностью Вакатоши-сана. Она разговорчивая, совсем не строгая и расслабленная. Наверное, дело в возрасте. Хотя, даже удивительно, что живя с таким отцом, она стала общительной и не трудной в разговоре.       — Тебе не скучно тут?       — Совсем немного, — улыбнулась Эми. — Я стараюсь не говорить об этом, чтобы не получить от монахинь выговор. Мол, нужно быть благодарной за хлеб и кров.       — То есть тебя тут ничто не развлекает?       — Ну, есть кое-что.       Момо выгнула бровь.       — Друг шлёт мне письма.       — Друг? То есть мальчик? — поинтересовалась Момо с улыбкой. — Симпатичный?       — Э-э… Думаю, что да, — смущенно пробубнила Эми.       — В моей деревне все мальчики были либо намного старше, либо намного младше меня…       — Почему?       — Моё поколение, вроде как, вообще там малочисленно. Были суровые зимы и выживали только самые здоровые дети.       — Ужасно… — вздохнула Мидзуно. — Ты поэтому решила стать куноичи?       — Нет... Это дарит мнимую свободу. Можешь делать что хочешь… До тех пор, пока всем угождаешь. Довольно удобно. Но изматывает иногда. И хочется вот так посидеть, как ты, ничего не делая.       Эми улыбнулась на это доброе замечание.       — Лень — порок, Огава. Так тут говорят.       — Лень ни при чём. Мне просто… Хочется быть свободной. Даже если на деле я просто буду думать, что никому не подвластна.       — Знаешь, у этого моего друга раньше было убеждение в том, что он имеет право быть дураком. По-моему, с возрастом это проходит.       — Намекаешь, что я это перерасту? Мне уже поздновато…       На освещённой дороге к алтарю появилась длинная чёрная тень. Постепенно она увеличивалась, а шаги позади становились всё громче и отчётливее. Вскоре перед двумя лениво рассевшимися девушками встала блондинка, с укором рассматривающая обеих.       — Лентяйки.       — Прости, анэ-сан, — промычала Эми жалобно. — Но я устала после этого… штурма моей головы всякими проповедями.       — Тогда возвращайся домой, — ответила Наоми. — И ты, — она глянула на Момо, — тоже с нами.       — Ах да, я же твоя личная охранница, — усмехнулась Огава, обращаясь к младшей Мидзуно. — И буду ходить за тобой по пятам.       — С такой можно и здешних призраков не бояться.       — А тут что, призраки есть?

***

Около года спустя.

      Опустив конверт в створку почтового ящика, Сатору обернулся. Сугуру, Рико и Мисато всё ещё ждали его в кафе. Он недолго наблюдал за друзьями, сидящими за стеклом, а потом и за людьми, что проходили мимо широкого окна. Меланхолия и странное предчувствие опасности ненадолго уступили радости от небольшого отпуска. На Окинаве хорошо. Даже, сказать честно, прекрасно. Но это спокойствие и тревожит голову Годжо. Он ведь просто такой человек. Даже в самые хорошие моменты в его черепе появляется дырочка, откуда вылезает гнусный червяк и шепчет на ухо, что спокойствие временное.       И отделаться от этого писка у Сатору получалось довольно редко. Хотя так хотелось бы больше никогда его не слышать.       Рядом с ящиком был таксофон. Эти старые телефон, как объявляли, демонтировать вообще не хотят, мол, чтобы люди плавнее перешли к современным гаджетам, не стоит ограничивать их в использовании старых. Годжо просунул ладонь в карман пляжных шортов. Достал монету в пять йен. Этого оказалось мало, потому что трафик по минутам просто дорожайший. Пришлось перебегать дорогу и снова заходить в прохладное помещение кафе.       — Сугуру, у тебя нет мелочи?       Гето порылся в карманах и выудил оттуда ещё десятку. Щедрая Мисато с неловкой улыбкой протянула Сатору целых пятнадцать.       — А для чего тебе?       — Хочу позвонить.       — Эми, да? — улыбнулся Сугуру. — Передавай привет.       — Эми? У тебя что, есть девушка? — спросила Мисато, пихая Рико в бок.       — Почти, — усмехнулся Годжо, выбегая на улицу.       Невыносимая жара немного спала под вечер. Такая приятная погода, звук волн океана, малое количество людей на улочках, всё просто радовало. В такой атмосфере Сатору думал про подругу ещё чаще, чем обычно. Думал, а вот что, если бы она сейчас была тут? Купалась бы с ним в море. Он был точно уверен, что увидел бы её радостную улыбку. Или, например, говорил бы с ней по ночам на крыльце рёкана, либо через окно. Но расстояние, неумолимо большое, просто безнадёжно огромное, каждый раз обрывало его надежды. Уже год прошёл. И впереди ещё столько же.       Годжо старался не забывать её лица. Но иногда казалось, что он просто воображает нечто несуществующее, нереальное, ведь в действительности она может быть совсем другой. Он в такие моменты мечтаний бил себя по макушке, стараясь отогнать беспокойство.       Монеты, исчезнувшие в таксофоне, должны были подарить Годжо священные три минуты разговора. Он искренне надеялся, что этого хватит, чтобы уталить его жажду. Хоть немного. Он звонил до этого всего дважды. Но писал стабильно каждую неделю, прикрепляя в конверте какую-нибудь смешную фотографию. Все они, то есть целая коллекция, лежали в отдельной коробке у Эми на столе.       — Алло? — прозвучал сонный голос на другой стороне трубки.       Сатору ударил себя по лбу.       — Я разбудил тебя, да?       — Ну… Сейчас три часа ночи.       — Ужас. Прости.       — Ничего, я не спала.       — Почему?       — Я только вернулась с тренировки, приняла душ, и вот ты позвонил. Что-то случилось?       Годжо помолчал пару секунд, потом вспомнил, что время идёт и без задней мысли выпалил:       — Ничего. Просто хотел тебя услышать.       Послышался смешок.       — Я рада. Так что, как ваша миссия по сохранению сосуда?       — Всё гладко, словно шёлк. Но меня и это напрягает.       — Ты не меняешься, Годжо. Всё ещё не умеешь наслаждаться моментами.       — Да как тут вообще можно расслабиться, — буркнул Сатору в трубку, обернувшись на секунду, чтобы глянуть на кафе.       — Ты имеешь право быть эгоистом примерно на столько же, на сколько имеешь право быть полным дураком, — ответила Эми твёрдо. — Слушай, я же серьёзно. Думать о себе не значит быть… Чёрствым и надменным скотом. Все заслуживают иногда ими побыть, конечно, но без злоупотребления. Важен баланс.       — Я постоянно думаю об остальных людях.       — А ты подумай о конкретном человеке. Так не будет времени беспокоиться о благополучии всех. Вот… О Сугуру, к примеру. Думай о нём.       — К чему о нём думать, если он и так рядом? Я лучше о тебе подумаю.       После секундного молчания Годжо услышал ответ:       — Ну, так тоже сойдёт. Всяко лучше, чем мнить себя вездесущим и всесильным.       — Но я и правда сильный, — улыбнулся Сатору.       — Я знаю. Но ты всё ещё не бессмертен, помнишь?       Годжо гадал, что происходит на другом конце трубки. Во Франции глубокая ночь, значит, Эми в комнате одна. И если шторы она не закрыла, а она никогда не закрывает, это Сатору знал, её волосы, должно быть, блестят красиво. Но если они влажные после душа, то, наверное, вьются слегка. Годжо до жути хотел бы это увидеть. А во что она одета? В бельё или пижаму? Или… Вообще не одета? Годжо стукнул себя ладонью по макушке и спросил:       — Как тренировки?       — Хорошо. Вакатоши-сан продолжает делать мне больно, а я стойко терплю.       — Вот же противный мужик…       — Так нужно, Годжо. Я же объясняла, зачем.       — Помню. Но это трудно осознать… Он ведь сказал, что ты можешь умереть. Это меня и беспокоит.       — Мы оба делаем всё, чтобы это предотвратить. Боль — часть этого «всего».       — Но тебе же делают перевязки? И синяки заживают?       Эми хмыкнула. Его забота казалась такой ненавязчивой и приятной, что самой себе было трудно признаться насколько.       — Всё нормально, мамочка, можешь не беспокоиться. Там время не поджимает?       Годжо ладонью сжал стеклянную крышку таксофона. Огляделся по сторонам и поджал губы, напряжённо хмурясь.       — Вообще, я сказать кое-что хотел.       — Да?       — Ну… Это… В общем, когда вернёшься, я тебе дам кое-что. Уже приготовил. Подарок к Ночи Единения.       Эми на другом конце улыбнулась.       — Хорошо. Я тоже сделаю подарок.       — Не обязательно.       — Но раз уж ты решил, я тоже хочу.       — Тогда я позвоню из Токио, ладно?       — Конечно. Буду ждать.       Трубка таксофона с характерным звоном вернулась на место. Годжо ещё долго держал её в руке, прежде чем отпустил и пошёл обратно в кафе. В пропитанном холодным воздухом помещении его салат, лежащий в глубокой белой тарелке, стал выглядеть ничуть не менее аппетитно, чем несколько минут назад. Но теперь настроения есть что-то у Сатору не было. Даже когда Мисато ткнула его носом в еду, он помотал головой.       — Что, она тебя бросила?       — Она не могла меня бросить, потому что мы не встречаемся, — язвительно ответил Сатору на вопрос Аманаи.       — Вы всегда общаетесь по телефону?       — Нет, — ответил Сугуру тихо. — Она просто в долгом отъезде сейчас. Этот олух пишет письма и звонит уже в третий раз, но сказать толком ничего не может.       — Сказать?.. — нахмурилась Мисато, рассматривая грустную физиономию Годжо.       — Она ему нравится ещё с первого курса... И он думает, что это невзаимно. Но лично я считаю, что он просто идиот, который попусту тянет время.       Не то что бы Годжо когда-то говорил с Гето об этом. Но Сугуру же не идиот. Всякий раз, когда он начинал разговор, чтобы просто вскользь спросить, как у Эми дела, Сатору хмурился и отвечал сухо, не желая делиться подробностями. Сугуру видел, что в комнате у друга аккуратной стопкой на столе лежат ответные письма. А каждый раз, когда Яга-сан приходил к ним и говорил, что Годжо пришёл ещё один конверт, он старался не слишком широко улыбаться. В общем, Гето не дурак. А вот Годжо, видимо, да.       — Понятно, ты такой же, как все парни, — хмыкнула Аманаи. — Как сражаться смелый, а как с девушкой поговорить, так сразу проблема.       — Посмотрел бы я на тебя.       — У меня уже не будет парня, — с досадой протянула Рико.       Мисато грозно посмотрела на Годжо. Он отвернулся к бару, над которым висела картина. Гето слабо провёл по его волосам в каком-то успокаивающем жесте. Сатору вздохнул, надеясь, что его предчувствие и правда всего лишь обычная ерунда.