Ноябрь 2009, поместье клана Кадзи.
— Человеческая смерть всегда тяжела... Тем не менее она легче, чем гибель души в живом теле. Мёртвая душа приносит куда больше проблем, чем мёртвое тело. — Часто вы встречали людей с погибшей душой, а? — Часто. И сам являюсь таковым. Усмешка старика вдруг вызвала у Эми неприятные мурашки. Кадзи Томоэ, сын почившего главы клана Кадзи, дожидался уготованного ему места слишком долго: больше, чем Мидзуно Нэо прожил этом свете. А потому на его лице невозможно было заметить радости от наконец-то полученной власти; в таком возрасте ему уже вряд ли есть дело до гордости и высокомерия. Он это перерос. Эми заключила, что оно к лучшему — на пост главы огненного клана встал человек, чья мудрость заслуживает безграничного уважения. Такое случалось редко, учитывая буквально взрывной темперамент всех членов семьи Кадзи, о котором Эми не просто слышала, а имела счастье на себе испытать. Разговоры о мёртвых душах в живых телах не особо пришлись Эми по вкусу. Старик Кадзи, должно быть, счёл её той, кто способен понять его мысли. — Жизнь ломает нас там, где мы совсем не ожидаем... Мой отец курил всю жизнь и умудрился дожить до сотни лет, — в голосе Томоэ сквозило непритворное удивление. — А умер он от глиобластомы. Хотя я ставил на рак лёгких ещё сорок лет назад. — Это счастье, прожить столько лет рядом со своими родителями, Кадзи-сан... — протянула Мидзуно очень задумчиво. — Извините, что не получилось приехать на похороны вашей матери. Я в то время была слегка занята. — Не страшно, девочка, — он ей улыбнулся. — И ты права. Но я думаю, что не заслужил быть одарённым их любовью так долго. Эми вспомнила о матери. И подумала о том, что, должно быть, в противовес живым с погибшей душой существуют все ещё те души, чьё тело давно не является их вместилищем. Макото умерла почти пять лет назад — за это время её дети успели повзрослеть, поумнеть, и обзавестись собственными детьми. Ни с кем из своей семьи Эми никогда не ощущала большей связи, чем с матерью. Мичи никогда не сможет любить сестру столь нежной, чистой любовью, как это умела делать она. Иногда Эми думала о том, что же стало с доброй душой её матери в другом мире: каждый раз приходила к одному выводу — ничего нельзя знать наверняка, а надежда ничем не поможет. — Моя мать тоже умерла. Раньше вашей, но я думаю, что её душа ещё жива... Старик внимательно наблюдал за неменяющимся выражением лица девушки. Взгляд цвета моря не был на чём-либо сфокусирован. — У моей сестры есть сын. У него такие же глаза, как у моей матери. И зовут его так же... Как считаете, это глупость? Томоэ хмуро взглянул на Эми, отвернувшуюся к гробу впереди. Задумчиво пригладив свою белую бороду, он произнёс: — Не то что бы я верю в реинкарнацию... Но отрицать не могу. — Души не могут воскреснуть, верно? — Ты мыслишь слишком далеко, девочка. Говоря о душах, я не имею ввиду нечто физическое или магическое... Они эфемерны. Это не живые существа. Эми усмехнулась. — Так значит, нет? — Не уверен. Знаю только, что пропащие и погибшие души уже не спасти... Они превращают людей в чёрную дыру, которая тянет за собой всё хорошее, что оказывается рядом. Мидзуно вздохнула, что-то вспоминая. Старик Кадзи так и не понял, о чем она столь долга могла размышлять. Когда поминальная церемония закончилась, перед её уходом он услышал лишь тихое: — Вам лучше знать.***
Летний зной упокоил все переживания. Переливаясь теплом, всё вокруг приобрело яркий предзакатно-оранжевый оттенок: в отражении окон дома ничего не разглядишь, так били в глаза лучи. Несколько бабочек не переставали кружить над садом белых лилий, так красиво качающихся от ветра. Сатору прильнул к спинке кресла, расслабленно выдохнув: совсем скоро его позовут к ужину, а впереди только долгожданная ночь, в которую ему точно тревожиться не придётся. Теперь все относятся к нему чуть более лояльно, чем раньше. Можно даже сказать, что он впервые в жизни ощущает себя обычным человеком. Теперь Годжо Сатору официально не-шаман. В этом статусе ему живётся даже лучше, чем прежде, чего он, к слову, вовсе не ожидал. Конечно, тогда, когда всё случилось, он жутко переживал за своих преемников; думал, а стоит ли перекладывать свою ношу на них, ещё совсем юных и неопытных. Потом он вспомнил, что за время его заточения они явно возмужали, пройдя через многие испытания; а сам он многого лишился, расправившись со всем беспорядком... Да и к тому же, было две причины, по которым Сатору просто не мог больше оставаться на посту Сильнейшего. Всего две. Это очень мало, наверное. Но для него они обе важнее любой славы и власти. У Годжо ради забавы появилась идея создания третьей причины. Но он пока о ней никому не говорил. И вот, где Сатору теперь. В новом поместье Годжо, заново отстроенном на месте разрушенного проклятыми духами старого. Сидит на террасе перед склеенной магией огромной ивой, под которой когда-то сидела его матушка, рассказывая ему истории и похождениях благородных скандинавских рыцарей. Под этим же деревцем скрывалась первая причина спокойствия Годжо. Рыскала по грядкам, пачкая молочного цвета коленки в земле. Вторая нежно касалась его плеч кончиками пальцев. Так бережно, что кожа покрылась мурашками. — Ужин готов? — Да. Зови Саюри. — Погоди минутку... Иди сюда. Годжо улыбнулся, похлопав по своему бедру. Услышав женскую усмешку, он снова отвернулся к иве. Вес чужого тела, приятный и лёгкий, вдруг окунул Сатору в давние воспоминания, почти что забытые из-за этой чёртовой тюрьмы. Её улыбка, голос, запах. Любимые пальцы, уже родные, нежно провели по его щеке. Потом спустились к шее и издевательски пробежались по ней в щекотке. — Говорю же, однажды буду в соцопеку подавать, — засмеялся Сатору. — Теперь твоё положение гораздо хуже. Раньше над тобой измывалась девушка... — А теперь жена. Я по жизни невезуч. — Это точно, — улыбнулась Эми. — Но, надо отдать должное, есть кое-кто... Кто тебя просто обожает. Она уж точно не будет над тобой издеваться. Сатору заправил упавшую прядь синих волос назад, открыв взгляду её лицо. Красивое и любимое, уже давно ставшее родным. Шрама, рассекающего левую бровь, видно уже почти не было. Пропали даже щёки, за которые Сатору её раньше вечно дёргал. Теперь она взрослая женщина и выглядит слегка иначе, но внутри изменившегося тела всё та же Эми. Его и ничья другая. Единственное, что могло бы расстроить Сатору — осознание того, как несладко ей когда-то пришлось без него. Даже до всей заварушки с его заточением. Об этом слишком уж ярким намёков свидетельствовало чуть зажившее красное пятно на левом плече. Ожог. Теперь он больше похож на родимое пятно. Годжо мельком глянул на старинную иву. — Да, Саюри меня любит. А ты чего хотела? — Знаю, что любит... Поэтому ей было вдвойне тяжело без тебя. Сатору вскинул брови, наблюдая за ней. Эми вдруг опустила взгляд, как раньше всегда делала, сидя у него на коленях. Приятное дежавю заставило его улыбнуться. — Кажется, всего двадцать дней, это же так мало... Но видеть все эти ужасы и знать, что тебя нет... было ужасно. Она просыпалась каждую ночь и искала тебя в доме, думала, что ты вернёшься. — И я вернулся, — Сатору успокаивающе провёл по её спине. — К тебе и к ней. Это всё, что мне было нужно. Он ясно вспомнил, как очутился на неизвестном поле сражения. И первой мыслью было не бежать, не сражаться с угрозой, что нависала позади, а вернуться домой. К тем, кто ждал трепетно и со страхом. К сожалению, привычного дома Сатору уже не существовало. Но вот, спустя время, построили новый. Почти такой же, как и предыдущий, но немного другой. Здесь теперь нет ненависти и обид. Всё исчезло вместе со старыми стенами. Даже к лучшему. Рассматривая Эми с улыбкой, Сатору мельком услышал топот чьих-то ножек по деревянному полу террасы. Они оба обернулись. — Смотрите, этот цветок уже распустился... Но он какой-то маленький. Бледная детская рука держала распустившийся бутон маленькой белой лилии. Сатору широко улыбнулся, рассматривая Саюри. На её розовых коленках ещё остались следы от земли. Видимо, юная госпожа снова чистила ими клумбы, а скорее всего даже делала корням цветов импровизированный массаж. Синему платьицу тоже досталось от ветвей ивы. На белых волосах осталось несколько пятен коричневой пыльцы. — Кажется, мы не ошиблись с именем, — усмехнулась Эми. — Саюри, что будешь на ужин? — с улыбкой спросил Сатору. — Макароны! — Опять? — хором спросили Годжо. Саюри высунула язык и показательно отвернулась. — Нет, она точно твоя дочь, — сказала Эми, поднимаясь. — Мои там только глаза. Сатору быстро поднялся с кресла и шагнул к девочке. Протянул ей руку. — Пошли. А то мама съест все макароны сама. — Пап, а ты тоже любишь макароны? — Люблю. Особенно одну маленькую беловолосую макаронину... — Это какую? — Такую, — Сатору беспечно подхватил дочь на руки. — Ты её знаешь. Саюри зовут. Между пальцами вертелся стебелёк белой лилии. Пахучий цветок ронял повсюду пыльцу. Ночное небо коконом заволокло пространство перед глазами Сатору: он на мгновение поверил, что всё увиденное — явь, а не сон. Оказался уж слишком восприимчивым к магии иллюзий Верховной Кицунэ. Полная уверенность в том, что это она и есть, заставила Годжо резко обернуться: среди высоких стеблей поля стояла Мико, величественно рассматривая его сверху-вниз. Так, словно видела перед собой насекомое, мешающее ей пройти дальше. — Зачем ты показала это мне? — О чём ты, дитя? — О видении. Зачем показываешь мне счастливое будущее? — с долей язвительности спросил Сатору. Мико действовала ему на нервы, так он считал. — Тебе оно показалось счастливым? — вскинула брови кицунэ. — Ты, лишённый своих сил... Эми, пострадавшая от проклятий. Мир, едва приведённый к равновесию... И дитя, которому суждено всё это увидеть. Разве это счастье для тебя, Годжо Сатору? Он горько усмехнулся. Отвернулся от неё, не желая видеть на бледном лице даже тени той глубокой мудрости, которой кицунэ собиралась его научить. Сейчас ему нужно не это. Совсем не это. — Ты не поймёшь меня, как бы ни старалась... Может, ты и умеешь любить, но не так, как я, — объяснял Сатору почти что спокойным голосом. — Не старайся. — Я придерживаюсь мнения, что любовь несовместима с той мощной силой, которую я ношу внутри себя, — ответила Мико, рассматривая звёздный небосвод. — Я обещала поведать тебе о своём ви́деньи будущего. А также рассказать, как существовали на этой земле настоящие Боги, которых мне довелось знать... Первая часть договора выполнена. Годжо отвернулся. Его всё ещё тревожили образы пусть и иллюзорного, но возможного будущего. Всё тело внезапно задрожало от тёплого ветра. Сатору казалось, что он страдает от ужасного озноба, оттого и трясётся весь. — Таким ты видишь моё будущее, если я откажусь от возложенной на меня ответственности? Разрушение мира, сотни жертв, но в итоге... Умиротворённая жизнь. — На пути к балансу не бывает благодати, — протянула Мико, делая шаг ближе. — Он сплошь окружён тёрном, который изорвёт тебя на куски, если будешь неосторожен... Её ладонь коснулась макушки Сатору. Легла, обхватив голову. Когтистые пальцы впились в кожу. — Ты не прав в своих догадках. Я показала тебе ту жизнь, которую ты никогда не получишь. Он замер. Вдруг перестал дрожать. — Какой бы выбор ты ни совершил, ты никогда не придёшь к тому, что я открыла тебе сегодня. — Почему это?.. — Все дороги неизбежно ведут тебя к твоему предназначению. И оно не в том, чтобы стать мужем и отцом. Годжо скинул руку Мико со своей головы и поднялся на ноги. Пошёл вниз по склону, почти побежал, лишь бы скрыться от её общества. Тонкие стебли цветов едва ощущались под ногами, несшими его вниз, дальше, навстречу неизвестному. Он остановился, лишь осознав, что поле кажется бесконечным — куда ни глянь, за горизонтом ничего, кроме чёртовых цветов и неба. Ни деревьев, ни дорог. Сбоку вдруг снова появился силуэт лисицы. И послышался её голос. — Это лишь мой взгляд. — Ты преследуешь свои цели, говоря мне это. Так? — Ты прав, — она улыбнулась. — Тебе остаётся лишь сделать свой выбор и ждать. Обещаю, однажды ты поймёшь мои намерения. И проклянёшь меня. А возможно и поблагодаришь. Годжо напряжённо отвёл взгляд. Мико не могла знать, какие струны чужой души она затронула и какие вопросы породила в голове юного шамана. Лишь одно ей было доподлинно известно: она оказывает миру услугу тем, что делает. Коснувшись пальцами висков Сатору она прикрыла глаза... Старинные образы и воспоминания некогда простой жрицы храма Суйцзинь медленным потоком озарили ум Годжо Сатору. То, что он там увидел, заставило принять роковое решение.***
Всё тот же бутон маленькой лилии был зажат между пальцами. Вот только теперь нежные белые лепестки окрасились в бурый и почти посыпались. Сатору упёрся лбом в жёсткие перила, отпустив увядший цветок. Растение медленно полетело с балкона второго этажа к клумбам, где утонуло в розовых кустах камелии. Медленно Смерть к нему приближалась. Тянула свои когтистые лапы к бледной шее, мертвыми пальцами поражая кожу гнилью, пытаясь задушить. Мучала сновидениями об увиденном будущем, которого, кажется, никогда не исполнится. Ничто, наверное, никогда не подбиралось так близко, как это чувство полного коллапса, когда дрожат ноги и руки, тело всё сжимается от холода и мурашек, глаза едва различают впереди чужие силуэты. Мёртвое море утягивает на своё дно лучше и сильнее любых других. Сатору и правда тонул. И, казалось, дно уже совсем близко. Оно глубокое, тёмное, но манящее своей пустотой, что, кажется, любой бы чисто из интереса и детского, ребяческого любопытства поплыл бы сам. Но не Годжо. Не он, потому что уже знает, каково это дно на вкус. Просто отвратительно. Он стоял на втором этаже техникума, наблюдал за территорией. Точнее, за конкретной её частью. Эми медленно шла по вымощенной камнем дорожке, держа в руках две упаковки мороженого. Рядом с ней с ухмылкой шагал Зенин Наоя, приехавший в токийский корпус для встречи с директором. Эми на его фоне выглядела слишком маленькой, но не так правильно, как рядом с Сатору. Скорее, Зенин казался угрожающе огромным по сравнению с девушкой. Они говорили о чём-то. А Годжо всё усмехался. Наоя приглашает Эми на свидание. Она отказывает, говорит, что уже есть, с кем ходить. Зенин не настаивает, но ухмыляется, словно ему плевать на отказ. Сатору просто идиот. У него в голове каша из мыслей. В этот раз — самая странная смесь. Он искренне считал себя недостойным мешать Эми быть счастливой. В голове сидела, нет, уже хорошо обжилась мысль о том, что ей с ним плохо. Потому что в последние месяцы он едва ли говорил ей что-то хорошее. Постоянно огрызался. Вечно увиливал от ответов и просто уходил. Двухнедельная командировка погоды не сделала. Он вернулся и теперь только хуже. Даже тот сон, манящий и красивый, представлялся сказкой больного мозга, лишь видением желаемого. Несмотря на слова Мико, Сатору решил, будто увиденное им — то, от чего ему придётся отказаться. Он не желает отвергать это, но у него не остаётся выбора. Через несколько минут Годжо услышал скрип половиц рядом с собой. Эми глянула на него, пытаясь непринуждённо улыбаться. Фальшь вызвала у Сатору лёгкое раздражение, которое он тут же унял, вспомнив, что это особый случай. Эми может быть искренней. Но не тогда, когда Сатору полностью от неё закрыт. — Почему ты не согласилась? Она непонимающе нахмурилась. — Что? — Почему отказала Зенину? Эми вдруг стала мрачнее тучи. Лицо её перестало быть нежно-румяным, стало хмурым и серым, как небо, тяжёлым куполом окутавшее землю. — А что мне, по-твоему мнению, стоило ответить? — Ну, не знаю. Согласиться было бы умно. Всё-таки, он важная шишка. И довольно красивый. Смог бы тебя осчастливить... Вон, мороженое предложила бы. — Я... Для тебя его несла. Сатору впервые за долгое время заметил в синих глазах глубокое разочарование. Всё просто рухнуло от одних лишь его нескольких слов. Обвалилось, словно гнивший десятилетиями мост, по которому никто уже давным давно не ходил. Его били дожди, его мочил снег, его терзала молния, но он так долго стоял. И вдруг. Один неверный шажок, и все пройденные препятствия стали пылью, недостойной упоминания. Сатору почувствовал себя эгоистом. Самым настоящим. Наверное, Эми слишком баловала его, когда разрешала побыть таким. Ему не стоило злоупотреблять. Теперь жестокости ему уже не избежать. Как бы ни старался. — Ты хоть понимаешь, что несёшь? — спросила она обиженно. — Понимаю, поверь. — Очень в этом сомневаюсь, — поморщилась Эми. — Поговорим, когда выключишь бесчувственного мудака. — Не будет этого. — Что? — Не выключу. Пусть будет. Никому это не мешает, всем только на пользу. Её нервный смешок Сатору совсем не тронул. Наоборот, он вызвал у него раздражение в перемешку с болью и искренней злобой на самого себя за весь этот спектакль. Но отступать было уже поздно. Он наклонился к Эми ближе и прямо в лицо сказал: — И раз уж всё так, наверное, тебе стоит догнать Наою и сказать, что ты передумала. Хотя я не уверен, что он хочет чего-нибудь помимо того, чтобы просто трахнуть тебя. По лицу вдруг пришёлся резкий удар. Горячий и злой, как и та, кто его оставил. Годжо только от него понял, что сморозил чушь. Обидную до жути и боли чушь, от которой синие глаза цвета чистого океана, те, что Сатору так сильно, так трепетно любил, которые целовал днями и ночами, наполнились жгучими слезами, будто это лава из подводного вулкана запятнала собой гладь воды. Эми приблизилась к его лицу, повёрнутом в сторону от пощёчины, и прошипела: — Можешь продолжать этот цирк, если так хочешь. Но если так дальше и будет — я умываю руки, ясно? — И прекрасно, — ответил Сатору спокойно. — Им гораздо лучше будет найти другое применение. Вторая пощёчина обожгла ледяную щёку. — Поверить не могу... Да что с тобой такое? — Со мной? Нет, со мной всё просто отлично, просто замечательно, — рассмеялся Годжо. — Это с миром что-то не так. Он катится куда-то не туда. Почему-то люди выбирают быть несчастными вместо того, чтобы наслаждаться жизнью. — Какое это имеет отношение к... — Нам? Самое прямое. Ты уже два месяца терпишь меня. Почему ты просто не уйдёшь, как это делают все нормальные люди? Эми резко отстранилась. — А ты хочешь, чтобы я ушла? Годжо как немая рыба, открыл и закрыл рот. Тут же рассмеялся нервно и громко, сверкая глазами. Унял этот порыв, но не решился Эми в глаза посмотреть. Побоялся увидеть, что заставил её плакать. Хотя обещал, что не сделает так никогда. Это обещание оказалось пустым звуком, который нужно было подавить и проглотить. Но Годжо ведь Сильнейший. Что ему стоит пообещать любую вещь? Верно, ничего. Вот только ни черта это не оправдывает. — Тебе стоило бы. — Я задала вопрос. И это был не ответ. Сатору усмехнулся. — Да. Я хочу, чтобы ты от меня ушла. Потому что так тебе не придётся морочить себе голову моими проблемами. — В этом и смысл отношений, — нахмурилась Эми. — В том, чтобы решать проблемы вместе. Почему ты пытаешься взвалить это только на себя? — Потому что ты не обязана ввязываться в мои дела. — Не обязана, но... — "Но" не имеет значения, — ответил Годжо тихо. — Прости, но это так. Никто кроме меня не должен быть в это впутан. Но я же вижу, что тебя это не устраивает. — Именно поэтому ты решил, что можно предложить мне Наою в качестве замены? — с отвращением спросила Эми. — Кто знает, может, он хотя бы физически смог бы тебя удовлетворить, не то что я. Оба замолкли. Вспомнили, что было пару недель назад. Сатору подумал, что лучшим решением их проблемы на какое-то ближайшее время будет заняться сексом. Прогадал. Он-то кончил. А вот у неё не получилось. Годжо так устал, что даже не стал пытаться. Эми ничего ему не сказала ни ночью, ни на следующее утро. Но мысль в голову закралась и больше оттуда не вылезала, днями и ночами своими гнилыми устами надоедая шёпотом. — Послушай... Я больше не могу делать тебя счастливой. Я хочу. По-прежнему хочу этого. Но у меня не выйдет, даже при всём желании, потому что... — Потому что ты уже выбрал не меня. Сатору посмотрел на Эми. По её щеке не скатилась слеза: она смахнула её и моргнула, несколько раз, нервно улыбаясь. Говорила очень тихо. Голос не дрожал. — Ты уже выбрал стать Богом, а не остаться со мной, да? Ты уже принял это решение... Так? Годжо протянул руку. Эми отступила на шаг. — Следовало этого ожидать, — усмехнулась она. — Да о чём я вообще... Боже... Она развернулась, чтобы уйти. Сделала шаг, остановилась. Но так и не обернулась. — Это всё, да? Ты ничего не ответишь? Сатору сказал самое глупое, что только можно было в этой ситуации сказать. Такими он считал эти свои слова. Глупыми, ненужными. Они уже ничего не исправят. — Я люблю тебя... Прости. Эми сквозь слёзы рассмеялась и ушла. Ушла, не обернувшись. Сатору смотрел ей в спину неживыми глазами. Таким же образом он смотрел вперёд ещё много раз, в течение многих лет, вспоминая тот день. Он просто смотрел, как она уходила тогда и не сделал ничего. Наверное, теперь никакие его слова даже не имеют для неё значения. Годжо же будто ими живёт. Он, взрослый и состоявшийся по мнению многих шаман, ночами бродил по городу и искал знакомые места. Потому что нравилось, успокаивало. Он ничего не хотел забывать. Даже своих тогдашних слов, грубых и неприятных, идущих вразрез с самыми последними. Эми наверное думает, что он просто придурок, раз сначала столько наговорил, а потом в любви признался. Сатору и сам не сказал бы точно, что им двигало в тот момент. Спустя несколько лет он понял, что пытался оттолкнуть её как можно сильнее, но перестарался. Надо же. Перестарался... На вершине токийской башни всегда ветрено. Если бы кто-то увидел, что там, на перилах, сидит человек, рассматривая небо, подумали бы, что кто-то чокнутый прыгать собрался. Сатору хотелось. Но он не стал. В последний раз, когда он был здесь, кожа лица чётко ощущала чужие ладони, губы, а всё тело прижималось к другому. Она боялась, но ей было весело. Это Годжо тоже отлично помнит. Ведь ему нечего теперь хранить. Только воспоминания. И боль, которая созрела в сердце спустя столько лет, вросла в тело твёрдыми и жёсткими ветвями, расправила на них ядовитые шипы мнимого безразличия и цинизма. Он не справился. Впервые в жизни Сильнейшему что-то не далось. Он не смог забыть. Потому что и не пытался.