Это было очень… странно. Всё это было очень странно. Отношения на троих. С двумя мужчинами.
Нет, Минцзюэ было грех жаловаться. Он был вполне всем доволен и даже… счастлив? Ему ещё предстояло освоиться с новым положением и привыкнуть к нему, но оно его вполне устраивало. Он любил и был любим. Рядом с Сичэнем или Ваньинем он чувствовал себя на своём месте, но чувствовал себя… собой. С ними он не чувствовал почти постоянно преследовавшего его раздражения от того, что приходится подбирать слова или пытаться притворяться, что он всегда ненавидел. Он был почти счастлив.
Почти. И почти искренен. Но почему-то никак не мог заставить себя довериться им до конца. Он спокойно сносил объятия и поцелуи. Они ему даже нравились, правда! Но стоило кому-то попытаться зайти дальше, и Минцзюэ чувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, а по коже ползут мерзкие мурашки. Была некая черта, которую переступить он так и не мог, барьер, разрушить который ему было не по силам. Проблем по-прежнему не возникало, когда он представлял процесс со стороны без своего участия, но стоило только перенести даже мысли о прикосновениях на себя…
А Сичэнь и Ваньинь были просто до тошноты понимающими. Стоило им заметить, как меняется лицо их нового любовника, как он напрягается — и они тут же отступали. И с одной стороны, Минцзюэ был благодарен за то, что они не давили на него. Но с другой — это бесило. Что он, какая-то нежная благородная девица, что ли, чтобы с ним так носиться?! А собственное бессилие и невозможность побороть страх бесили ещё больше.
А ещё грызло чувство вины. Он так и не рассказал им о своих кошмарах. Вернее, об их причине. Слишком это было… больно, унизительно и стыдно. Даже вспоминать-то было страшно, а заставить себя об этом говорить — смерти подобно.
Он ни с кем не обсуждал это. Да, ходил несколько раз к психологу по настоянию отца, но даже тому не удалось почти ничего вытянуть из замкнувшегося в себе подростка. Минцзюэ не желал ни с кем делиться этой болью, этим ужасом и унижением, что он пережил. Затолкал воспоминания так глубоко, как мог, даже почти смог убедить себя, что вовсе ничего и не было. Со временем и кошмары перестали сниться, а вот теперь — здравствуйте, снова. Вот только на этот раз просто спрятаться, засунуть голову в песок не получится.
Минцзюэ всё казалось, что Ваньинь и Сичэнь что-то подозревают, но если это и было так, они не донимали его вопросами. А сам Минцзюэ одновременно боялся, что они спросят, и хотел этого, потому что начать этот разговор самому у него бы не хватило сил. Понимал, что без этого разговора так и не сможет перешагнуть через себя, но совершенно не был к нему готов.
Так бы и он бегал дальше по кругу, пока однажды ночью подсознание не решило всё за него.
В тот день у них было очередное свидание, на этот раз в квартире самого Минцзюэ. Чудесный вечер за просмотром очередного фильма с закуской из чипсов. Вечер, полный тепла и объятий, шуток и смеха. Как говорится, ничего не предвещало беды…
Странно, но когда Минцзюэ приходилось ночевать с Сичэнем и Ваньинем, ему не снились кошмары. Хотя, возможно, это было лишь стечением обстоятельств, но Минцзюэ хотелось верить, что это их близость так влияет. Поэтому и сегодня он не ждал от своего мозга такой злой шутки — и именно сегодня судьба решила поиздеваться над ним…
***
Чужой шёпот опаляет ухо, заставляя сгорать от стыда, в то время как тело горит в агонии от боли. Руки, чужие руки везде, исследуют, мучают, пачкают, не оставляют ни единого нетронутого, чистого участка. Кажется, под этими руками его кожа плавится. Эти руки обманчиво-ласковые, но держать крепко, не давая пошевелиться, а шёпот струится в уши, проникает в самый мозг, выжигая, вытраливая слова на подкорке, словно кислотой.
Он больше не стонет и не кричит. Не потому, что сорвал горло, а потому что понял, что это бесполезно: что бы он ни говорил, грозил, умолял — его не слышат. Его никто не слышит. Оставалось только сипеть придушенно и ждать, когда эта пытка прекратиться. И надеяться, что его мучителю не видны льющиеся по щекам бессильные слёзы…
— Минцзюэ…
***
— Минцзюэ! Минцзюэ, проснись!..
Окрик у самого уха вонзился в мозг, пробуждая его, а чужие руки, трясущие за плечи, окончательно вырвали в реальность.
Минцзюэ распахнул глаза, жадно хватая ртом воздух. Футболка на нём была пропитана холодным потом, а щёки мокры от слёз. Стыд-то какой…
Глаза метались по комнате, постепенно находя для мозга всё новые и новые доказательства того, что кошмар — всего лишь сон, что он не реален. А реальны — взволнованные лица и тёплые руки, держащие его за плечи, перебирающие ласково волосы.
— Ты кричал во сне, — тихо сказал Сичэнь. — Кошмар приснился?
Минцзюэ сглотнул, судорожно кивнув. Его всё ещё крупно колотило, но постепенно реальность всё надёжнее удерживала его на земле, гоня прочь дурные воспоминания. Тугой узел паники и страха ослабевал, сменяясь облегчением, но силы словно оставили его. Силы и дальше держаться, силы бежать от прошлого…
А может, это не так уж и плохо, что именно сейчас? Ведь это же Лань Хуань и Цзян Чэн! И они уже видели его слабым. Видят прямо сейчас. Кто, если не они…
Свой осипший голос Минцзюэ слышал словно со стороны и даже не сразу узнал его:
— Я должен кое-что вам рассказать…
