Правила

Кроули спал неспокойно из-за острой боли в спине. От гремучей смеси табака и алкоголя неслабо штормило, а в голове шумело. Это был далеко не самая лучшая суббота в его жизни. Не стало лучше и от толчка в спину. Он нарушил его хлипкое равновесие, в голове все перемешалось, как в салатнице, и он болезненно зашипел. — А я думаю, чё это за собака у меня на пороге примостилась. Тебя каким ветром принесло, Кроули? Ему повезло, что Хастур не спал в такую рань. Его другу посчастливилось найти такую подработку, которая оставляла за ним право выбора — оставаться дома или нет. В отличие от Кроули он, в свое время, не торопился тащиться на вступительные — его вполне устраивала перспектива выйти на работу и подумать. Полезная практика для любого кларнетиста в период личностного кризиса. — Хорошо, что ты не переехал. Иначе я бы заснул где-нибудь под мостом, — голос у Кроули совсем сел, но он так боялся усилить головную боль, что так и не прокашлялся. — А тебе бы не помешал такой опыт, — беззлобно ответил Хастур, прислоняясь к деревянной балке в белой краске на веранде. — Бухал? Вижу, что бухал. — Мальца накатил. — Чего, расстался с мадамой сердца? — Если бы! — горько бросил Кроули. — Так что? — Кажется, теперь весь институт скоро прознает о моем прошлом, — со вздохом сказал он. — Ну, чего плохого? Все мы когда-то были эмо. — Черт, я не об этом. Истец — сам Гавриил. Хастур сразу поменялся в лице. — Чтоб меня! Этот ублюдок учится с тобой? — В этом году выпускается… — Вот же тварюга, — выплюнул оскорбление он. — Встретил бы — расквасил бы рожу… Воинственное настроение друга Кроули, однако, не разделил и не оценил. — Кончай стелить. Ты со школы меня защитить-то толком не мог. «Школьные годы — лучшие годы, » говорили они, а Кроули так скоро затянуло в водоворот обмана, подстав и ругани, что он и оглянуться не успел. Вполне возможно, что школьные годы — лучшие в его жизни, просто он не успел это заметить. А теперь опасный водоворот снова возобновился. Кроули был человеком открытым и дружелюбным — жизнь научила его закрывать за собой двери, чтобы новоприходящие не просто заходили и забирали, что хотели, а умели подобрать к нему ключ. Если это у них получалось, он делил с ними все на свете. Жизнь научила его не унывать, даже когда ты на самом темном ее дне, в обнимку с бутылкой под симфонию родительских криков — никогда не вешать нос. А Хастур был мнительным. Никому и никогда не верил, но был впечатлительным — так они с Кроули и сошлись; один сомневался и проверял, другой — впечатлял и увлекал. Не повезло только с обществом, которое обычно выплевывает и не принимает таких, как они. Со старшей школы Кроули возненавидел брендированную одежду и запах пудры — все напоминало ему о том, что деканат называл его выдумками. Ведь Гавриил врать не может, а он, "подросток с зависимостями, только и делает, что врет". До того логичная картина складывалась, что в висках шумело. …Не самые приятные мысли для субботы. Тяжелый вес вины вызывал у Хастура головную боль. Он устало вздохнул. — И мне стыдно за это. Доволен? — Нет, какая мне вообще польза с твоего стыда? — Кроули был взвинчен, но не мог говорить громче, чем вполголоса от мигрени. — Сегодня я вернусь на пары, и кошмар начнется с самого начала! Мне придется залечь на дно. Ты же знаешь, как Гавриил плетет сети. Он выпустится — а слухи будут преследовать меня… — его взгляд переменился, — А все из-за этого гадкого, прилизанного, невыносимого голубого южанина! — Кого? — Хастур поднял брови. — Мой грёбаный румейт, — отмахнулся Кроули, отвернувшись. — Мой сосед подставил меня. Уверен, он за этим Гавриилом бегает, как преданная собачонка. Опозорил меня перед всеми, а потом еще предъявлял, мол, защищал меня… — Образцовая крыса, ну-ну, — усмехнулся Хастур. — Да все они там крысы… Может, ещё куда перевестись? — О тебе так скоро узнает вся Англия. — Тут ты тоже прав, — вздохнул Кроули. — Нельзя портить свое настоящее, когда прошлое и так в жопе… Хастур наконец-то додумался вынести Кроули стакан холодной воды. С ним утро начинало походить на утро. Довольно причмокнув, Кроули наконец-то расправил плечи и стал походить на самого себя. — Спасибо. Хастур прищурился. Ему надо было хорошенько подумать, каких тем ещё коснуться, чтобы не раззадорить головную боль снова. — Ну, а с девкой-то своей расстался? — осторожно зашел он. — Чего ты пристал-то с ней? — кисло отозвался Кроули. — Полгода назад, чувак. — Ого. А мне ничего не сказал. — Да это так быстро произошло, что я и сам не заметил. — …Признался ей? — еще один раз осторожно зашел Хастур. — Ага… — виолончелист нахмурился от воспоминаний. Хотя, скорее, это было похоже на его усиленные попытки подобрать нужное слово. — И как она отреагировала? — Быстро и без промедления, — отрезал Кроули и допил воду. Хастур ещё прищурился. У мнительности были неоспоримые достоинства — например, благодаря ей он сейчас мог быть уверен, что из Кроули есть, что вытаскивать. — Значит, тебя волнует что-то другое. Я тебя знаю как облупленного. Кроули вздохнул так обреченно, как никогда прежде. Ему определенно надо было высказаться. — Допустим, это южанин. Этот Ази. Он начитан дохуя, а половину его полки я и сам обожаю… — он замолк, пытаясь сдержать улыбку. Он вспоминал маленькие томики Голсуорси, Во и Уитмена, маленький молитвенник, вложенный между книг, весь пыльный и пожелтевший, с десяток потасканных тетрадей и еще куча всякого, что он разглядывал, пока Азирафаэля не было в комнате. — Знаешь, какой у него плейлист? Там Моцарт, Сен-Санс и лучшие альбомы Битлов, и при этом Барток для него — все ещё современная музыка! Ну не кадр ли? — Кадр, кадр, — с готовностью закивал Хастур. Он с опаской слушал, как в голосе Кроули медленно, но верно появляется теплота. — И он весь такой осторожный и бережный, как твоя бабуля, и улыбается он всегда так широко, и глаза его такие дружелюбные… — Кроули опомнился. И встряхнулся. — Так вот. Я был идиотом, что доверился ему. И, если честно, мне вот совсем чуть-чуть, совсем немножко, хочется поверить в его извинения… — Так он же дружок Гавриила! — настороженно напомнил Хастур. — Да, и это ужасно… — Кроули обернулся, и, Хастур мог поклясться, что увидел в его глазах горящую праведным огнем надежду. — Но музыкальный и литературный вкус не выбирают. Мне даже показалось на момент, что я встретил нового друга… Он говорил настолько воодушевленно, что Хастур, как всегда преисполненный нелюбви ко всему живому и подозревающий каждый камень в измене, промолчал и пожал плечами. Может, он и был мнительным, но говнюком бывал лишь изредка. — Кто знает, может, он один из тех, на кого Гавриил давит? А как только он свалит, то и твой южанин изменится. — Он важно отпил кофе из чашки, обжигаясь. — Слыш, меня, если честно, больше беспокоит Говниил и его длинный язык, чем этот недо-дружбан. И я советую тебе думать так же. Если слово школьного друга для тебя что-то значит. — Не пытайся меня пристыдить, — шикнул Кроули. — И спасибо. — Приоритеты, Кроули, приоритеты.

***

Для Азирафаэля это утро тоже началось не с кофе. Профессор Псих была слишком занята ведением своей лекции, чтобы вглядываться, а все ли её слушают. Она не придерживалась принципов дисциплины старой школы — наоборот, была весьма прогрессивна, ведь оглядывалась украдкой на систему образования в Германии. Если студент пришел, то это ещё полдела. Это его личная забота — слушать лекцию или нет; всё равно последнее слово будет за ней, на финальном экзамене. Она рассказывала о межсеместровой работе, очень важной и полезной для будущих исполнителей. Как-никак, искусство методики взрастит в них не только ведомых профессионалов, но и хороших педагогов. Далеко не всем сидящим в аудитории суждено стать солистами — кто-то сразу после выпуска удостоится звания педагога, что немаловажно. Агнесса любила делиться своими знаниями, и делала все, что было в ее силах, чтобы заинтересовать студентов. Профессор не упускала и организационных моментов, подробно объясняя, как и каким образом студентам предстоит сформироваться в группы для предстоящего совместного проекта, диктовала названия учебников, пособий и фамилии преуспевающих с курса постарше, к которым можно обратиться за помощью. Ньют, один из тех-самых-преуспевающих, но на текущем курсе, записывал все под диктовку и сдержанно кивал, когда Профессор Псих брала с него обещание, что он поделится записями со всеми нуждающимися. В общем и целом, Псих создавала у себя на курсе такую атмосферу, в которой хочешь не хочешь, а мышцы плеч и спины расслабятся. На ее занятиях студенты на задних партах могли без зазрения совести доставать учебники для следующего занятия и тихо, никому не мешая готовиться к нему; на передних партах сидели болтуны и болтуньи, выводящие добродушную Псих на беседы об искусстве; каждый делал, что хотел. Поэтому даже Азирафаэль, примерный из примерных, позволял себе вольность ничего не слушать. У него было занятие поважнее — он следил за Кроули. Не очевидно и исподтишка, и на этот раз он не мог ничего заподозрить, ведь он спал. Кажется. Он, как всегда, напялил на глаза солнечные очки. Азирафаэль с замиранием сердца проследил, как он сел в самый угол аудитории, плюхнулся на стул, подложил руки под голову и… прилег. Больше он не двигался. Уровень паранойи Азирафаэля зашкаливал. С тем же успехом он мог сейчас пристально пялиться на него в ответ, настолько же незаметно. Но он также мог и спать... Азирафаэля грызла вина всю ночь напролет, а потом с утра и на занятиях. Еще никогда и ни перед кем он так не лажал, и, тем более, ни о ком так не беспокоился; ночью он не мог отделаться от мысли, что Кроули из-за него теперь где-то в городе, шляется по безлюдным, опасным улицам и мерзнет, а, может, и вовсе свалился и умер где-нибудь в канаве… где-то на этом месте Азирафаэль себя и останавливал. Катастрофизм не способствует хорошему засыпанию. Он беспокойно прислушивался к звукам в коридоре, готовый, как на старте, сиюминутно вскочить и открыть дверь, если понадобится — так прошли все восемь темных часов. Ближе к рассвету ему удалось-таки отключиться, но даже тогда ему снилось, как пара женатых амфибий сначала жалуются на высокое содержание фосфора в местном пруду, что делает их проживание в той воде невыносимой, а потом и ругаются на Азирафаэля и обвиняют его в проблемах со своим прудом. Ему было не впервой справляться с чувством вины — хуже всего было молчание и бойкот. Если бы Кроули сейчас не спал (наверное), Азирафаэль бы не побоялся передать ему записку. С каким содержанием — он не мог придумать, и план так и остался в рамках фантазий. Так прошли добрых полтора часа — в душевных метаниях и почти бесстыжих подглядываниях при помощи зеркальца. Кроули так и не поднял головы.

***

Отличным антистрессом послужила хорошая акустика. Азирафаэль снова занимался на лестнице, куда его настойчиво просили не лезть, и не кто-то, а сам Профессор по специальности. Он поучал учеников, что хорошего звука в открытых пространствах не добиться, а слуховые иллюзии, которые создают высокие потолки, «замыливают» ухо и ухудшают навыки. Азирафаэль мог быть хоть сотню раз несогласен с этим, но всегда держал свое мнение при себе. С Профессором по специальности не шутят и не спорят, а пока его нет, то можно и позволить себе вольность. Когда звук улетал по винтовой лестнице вниз, он отпрыгивал от стен, как резиновый мячик — звучало причудливо-красиво, так как Азирафаэль хотел бы, чтобы Бах звучал в его исполнении. Играть же все равно в большом зале — так какой смысл драться за тесный кабинет? Здесь была его личная площадка для экспериментов. Закрывая глаза, он учился управлять прыгающим эхо, и, правды ради, становился все ловчее и ловчее с каждой минутой. Пасторальная и светлая музыка приобретала воздушное, неуловимое амбре, кружевами заполняющее все пространство вокруг нее. Азирафаэль закрывал глаза и чувствовал, что создает миры. В такие моменты он не думал ни о чем, кроме музыки. Из этого счастливого транса его вывел хлопок дверью — совсем близко, за его спиной. Этот резкий звук налетел на мягкие, округлые формы, которые ему удалось создать, растерзав их в клочья. Он открыл глаза и обернулся. Опять Гавриил. Можно было догадаться и раньше по острому запаху его одеколона. — Ох! Какой… сюрприз, — сжимая смычок в руке покрепче улыбнулся Азирафаэль. — Вот уж сюрприз так сюрприз, Ази, — Гавриил был в своем обычном репертуаре: тон не совпадал со словами, а слова не совпадали с рисованой улыбкой. — Занимаешься, смотрю? — Есть над чем поработать, да. — Ты прав. Особенно над звуком, согласен? Азирафаэль промолчал. Эту колкость проглотить было довольно сложно, но меньше всего ему хотелось расклеиваться перед Гавриилом. Он, тем временем, прислонился к балкону, вынуждая Азирафаэля отойти в сторону, достал сигарету и закурил. Неудивительно, что такой, как он, чувствует себя безнаказанным. За одну такую сигарету Азирафаэля тут же бы вызвали на ковер; он не курил, но все равно чувствовал, как пропасть привилегий между ним и Гавриилом все растет и растет. — Что думаешь о вчерашней вечеринке, Ази? Тебе было весело? — его вкрадчивый тон не предвещал ничего хорошего. Азирафаэль окончательно оставил свои воздушные миры и сосредоточился на пугающей реальности. — Думаю да. Мы все отлично провели время, — осторожно ответил он, но не смог скрыть то, как сильно нервничает. — Верно… У меня не бывает плохих приемов. По крайней мере, никто не смеет жаловаться. И уходят, обычно, по уважительной причине, вроде алкогольного отравления, — Гавриил сверкнул глазами, отчего все внутри у Азирафаэля похолодело, — Тебе вчера, случаем, не стало плохо? — Да, Гавриил. Вчера мне стало неважно. Перепил… я же обычно не пью, — плохая ложь. Азирафаэль молился всем богам, чтобы разговор поскорее закончился. Тогда им двигали совсем новые для него чувства, и он не гордился своим внезапным исчезновением. — Верно, верно… Выпивать — тоже искусство. И Кроули надрался. Хотя… — Гавриил задумался, — раньше он пил гораздо больше. От одного упоминания его имени у Азирафаэля екнуло в груди. Верно, они же с Гавриилом были знакомы, и явно враждовали. — Правда? — Он не скрывал своего любопытства. Вряд ли Кроули расскажет ему о подобном, а вот Гавриил, при всей его устрашающей ауре был, кажется, вполне не против вспомнить прошлое. — Да, он был настоящим несовершеннолетним пьяницей. Ходил так, дрался со всеми подряд. Особенно не любил таких, как мы. — …Как мы? — Ну, знаешь. Более успешных, более полезных обществу, более… одаренных, — сигарета Гавриила заканчивалась. Азирафаэль следил за этим с настороженностью загнанного зверя. — Ему не нравится, когда ты лучше его в чем-то. Так что… вот тебе мой дружеский совет. Гавриил потушил сигарету о белоснежный подоконник. Искорки вылетели из нее, совсем близко со скрипкой, которую Азирафаэль туда положил. Он сглотнул вязкую слюну: Гавриил теперь прожигал его немигающим взглядом, таким, какой он еще никогда не видел. — Держись подальше от этого Кроули. Ты же не хочешь испортить свою репутацию, правда? На секунду Азирафаэль потерял дар речи от нахлынувшего на него страха. Ему казалось, будто Гавриил находится гораздо ближе и заглядывает ему в душу, знает о нем все; только что вокруг него были окна и двери, а теперь они будто исчезли, а он остался закрыт в темной ловушке. Гавриилу переходят дорогу только идиоты. Теперь Азирафаэль не смел в этом усомниться. — Да. Да, разумеется, — наконец-то заговорил он, и пока он говорил, все внутри него тряслось. — То есть нет. Ну, ты понял. Пугающий, безжизненный взгляд Гавриила воспроизвел на него неизгладимое впечатление. Даже когда он снова улыбался, Азирафаэль все еще видел этот страшный взгляд перед глазами. — Чудно. Хорошего дня тебе, Ази. В последний раз улыбнувшись, Гавриил развернулся и пошел вниз по лестнице. Потушенные остатки сигареты так и остались лежать на белоснежном подоконнике. — Азирафаэль, — поправил его скрипач, но тихо и себе под нос, когда убедился, что угроза миновала. После такой встречи Азирафаэль почувствовал себя в разы хуже. Будто не спал две ночи, а не одну. Его даже не беспокоил бычок, за который его могут исключить. На него напало некое состояние безволия, завязанных за спиной рук и горький привкус во рту, близкий ко вкусу табака. Может, не повредит сигаретка-другая? С таким-то уровнем стресса? Но судьба не собиралась оставлять его в покое ни на минуту. Уже в следущее мгновение дверь на лестничный пролет, где он находился, распахнулась во второй раз, но теперь в проеме стоял Кроули. Немного взлохмаченный, но все еще Кроули. — Вот ты где. Азирафаэль снова замер, словно перед нападением. Он был удивлен увидеть его без его солнечных очков. Хорошо, что он уже три пары назад продумал, что скажет ему, когда они встретятся вот так, наедине. — Слушай, Кроули, мне правда жаль насчёт вчера… Кроули водил своими удивительными янтарными глазами по пролету. Высматривал что-то. Потом принюхался. — Ты что, курил здесь? — Нет! — возмутился было Азирафаэль. — Как я… — И тут его осенило. Кроули взорвется, если узнает, что только что Гавриил проводил здесь нравоучительные беседы. Он сделал вид, что не осекся, и настолько уверенно, как только мог, продолжил. — То есть да. И что? Кроули сдержанно улыбнулся, а брови поползли наверх. Он был удивлен и, кажется, даже впечатлен. — Ясно. У меня плохие новости. — Какие новости? Когда они добрались до уже пустой аудитории, где сегодня проходила роковая пара Профессора Псих, Кроули вручил ему в руки список. И сердце Азирафаэля ухнуло вниз. Межсеместровая работа, проект по методике — групповое задание. Четыре часа тому назад Агнесса позаботилась дважды объяснить важность сего мероприятия и наказала всем студентам разбиться на команды или пары и расписаться, кто и с кем будет готовить проект, до конца учебного дня. Пять минут действий — дважды повторенная просьба. И Азирафаэль все пропустил. Остались не записанными только два студента — Азирафаэль и Кроули. — Быть не может. — Ещё как может, посмотри в список. — Да, Кроули, я вижу список, это просто такое выражение. Азирафаэль с тяжёлым вздохом выпрямился, тяжело смотря на Кроули, а Кроули тяжело посмотрел на него. Воцарилась тишина. Кроули долго не выдержал и драматично взвыл. — Нет. Это невозможно! — Что нам теперь делать? Разве ты не слушал, как об этом говорили на паре? — в голосе Азирафаэля читалась паника. — Я был в отключке! — взмахнул руками Кроули. — Это ты сидишь на передних партах, не я! Это, бля, твоя работа — записывать и слушать. Чем ты-то занимался всю пару? Азирафаэль открыл рот и тут же захлопнул его обратно. — Не могу сказать точно… — выдавил он, потупив взгляд. — Сатана тебя задери. Как же ты… бесишь-то. — Извини. Услышав это тихое и осторожное «извини», Кроули с удивлением обнаружил, что снова не может злиться; как когда на лестнице он был готов придушить Азирафаэля на фоне всех событий, а его попытки скрыть факт курения растопили ледяную бурю в нем. Эти обстоятельства его удивляли и раздражали. Ещё с утра он не мог взять в голову, как ему относиться к человеку, который общается с его заклятым врагом, и он был практически на все сто готов вступить с ним в конфронтацию, когда до этого дойдет… но конфронтации, как таковой, не произошло. Азирафаэль на неё не способен. Это обстоятельство его тоже насторожило и удивило. Он обессиленно вздохнул — возможно, все-таки сболтнул лишнего. — Ладно. Мы никак не можем повлиять на эту ситуацию? — уже спокойней спросил Кроули. Азирафаэль поднял глаза кверху, выискивая ответ где-то на потолке. — Я думаю, можно попробовать поговорить с профессором. Но скорее всего перераспределение будет значить, что нам придется договариваться об обмене с другими студентами напрямую. — Вот, — он хлопнул в ладоши, — замечательно! Поболтай с кем нужно и реши эту проблему! — Я… вряд ли, — Азирафаэль энтузиазм Кроули не разделил. — Я надеялся, что ты возьмёшь на себя эту ответственность. — Ну уж нет, это ты ушами хлопал, пока нам объясняли, что делать! Ты и говори! — Ты заснул! На паре! Так нечестно. — Даже та-ак? Ты здесь дольше, чем я! — Это не значит, что я всех знаю! Или со всеми общаюсь. — В каком смысле? Нет? — удивленно вскинул брови Кроули. — Совсем никого? — Извини, — снова промямлил Азирафаэль. — А! Кончай извиняться, — он махнул рукой. — Это делу не поможет… Ты со своей шайкой опозорил меня на вечеринке — даже если я пойду и поговорю с ними, они меня не послушают. — А меня постоянно перебивают. Не слышат. Наверное, завтра я… — Такое себе оправдание, — ляпнул Кроули, и только после понял, что сделал. — Извини. — Здесь извинения тоже не помогут, — саркастично сказал Азирафаэль. — Наверное, я завтра постараюсь выяснить ситуацию с мисс Псих. Может быть, нам и повезет. — Отлично. Супер, — для убедительности, Кроули еще и упер руки в бока. — Да. Определенно. Было бы супер, — Азирафаэль кивнул для той же убедительности. И так они и встали друг напротив друга, нахохлившись, довольные, что наконец-то пришли к перемирию. Но ощущалась в этом решении какая-то горечь. Неправда. Ложь, если угодно. Слова, которые уместно было бы сейчас сказать, были проглочены. Осталась только неловкая, чуть ли не звенящая от напряжения тишина, как тогда, в день их первой беседы. Азирафаэль выдохнул с облегчением. Воинственное молчание было нарушено, и даже такого глупого разговора и глупых обстоятельств было ему достаточно, чтобы тревога ушла. Все не так плохо. Он знал, что не пойдет против воли Кроули, и постарается сделать все, что угодно, лишь бы они не занимались проектом вместе — но все его нутро кричало и тянулось к Кроули. От осознания этого факта он больше не смог смотреть ему в глаза. Где-то глубоко под напускным безразличием Кроули ликовал, как его отец когда-то за просмотром футбольных матчей. Он определенно что-то выиграл и проиграл сегодня. Счет оставался неровным. Ему очень хотелось сказать Азирафаэлю что-то ещё. Но он одернул себя, как родитель одергивает забывшегося ребенка. — Я первый в душ. И ещё, Азирафаэль, — он указал на него пальцем, — я собираюсь слушать «A Night at the Opera» на полной громкости и даже не пытайся со мной разговаривать. Меня… — он замялся, не уверенный, а хочет ли ругаться на Азирафаэля. Ответ был очевиден, но он в последнее время полюбил себе противоречить. — Меня тошнит. Азирафаэль удивился. — Тошнит? — Да! От тебя! Это прозвучало наигранно — поэтому Кроули и поторопился захлопнуть за собой двери как можно скорее. Было бы невыносимо увидеть реакцию Азирафаэля на эту жалкую попытку отторжения. Кроули уходил стремительно, потирая переносицу, как будто это спасет его от стыда. Азирафаэль не был глухим: надо быть конченным идиотом, чтобы поверить в его слова. В такие моменты он благодарил свой музыкальный слух за то, что он есть. Окончательно запутавшись в мыслях и чувствах, Азирафаэль покраснел и погрузил лицо в ладони. Был бы он сделан из металла и ведра гаек, то из его ушей бы уже валил пар. Прокручивая в голове лишь один вопрос, «и как мне только угораздило влюбиться?», Азирафаэль подошел к списку, записал их имена в одну колонку — чистые формальности — и неторопливо поплелся обратно, на лестничный пролет. Чем позже он вернется в комнату, тем лучше.