Поцелуй под яблоневым деревом

*** Погода стояла пасмурная. Несмотря на то, что февраль-месяц уже отдал первенство марту, зловещий ветер обдавал наших героев своим леденящим дыханием, от которого по всему телу пробегал табун мурашек. По каменистой тропе, где ещё лежал не до конца растаявший снег, ехала карета, в которой, по всей видимости, находился очень знатный господин. Карета неслась вдоль дороги подобно молнии Зевса, но, не проехав и полпути, вдруг резко затормозила. Из транспорта показался человек высокого роста, облачённый в алое пальто, обрамлённое мехом. Мужчина вышел на дорогу, жадно глотая воздух, потёр руки, которые к этому моменту уже успели окоченеть от холода, принялся поспешно и даже слегка тревожно оглядываться по сторонам. Сделав ещё два шага вперёд, тем самым встав в центр тропы, столичный господин поднял левую руку вверх и, махнув стоящему от него в нескольких метрах человеку, приказал подойти ближе. Этим господином в пальто, алее крови на фоне белоснежного, тающего снега, был не кем иным, как величайшим петербургским дознавателем — Гуро Яковом Петровичем. Здесь и сейчас состоится, пожалуй, один из важнейших диалогов в этой истории, ведь завеса тайны будет слегка приоткрыта. Завеса, полная кровавых интриг и скорых убийств. В эту секунду Якову Петровичу предстоял хоть и короткий, но интересный разговор с человеком, буквально проплывающим сквозь белёсую дымку тумана…       — Не виделись почитай три месяца, господин детектив! Зачем на этот раз меня с того света достали, хм? — голосок был нежным, звонким и отчего-то знакомым.       — Выжидал удобного случая, так сказать! Ты сделала то, что я тебе велел, мавка? Оксана самодовольно усмехнулась, запрокинув девичью голову к пасмурному небу. Солнце, показавшее из-за туч свои золотистые лучи, отчаянно сторонилось мёртвой девицы, покуда вышла та из-под земли и всё её женское нутро так и пропахло адской гарью.       — Обижаете, Яков Петрович! Неужели вы, голубчик, думаете, что моих сил на такой пустяк и не хватит? — её голубые глаза дьявольски блеснули, и лицо вдруг помрачнело и скривилось от злости.       — Да если бы не я, вы бы здесь вообще не стояли, господин Гуро. Ни один вы на Николетту охоту открыли. Её способности ведь теперь каждый заполучить желает. Вы бы в сторонку отошли, да не мешали бы. Видит бог, ещё хуже сделаете. Следователь поморщился. Ещё не хватало какой-то утопленнице его жизни учить.       — Не твоего ума дело догадываться, кто да что, ясно? И не забыла ли ты, душа моя, с чьей помощью с того света выкарабкалась?       — Я, видишь ли, человек честный и слово своё держать умею, однако ежели ты противиться вздумала, так и быть, пеняй на себя. Блеск в глазах Оксаны мгновенно потух, а надменная улыбка исчезла с лица. Гуро говорил правду, и дочь мельника знала и боялась, что худшего ожидать придётся. Ведь Яков Петрович взаправду слов своих на ветер не бросает.       — Что ж, хорошо. Теперь дело за малым. Исчезни из снов Николетты Васильевны и не являйся к ней более, пока я сам того не пожелаю. Мавка не смела ослушаться Гуро, лишь молча кивнула. Уже собиралась она уйти, как вспомнила вдруг нечто очень важное, и поспешила задать следователю последний вопрос.       — А что будет с Гоголь, после того… после того, как вы завершите ритуал по перерождению тёмной? Как она без дара своего жить дальше сможет? — в глазах Оксаны заблестели слёзы.       — Умрёт она, Яков Петрович, — говоря, всхлипывала девушка. Следователь молчал, не в состоянии дать ответ на тот вопрос, который мучил его ещё с момента отъезда из Диканьки. Он знал ответ, но боялся даже произносить его вслух. Яков утешал себя лишь одной мыслью: «Это все ради неё, ради единственного родного для меня человека». «Ей будет больно, но боль не покажется ей такой мучительной, ведь я буду рядом. Она будет жить обыкновенно, как живут все люди Петербурга, просто надо будет немного потерпеть», — мысленно успокаивал себя мужчина. Опомнившись от невесёлых мыслей, Яков решил передать последнее поручение Оксане, а дальше Гуро справится сам. Его голос в ту же секунду вновь стал холодным и размеренным:       — Наутро после приезда оставишь в спальне Гоголь записку с моими инициалами, где будет сказано о времени и месте встречи, и чтобы без фокусов, Оксана.       — Как прикажите, Яков Петрович. Не хотела мавка губить свою живую подругу, но после пыток, пережитых на адской сковородке, выбирать не приходилось. На том они и распрощались. *** Всю дальнейшую дорогу Гуро ехал молча, изредка поглядывая в окно, а под конец пути достал тот самый сундук, ещё из прошлой поездки, где лежали все данные и необходимые инструменты для будущего обряда воскресшей. Яков никогда прежде не нервничал так, как сейчас. Он испытывал ворох эмоций. Эмоции, которые совершенно не свойственны природе его характера. Опасное дело он задумал и прекрасно осознавал это, однако назад дороги уже не было, ведь Гуро опустился за помощью к мёртвой мавке, ибо другого выбора он не видел. Прежде чем покинуть Якова Петровича, Оксана резко обернулась к дознователю, оказавшись с ним нос к носу, злобно шипя своими холодными, мертвецки-бледными устами то, чего больше всего на свете опасался услышать мужчина.       — А если она узнаёт, что тогда?       — Не узнает, — твёрдо отчеканил Гуро. Но утопленница всё не унималась.       — И всё же?       — Узнает тогда, когда я посчитаю нужным.       — А если… если Николетте кто-нибудь расскажет или даже покажет? Сбежит от вас, господин следователь, прямо в подвенечном платье, да и пойдёт утопиться где-нибудь неподалёку, лишь бы с таким деспотом как вы счастья не знать!       — Ах ты, проклятая… Но не успел Яков Петрович за шею утопленницы схватиться, как она тут же исчезла. Проклиная себя за неосторожность, Гуро ничего не оставалось, кроме как вернуться в душную бричку и продолжить свой путь, даже не подозревая о том, что вот-вот встретиться с Николеттой Васильевной, гораздо раньше положенного срока. И как перед ней объясняться будет, тоже не догадывался. Если, конечно же, сама госпожа Гоголь захочет разговаривать с ним. В это же самое время в бричке вместе с Якимом ехала Николь. В дороге девушка даже глаз не сомкнула, думала то о матушке, то об Обществе поэтов. Периодически в её мысли проскальзывал и Яков Петрович, о ком Гоголь предпочитала не думать, но, увы, как бы девушка не старалась, образ следователя то и дело возникал в голове. Подъезжая к поместью Гоголь-Яновских, Николь ещё не догадывалась, какой «сюрприз» её ждёт. Выйдя на свежий воздух, Николетта Васильевна расправила затёкшие в дороге плечики и втянула ноздрями свежий и опьяняющий воздух. Пока Яким разгружал вещи, Николь, застучав каблучками по дорожке, направилась в сторону беседки, где около минуты назад заприметила свою матушку, Марию Гоголь-Яновскую. Такая счастливая и по-детски беззаботная, Николетта побежала в сторону матушки. Её душа переполнялась чувством радости от скорой встречи с родительницей, ничто уже не могло помешать писательнице заключить матушку в объятия и рассказать ей обо всём, что случилось с ней за прошедшее время. Только юная Гоголь хотела окликнуть женщину, Николь увидела, что Мария Ивановна была не одна и вела с кем-то увлекательную беседу. Из беседки то и дело доносился звонкий смех. Решив быть более осторожной, Николетта Васильевна на цыпочках пошла вперёд, дабы не спугнуть неожиданного гостя, но по дороге наступила на ветку, не заметив её, от чего та громко хрустнула, заставив собеседников обернуться на источник шума. Каково же было удивление Николь, когда узнала она в госте не кого-то, а именно Якова Петровича! Ошарашенная и одновременно озлобленная поэтесса стояла с открытым ртом, переводя взгляд с матушки обратно на Гуро. Дар речи вернулся к Гоголь не сразу, однако вместо того, чтобы по обыкновению потерять сознание, Николь скрестила руки на груди и ядовито поинтересовалась:       — Что вы здесь забыли, Яков Петрович? Мария Ивановна, потрясённая столь дерзкой и неприемлемой реакцией дочери, возмущённо всплеснула руками:       — Николетта! Что за манеры по отношению к этому достопочтенному господину?!                    Немедленно извинись! Но девушка была непреклонна.       — И не подумаю, маменька. Лишь повторю свой вопрос вновь: Что вы здесь делаете? Гуро, продолжая стоять, опершись на свою излюбленную трость, обратился к Гоголь в очень мягком тоне:       — Николетта Васильевна, ну что же вы, в самом деле-то, матушку свою расстраиваете. Опережая вас, наперёд отвечу, что ехал я за вами, чтобы…       — Чтобы довести меня? За этим вы ехали, Яков Петрович?! — голубые глаза застилала прозрачная пелена слёз. Гуро сделал шаг вперёд, но Гоголь боязливо отпрянула от него. Яков осторожно протянул руку Николь, но и этот жест Гоголь сочла оскорбительным. «Он просто насмехается надо мной, заявившись сюда!» — думала растерянная Николетта.       — Николетта, прошу вас… Гоголь отошла от него ещё на несколько шагов. Говорить ей мешали треклятые слёзы.       — Ни слова больше. Не имеете права, —и, развернувшись, побежала в сторону реки, думая, что Гуро наконец оставит её в покое и не побежит за несносной девчонкой вроде неё. Вопреки всем ожиданиям, следователь, сорвавшись с места, побежал за Николь. *** Спрятавшись за раскидистым деревом, Николь старалась судорожно перевести дыхание. Прекрасно зная, что чувства к Якову Петровичу по-прежнему не остыли, она боялась совершить глупости, за которые ей самой потом же придётся краснеть. Услышав приближающиеся шаги, девушку чуть было не охватила паника. В страхе сделав шаг не туда, Николетта повисла на краю обрыва, чуть было не оказавшись в холодной воде. Вся эта картина, развернувшаяся прямо на глазах у Якова, заставила мужчину подбежать и схватить Гоголь за руку, крепко прижав к себе, наблюдая как камни, на которых секунду назад стояла девушка, с грохотом покатились вниз. Вспомнив недавние слова Оксаны, у Гуро взаправду мелькнула мысль, что Николь, не дай Бог, пошла топиться, к большому счастью, дознаватель оказался рядом. Его собственное сердце пропустило столько ударов, что мужчина ещё крепче прижал к себе брыкающуюся писательницу, которая норовила вырваться из цепких рук, убегая всё дальше и дальше, лишь бы следователь никогда не нашёл её. Облокотившись о дерево, где только что пряталась Гоголь, Яков Петрович прижимал юную писательницу, изредка поглаживая по голове.       — Успокойся, милая, всё хорошо. Я теперь с тобой, что же ты вырываешься, всё теперь хорошо. Не плачь.       — Пусти меня, пусти! — продолжала плакать Гоголь. — Зачем вы приехали?       — Николь, прошу тебя…       — Зачем? — сквозь слёзы еле слышно прошептала девушка, проваливаясь в сон.