Поцелуй под яблоневым деревом

      Солнце уже успело склониться к закату, и в воздухе слышался стрекот сверчков, отчего атмосфера вечера наполнялась долей сказочности.       По лесной тропинке тяжёлой походкой ступал мужчина в красном пальто, неся в руках драгоценную ношу, которой являлась Николетта Гоголь.       Следователь прижимал к себе тело девушки очень нежно, но в тоже время как можно крепче, чтобы ненароком не обронить столь драгоценное для его одинокой, мужской души создание.       Гуро очень хотел, чтобы Николь поскорее открыла глаза и сказала ему уже хоть что-нибудь. Но как бы Яков Петрович ни просил, его желания не исполнялись.       Тем временем хитрая лисичка по имени Николь уже как полчаса назад пришла в сознание, но дабы не нарушить той премилой идиллии, а именно: как Гуро прижимает её, как он думает, ещё не пришедшую в себя, создавало между ними что-то такое, чего Гоголь прежде никогда не ощущала.       Девушке просто-напросто захотелось, чтобы её до самого дома несли на руках, ну ведь действительно, когда ей, незамужней особе, выпадет такая шикарная возможность?       Однако разумом писательница понимала, что пора заканчивать спектакль, ведь Николь в глубине души было жалко мужчину, который в тёмное время суток несёт человека, так ещё и от самого оврага!       Чтобы как-то дать понять, что Николь пришла в себя, она вытянула левую руку и коснулась холодными пальчиками скулы мужчины.       Гуро, непроизвольно вздрогнув от столь неожиданного жеста, замер и хотел было опустить Гоголь на мягкий, зелёный покров травы, но тут его взгляд привлекли широкая скамейка и едва различимые огни фонарей. Яков Петрович догадался, что, по всей видимости, успел дойти до яблоневого сада дома Гоголь-Яновских.       — Гмм… Яков П-петрович? — следователь невольно замер не в силах даже пошевелиться. Один вопрос возникал в сознании: «Как давно она очнулась?»             Мужчина наконец-таки соизволил опустить девушку на парковую скамейку, ведь та уже понемногу приходила в себя, однако Гуро аккуратно придерживал Николетту за локоть, чтобы она, не дай бог, не упала.       —Николетта Васильевна, как вы себя чувствуете? — осторожно начал разговор Яков Петрович.        — Мне немного душно, но сейчас это пройдёт. Не беспокойтесь.       Дознаватель еле слышно выдохнул.       — Признаться честно, Николетта Васильевна, вы меня изрядно заставили поволноваться, я, откровенно говоря, даже испугался, что с вами может произойти что-то нехорошее. И этот ваш, — он покрутил руками в воздухе, — обморок, отнюдь не лучшее из зрелищ.       Николетта смерила его холодным, пронизывающим душу колким взглядом. Мужчина понял, что явно сказал что-то не то, но слова назад уже не вернёшь.       — Да неужели? Изволите вновь насмехаться над моим слабым здоровьем —пожалуйста, сколько угодно! — она попыталась подняться и, не до конца придя в себя, пошатнулась и вполне могла сломать себе что-нибудь, если бы не сильные руки следователя, который ловко обхватил её тело и прижал к себе.             — Ну что же вы, Николь, нужно быть аккуратнее, иначе как я объясню вашей матушке, откуда у вас синяки на локтях? — он улыбнулся, но Гоголь его улыбку не оценила.       Нахмурившись, писательница отвернула голову.       — Для вас Яков Петрович, Николетта Васильевна.       Гуро на сказанные так по-детски слова посмотрел на неё как на маленькую девочку. Она всё также была прижата к нему, но отвернула голову, словно обиженный ребёнок, который не получил обещанной сказки перед сном и сейчас стоял, нахмурившись и надув губки.       Мужчину эта ситуация так позабавила, что он, не выдержав, рассмеялся в голос, а вот Николь, обидевшись ещё больше, и вовсе постоянно предпринимала попытки выбраться из цепких рук Якова, отчего смешила его своим поведением всё больше и больше.       — Что же вы постоянно смеётесь да смеётесь? Вы… — она запрокинула голову к небу и ахнула от того, что небо давно почернело и на нём выступили триллионы звёзд. День уже давно отдал своё первенство ночи, и сейчас они с Гуро стояли возле скамейки в саду, освещённые приглушённым сиянием фонаря.              — Вы…       — Я…       И снова этот проклятый смех выводил Гоголь из себя. Её бледные щёки до того заалели, что с лёгкостью можно было подумать, что перед Гуро стояла влюблённая в него девушка, но как было на самом деле, пока сказать трудно. То ли Николь краснела от прикосновений, то ли от гнева, хотя последнее, скорее всего, исключалось.       — Вы зачем сюда приехали? Дайте-ка угадаю? Его сиятельство граф Бенкендорф снова не может прожить и дня без старательного изучения моих способностей, и поэтому он прислал вас сюда, чтобы я по своей глупости отыскала для вас ту чёртову формулу?       Гуро непонимающе хлопал глазами.       — Николь, о какой формуле идёт речь?       «Опять! Опять он посмел назвать меня так! Какой же он всё-таки…»       — Неважно, Яков Петрович. Важно то, зачем вы сейчас стоите тут, передо мной. Какой извращённый план на этот раз посетил вашу хитрую голову?       — Прошу вас, Николь, выслушайте же вы меня наконец! — он до побелевших костяшек на собственных пальцах грубо сжал хрупкую девичью ручку Николетты.       В глазах девушки выступили слёзы.       Он снова сделал ей больно.       И будет делать так всякий раз, как только она перестанет играть по его правилам.       — Что в ваших словах заставит изменить моё мнение о вашем визите, о вас и о ваших целях? Что? — с каждым новым произнесённым словом водянистая пелена застилала голубые глаза Николетты.       А Яков Петрович просто стоял. Стоял и молчал, опустив руки по швам. Впервые в жизни гроза преступников Петербурга не знал как говорить в такой ситуации, что нужно сделать для того, чтобы как-то утешить ранимую девушку.       Откровенно говоря, ситуация выглядела весьма неразборчивой и нелепой. Казалось, что эти два человека уже никогда не помирятся, но Гоголь сейчас сделала то, чего, наверное, не ожидала ни от кого другого, тем более от самой себя!       Она подошла к Гуро вплотную — стиснутые зубы и надутые щёки, пальцы рук были сжаты в кулачки, право слово, совсем как ребёнок!       Николь рвано дышала, она сделала ещё шаг и, закрыв глаза, поцеловала Якова. Нельзя было сказать, что это был полноценный поцелуй, со всей присущей ему страстью и нежностью. Она просто-напросто чмокнула его, что мужчина не до конца осознал.       Писательница отступила от мужчины на шаг и с довольным видом полюбопытствовала:       — Ну как, Яков Петрович? Вы что-нибудь почувствовали? Давайте, говорите правду или, небось, снова соврёте?       —Хотя, я где-то читала, что постоянное враньё входит в привычку. У вас, я так полагаю, врать это в крови, — голубоглазая приставила пальчик к губам и продолжала размышлять вслух.       Яков Петрович не был слепым, и осознанно понимал, что девушка над ним попросту издевалась. А вот Николетту вся эта ситуация начала забавлять и эти её подколки и, как ей думалось, несущественные издевательства приносили неописуемую радость, а в душе следователя напротив гнев разгорался словно адское пламя.       Глаза его становились чернее угля в камине, а расстояние между ним и Гоголь сокращалось всё быстрее и быстрее.       Счастливо улыбавшаяся до этого Николетта Васильевна уже перестала улыбаться и теперь со страхом смотрела на мужчину. Она лишь смогла слегка приподнять голову и прошептать с ноткой яда в голосе. Гоголь было уж очень интересно, насколько далеко сможет зайти Гуро:       — И это всё, на что вы способны? Просто стоять и ничего не делать? Такая себе тактика, уж извините за прямоту, — она театрально вздохнула, подняв руку.       — Будете часто злиться, морщин на лице больше появится, хотя они и так у вас уже имеются. Ну, подумайте, зачем вам кто-то, а? Всю свою жизнь только и делаете, что работаете да работаете. Так в одиночестве и умрёте, о вас все позабудут.       Станете старым и никому не нужным, хотя и сейчас вы никому не нужны. Ну, разве что вашему ненаглядному Бенкендорфу, — в глазах Николь блеснул адский огонёк, который во взгляде Гуро раздался пожаром.       И в следующую секунду её остренький язычок выдал такую колкость, за которую осмелевшая писательница получила то, чего не хотел и сам дознаватель:        — Вы же как его верный сторожевой пёс: носитесь за ним туда-сюда, туда-сюда. Ваш кабинет в Третьем отделении, словно конура, куда вы бежите всякий раз за сахарной косточкой, как за наградой! Вы всего лишь…       —Да замолчите вы уже, наконец!       Хлопок       На лице Николь появляется красный след от ладони Гуро.       Гоголь не знает, она не верит, что это смог сделать он. Она отшатывается от него, как от прокажённого, от волнения спотыкаясь об собственные ноги, она падает прямо на землю и разрывается в рыданиях.       Её слёзы чистые, словно горный хрусталь, катятся по красным щекам.       Их бесчисленное множество, и они не прекращаются.       Гуро опускает взгляд на свои ладони. Как он позволил себе поднять на неё руку? Кто он после этого? Эта бедная девочка и так мучается из-за своего тёмного дара, а тут ещё и он — рыцарь в сияющих доспехах!       Он медленно, еле слышно подходит к Гоголь, на ходу снимая с себя своё любимое красное пальто, садится на корточки и укутывает в него и без того испуганную и продрогшую не то от страха, не то от холода Николетту.       Яков хочет обнять девушку, и она ему позволяет, несмотря на то, что он сделал с ней несколько мгновений тому назад.       Он обнимет её крепко, до едва уловимого хруста в рёбрах, утыкается носом в её слегка волнистые волосы цвета горького шоколада и проговаривает, как молитву:       — Прости меня, девочка моя, прости…       Я — последняя сволочь, я тебя не заслуживаю. И про слова твои — ты всё правильно говоришь. Я старый, никому не нужный дурак. Я потерял уже всех, кого только можно было потерять на этом чёртовом свете.       — Нет… — Гоголь сопит ему в грудь.       — Что?       — Нет… Вы никого не потеряете больше, потому что… у вас есть я. Вы мне нужны, Яков Петрович.       Гуро смотрел на неё, не веря словам. Неужели она не смеётся над ним и говорит правду?       — П-простите меня, Яков Петрович. Я сгоряча сказала, ради Бога, прошу вас! Мне кроме вас никто и никогда не б-будет нужен… — она вновь расплакалась.       Сказать, что дознаватель был потрясён — это не сказать ничего.       — Николь, милая Николь, не плачьте, слёзы вам совершенно не к лицу, — смахнув слезинку с правой щеки, он поцеловал её сюда, где ранее полыхал красным след от удара.       Он целовал её всюду: в губы, в щёки, в нос, в лоб и после каждого поцелуя шептал еле слышное «прости».        — Хватит на сырой земле рассиживаться, ты можешь заболеть, — он протянул ей руки и помог встать.       Нырнув рукой в карман брюк, Яков достал золотые часы на цепочке с гравировкой «Гуро» и, посмотрев на время, слегка присвистнул.       — Ох, Николь, засиделись мы с тобой, тебе давно пора быть в постели. Думаю, пора возвращаться домой.       Николь, грустно улыбнувшись, ответила:       —Д-да, думаю, вы правы, Яков Петрович, мне пора домой.       — Какая прыткость, ты ведь не знаешь дороги! — он притянул её к себе одной рукой, обняв, зашагал в сторону калитки.       — А куда же мы? — вопросительно взглянула девушка.       Гуро, шагавший вперёд и не обращавший внимания на юную Гоголь, пытался разглядеть экипаж.       — Ну как куда, душа моя? Домой!       Николетта Васильевна всё ещё с трудом соображала, но поспешила добавить:       — А… а как же матушка? Её вы не удосужились оповестить?       — Ещё как удосужился. Просто премилая женщина, к тому же была совершенно не против, попросила только заглядывать почаще, пока ты живёшь у меня.       До сих пор пребывавшая в шоке Николь смогла опомниться только тогда, когда перед ней предстала бричка, а дверь ей любезно открыл Яков Петрович.       — А… мои в-вещи?       — Я заранее обо всём распорядился, прошу миледи! — он указал на стоящий перед ними транспорт.                       ***       Пока они ехали до поместья, погода успела изрядно подпортиться. Началась гроза, пошёл ливень. Николь, как только оказалась внутри вместе с Гуро, быстро уснула, пристроившись под боком у следователя.       По дороге Яков Петрович пытался прогнать те ужасные слова, адресованные ему в парке Николеттой.       «А ведь в чём-то она была права…»       Но мужчина тут же отогнал от себя мрачные мысли.       «Теперь, когда Николь рядом, нужно сосредоточиться на деле. Медлить больше нельзя, иначе ничего не получится».       «Всё закончится в первый день апреля».       «Никто ничего не узнает, тем более она просто не успеет ничего понять.»       «И это даже к лучшему».       «Потому что потом всё будет хорошо».       «Всё будет так, как хочу я, а не он».       «А значит, будет правильно.»       «Так, как надо...»       Так, как это должно было быть с самого начала.       И впредь, никакой господин N ему не помешает, даже если для этого прийдется рискнуть жизнью. Их у мужчины было много.       Даже если после совершенного им Николетта его возненавидит и будет ненавидит до конца жизни, Гуро не отступится от политики Третьего отделения.       Более того, Яков намерен его возглавить.       Но для такого масштабного плана потребуются люди первой величины, что значительно осложняло задачу, так как с представителями из высших слоев общества, дознаватель находился в откровенно жестокой вражде.       В его темных делах господину Гуро вполне себе мог бы помочь господин N, но мужчина прекрасно осознавал, если хоть один раз согласится хотя бы на одно условие, назад дороги не будет. Он навсегда потеряет Николь, так и не успев насладится мощью ее драгоценного дара с полна.