Эльфы любят только раз

      Мне казалось, что невозможно уснуть в этом холоде и беспросветности, но стоило лечь на лавку, как я тут же провалилась в сон.       Он не принёс облегчения: едва открыв глаза и не увидев ничего, кроме тьмы, я вдруг мгновенно и в полной мере осознала случившееся, и от этого мне стало так страшно и тошно, как не было никогда прежде.       «Твоим же оружием», – сказал Трандуил…       Значит, он давно подозревал, что я обманываю Леголаса, и разыграл влюблённость в меня, рассчитывая, что я позарюсь на более крупный куш. Конечно, Трандуил уверен, что я лгала и ему. Но я-то его действительно люблю! А он меня ненавидит. И мгновения счастья, которые я испытала вчера, стали самыми чёрными мгновениями моей жизни.       Трандуил лгал. Прижимая к себе, мечтал оттолкнуть, целуя – убить.       В один час я потеряла всё. Абсолютно всё.       Что будет теперь со мной? Что будет?!       Мое сердце было разбито ложью Трандуила, планы на будущее разрушены, а жизнь летела в бездну. В то первое утро в заточении я могла лишь оплакивать себя, не видя ни луча надежды.       Через несколько часов стражники принесли одеяло и еду, в коридоре оставили зажжённый факел, свет от которого едва проникал сквозь зарешеченное окошко в двери. Отчаяние не лишило меня аппетита, а еда придала немного сил. Я перестала плакать и начала думать. Что я сказала вчера Трандуилу? Как я могу выкрутиться? Что могу сказать в свое оправдание, если мне дадут такую возможность?       А вечером (Наверное, вечером. Под землей невозможно уловить течение времени.) к моей темнице пришёл Куинон. Он принёс корзину с едой, бухнул ее на стол и спросил:       – Что происходит? Дворец полнится самыми дикими слухами, а их виновники молчат. Леголас не выходит из комнат, Трандуил мечет из глаз молнии, ты вообще заперлась в подземелье.       Я молчала. Мне казалось, что уж Куинон-то точно будет лишь рад, что его подозрения насчёт меня оправдались. Пусть хотя бы не от меня узнает, что я оскорбила его любимого ученика и ненаглядного короля. А то мало ли что в гневе сделает.       Куинон подождал ответа, сказал:       – Ты, видно, крепко прищемила хвост королю. Учти, Трандуил не склонен прощать врагов или проявлять к ним милосердие. Уверен, ты вполне заслужила это вот все, – он обвёл широким жестом мою тесную камеру, – но я не хочу, чтобы Трандуил вынес на суде приговор, о жестокости которого пожалеет, когда пройдёт первая ярость. Суд будет завтра, так что у меня мало времени, чтобы хоть как-то вмешаться. Теперь рассказывай.       Рассудительный тон Куинона немного привёл меня в чувства.       – И какие же слухи ходят? – спросила я, размышляя, какую версию ему рассказать. Привычка в сложных ситуациях опираться на ложь еще не оставила меня.       – То ли что-то украла, то ли пыталась убить кого-то из королевского семейства, то ли то ли… А на самом деле?       – Я хотела выйти замуж за Леголаса, но люблю Трандуила.       Куинон не выглядел сильно удивлённым, хотя посмотрел на меня после этих слов очень недобро.       – Ясно… – протянул он и почесал подбородок. – Государственная измена, значит.       – Что?!       – Думаю, именно в этом тебя завтра и обвинят, – пожал плечами Куинон. – И Трандуил будет настаивать на смертном приговоре.       Я вскочила на ноги.       – Что?! Нет! Да за что же?! Что мне делать?! Я… я никому не желала зла.       – Раз ты не желала зла, говори правду. Либо… разработай очередной коварный план.       Я сжала виски ладонями: возвращалась вчерашняя головная боль.       – Повторю: я забочусь не о тебе, а о Трандуиле. Решение принимает король, но на важных разбирательствах присутствуют его советники. Трандуила ты в своей невинности не убедишь, но попытайся повлиять на советников. Не обольщайся, – Куинон поднял руку, когда я было начала его благодарить, – я не встану на твою сторону на суде. Но… могу собрать тех, кто может захотеть сказать о тебе доброе слово. Есть такие в Лихолесье?       – Не знаю… Нимсилэль, Лаухен… Та служанка, за которую я заступилась перед Трандуилом, когда она ему руку проткнула. Я мало с кем близко сошлась. Да и те вполне могут поверить, что я все это время всем лгала.       – А ведь ты все это время всем говорила правду, – едко произнес Куинон. – Думаю, их позовут и без меня, но я прослежу, – он двинулся к выходу, на пороге повернулся: – У тебя нет сердца. А я уже ненавижу себя за то, что пытаюсь спасти твою никчемную жизнь. Как жаль, что весной тебя не убили орки.       Это было больно, но, увы, и справедливо. Я не посмела ничего ответить Куинону, и он ушел, оставив меня с новыми страхами и со смутной надеждой.

***

      На следующий день мне дали поесть, умыться и отвели в зал, где королем обычно разбирались споры его подданных.       Меня посадили отдельно ото всех, недалеко от кресла, предназначенного королю. В зал заходили эльфы, знакомые и нет. Кто-то смотрел на меня с любопытством, кто-то с гневом. Было тяжело вынести и то, и другое, поэтому я отвернулась от дверей и стала рассматривать стену.       Гул в зале всколыхнулся и затих, и я поняла, что вошёл король. С трудом повернула голову, желая и боясь встретиться с ним взглядом.       Он был внешне бесстрастен и смотрел прямо перед собой.       Следом за ним зашли Леголас, Куинон, ещё несколько королевских стражей. Леголас мазнул по мне взглядом, сжал губы и опустил взгляд. Он выглядел изможденным: под глазами пролегли тени, черты лица заострились, словно после долгой болезни. А ведь прошло всего два дня… Кажется, только тогда я впервые почувствовала укол совести, начала осознавать глубину своей вины перед ним.       Трандуил занял своё кресло и произнёс голосом, лишенным эмоций:       – Эллет Эмлинэль, прибывшая из Лотлориэна в начале лета сего года и занимающая место целительницы в Залах Врачевания, обвиняется в государственной измене, – по залу пронёсся вздох удивления, но под тяжелым взглядом короля мгновенно стих. – Она обманом пыталась вынудить наследника трона жениться на ней, чтобы получить богатство и власть. Вероятно, впоследствии она планировала убить принца и короля и занять трон Эрин Ласгален.       – Нет! – воскликнула я. – Никогда!       – Молчать! – ледяная броня, скрывающая эмоции Трандуила, лопнула. Он вскочил на ноги. Ярость его почти зримо заполнила зал. – Я спас тебе жизнь! И ты вручила ее мне якобы в благодарность, а сама в тот момент уже замышляла гнусное предательство. Я считаю себя в полном праве распорядиться жизнью, которую спас, и отнять этот дар у преступницы.       Ненависть в голосе Трандуила и истинность его слов причиняла мне нестерпимую боль, но нельзя было не попытаться защитить себя. Всю предыдущую ночь я продумывала, что могу сказать в своё оправдание, и сейчас наступил момент озвучить это.       – Я по-прежнему глубоко благодарна тебе за спасение своей жизни. Никогда бы я не причинила вред ни тебе, ни Леголасу, – сказала я как можно спокойнее, вставая с места. – Остальные твои обвинения признаю. Я не испытывала истинной любви к твоему сыну, но мечтала выйти за него замуж. И только сейчас начала осознавать, как ужасен мой поступок. Но государственная измена?.. Разве все произошедшее – это не личное дело двух эльфов: Леголаса и меня?       Трандуил в ярости ударил кулаком по подлокотнику кресла.       – Все сказанное сейчас лишь подтверждает, насколько ты опасна. Даже зная, что вина твоя бесспорна, ты ищешь лазейки и пытаешься представить чёрное белым, – он обратился к собравшимся. – Я настаиваю на смертной казни.       В зале поднялся гул. К моему счастью, по большей части эльфы были шокированы и возмущены предложенным наказанием. Из первого ряда выступил Фэйранк – отец Нимсилэль, один из советников, часто принимавший участие в королевском суде.       – Смертная казнь – слишком суровое наказание, государь. Чтобы применить его, нужны веские доказательства вины.       – Она признала вину.       – То, в чем призналась эта женщина, не заслуживает смертной казни. Но… пока мы выслушали только тебя и ее. Что скажет жертва обмана?       Все повернулись к Леголасу. Он приблизился к креслу Трандуила, тяжело оперся о подлокотник.       – Я прошу не наказывать ее слишком сурово. Не верю, что она замышляла убийство или полный захват власти.       – Он еще находится под ее обаянием, – покачал головой Трандуил, – и не может судить объективно.       Леголас медленно повернул голову к нему:       – А ты находишься под влиянием гнева и к тому же... Одним словом, ты тоже не объективен.       Фэйранк обвёл взглядом собравшихся:       – Кто-нибудь может сказать что-то в пользу подсудимой или против неё? Кто-то из целителей?.. Лорд Лаухен?       Мой начальник встал перед троном: боком к королю, лицом ко мне. Я с надеждой подняла на него глаза. Лаухен выглядел несколько ошарашенным, но ненависти или презрения в его взгляде я не заметила. Он сказал:       – Эмлинэль я знаю с начала этого лета, чуть больше трёх месяцев. Не знаю, имеет ли это отношение к делу, но она трудолюбивая и талантливая целительница. Амбициозная, изобретательная, любопытная. Мы общались почти исключительно лишь по делу, и с этой стороны у меня нет ни единого нарекания. Насколько я мог заметить, с другими целителями она не сближалась, но и не сторонилась их. Разве что с леди Нимсилэль они общались довольно много.       Он повернулся к залу, и со своего места поднялась Нимсилэль. Она быстро подошла к Лаухену, заговорила, не дожидаясь вопросов:       – Да не может этого быть! Это какая-то ошибка. Эмлинэль добрая, хорошая, отзывчивая. Не могла она задумать зла. А то, что сама призналась… так она или кого-то выгораживает, или сама запуталась, – Нимсилэль умоляюще сложила руки и повернулась к Трандуилу и Фэйранку: – Если вы убьете ее, это ляжет чёрным пятном на всех нас. Государь, будь милосерден!       – Право же, смертная казнь… – подержал Лаухен, оборачиваясь к королю. – Даже к прислужникам Врага ты был снисходительнее.       Мне показалось, что чёрные тучи над моей головой немного разошлись, пропустив луч солнца. Прислушаются ли к словам целителей те, от кого зависит моя судьба?       Нимсилэль, глупенькая храбрая Нимсилэль, заламывая руки, переводила взгляд с одного лица на другое, ища в них поддержки, и остановилась на Куиноне.       – Лорд Куинон, почему ты молчишь? Разве ты не знаешь Эмлинэль ближе остальных?       Перекошенное шрамом лицо Куинона скривилось ещё сильнее. Он явно не планировал принимать участие в суде.       – Я слишком близок к королевской семье, чтобы мое слово считалось беспристрастным.       – И все же выскажись, – кивнул ему Фэйранк. – Ты ведь ездил за Эмлинэль в Лотлориэн и долгое время близко наблюдал ее. Мы сейчас решаем вопрос, можно ли с уверенностью сказать, что она намеревалась причинить вред государству или правящей семье?       Куинон одарил Нимсилэль убийственным взглядом, потом не менее злобно посмотрел на меня. Чёрные тучи вновь сомкнулись, закрыв солнце. Конечно, Куинон сейчас скажет, что всегда подозревал меня в лицемерии…       – Я всегда подозревал Эмлинэль в лицемерии, – начал Куинон, – и не удивлён, что она сидит на этом месте сегодня. Но… – я с надеждой и мольбой уставилась на Куинона, – но она не способна на убийство. Для неё это равнозначно потере целительского дара, а им Эмлинэль весьма дорожит. Через час после того, как ее укусил паук, она уже интересовалась лечебными свойствами его яда. Лорд Лаухен может подтвердить, полагаю, что ее страсть к врачеванию кажется даже чрезмерной. Кроме того, у неё не хватило бы ума управлять целым государством. Думаю, она бы довольствовалась полученными знатностью и богатством и не мечтала бы о большем. Я как начальник дворцовой тюрьмы прошу не обременять меня заботой о заключённой и изгнать ее из Эрин Ласгален.       – Чтобы она продолжила плести интриги и, вероятно, вынашивать план мести? – процедил сквозь зубы Трандуил. – Этого я не допущу.       – Я готова открыть свой разум королю, чтобы он убедился… – начала я.       – И дать тебе возможность проникнуть в МОЙ разум?! – вскинулся Трандуил.       Фэйранк поднял руки, призывая к спокойствию.       – Боюсь, в нашем случае осанвэ не решит проблемы. Признаюсь, что и я не готов вступить в него с преступницей. Но мы можем выслушать всех, кто желает высказаться, чтобы принять взвешенное решение.       Не стану подробно рассказывать об окончании суда. На середину зала выходили эльфы один за другим и что-то говорили о своем обо мне впечатлении за время знакомства. По большей части несли полнейшую чушь, и в какой-то момент я перестала слушать. Украдкой я поглядывала на Трандуила и Леголаса.       Как по-разному они переживали этот день. Трандуил буквально источал гнев: прямая спина, сверкающие глаза, плотно сомкнутые губы. Должно быть, на поле боя враги бежали прочь от одного его взгляда. Леголас же, наоборот, как будто ушел в собственную тень, заперся изнутри. Казалось, он глубоко задумался и не замечает ни эльфов вокруг, ни направленного на него обостренного внимания. Несмотря на свой неприкрыто удрученный вид, он держался с достоинством. Видимо, просто потому, что достоинство было частью его натуры.       И почему, почему я полюбила не Леголаса, а его отца? Быть может, ответ как раз в том, что во мне не было всех тех высоких качеств, которыми я восхищалась в Леголасе? Быть может, ответ в том, что Трандуил оказался не менее искусным лжецом, чем я сама? Ум, амбициозность и холодный рассудок – мы так с ним похожи! И даже во время суда, когда он настаивал на моей смерти, почему внутри меня горело восхищение каждой чертой его окаменевшего от ледяной ярости лица? Неужели это нормально? Неужели это и есть любовь?       – Эмлинэль, встань! – голос Фэйранка вывел меня из задумчивости. – Тебе дается последнее слово в свою защиту.       Я поднялась. Поискала в голове нужные слова. Все, что придумала накануне, все было не то. Поискала в сердце.       – Леголас, – он с явным трудом поднял глаза, – прости меня.       О, этот всегда внимательный и спокойный взгляд, как горек он был сегодня!       Вечность прошла, прежде чем Леголас ответил:       – Хорошо, Эмлинэль, я постараюсь.       Меня увели в прежнюю камеру, а наутро объявили приговор: сто лет в заточении. Сто лет одиночества, темноты и сырости.       Одно лишь послабление я получила – возможность раз в пять лет просить о помиловании. Если в своем прошении я смогу доказать, что полностью раскаялась и встала на путь правды, мне даруют свободу.       В ночь после оглашения приговора я даже не плакала – выла. Даже пять лет мне казались вечностью, а уж Трандуил позаботится, чтобы я просидела в своей каменной клетке весь век. Он не простит оскорбления, нанесенного сыну, ни через пять, ни через пятьдесят пять лет.       Я пишу эти сроки за неделю до пятилетнего срока моего заточения.       Пишу искренне, без слова лжи, с открытым сердцем.       Пишу, представляя своего адресата.       Пишу, представляя твоё лицо, Трандуил.