***
Трандуил вернулся в свои покои, но до утра так и не смог уснуть. Он злился то на себя, то на Эмлинэль. Ведь целый месяц все было так замечательно! Они виделись почти каждую ночь, наслаждались друг другом, упивались счастьем. Он почти не спал в этот месяц, но чувствовал себя бодрым и энергичным как никогда. Каждое мгновение его жизни теперь было наполнено смыслом и радостью, даже когда он не находился рядом с Эмлинэль. В мир словно добавились краски – никогда тот не был таким ярким, таким прекрасным. А самым прекрасным в этом мире была она – Эмлинэль. Каждое ее движение, каждое слово, каждый миллиметр тела вызывали у Трандуила восторг, и он не стеснялся его выражать всеми доступными способами. И ощущал ответное чувство с ее стороны. Уже и этого хватило бы для счастья, но было и другое. Восхищение владело не только эмоциями, но и разумом. Вновь и вновь Эмлинэль удивляла Трандуила тем, какими путями двигались ее мысли, как быстро она улавливала самую суть вещей и тонко чувствовала выгоду и риски каждой ситуации. После одной из бесед с Эмлинэль Трандуилу удалось снизить торговую пошлину за вино, а после другой – понять, почему гномы из Одинокой горы никак не соглашаются на его условия поставки металла. Иногда за всю ночь они не произносили ни слова, а иногда вели долгие беседы – но всегда Трандуил чувствовал их полное единение, взаимопонимание и взаимочувствование. Ночь за ночью они все больше и больше узнавали друг друга. Какое же счастье – быть абсолютно честным. Открывать другому не только все лучшее в себе, но и все худшее, что прежде скрывал даже от самого себя. Открыть всё и ждать суда, зная, что тот будет и справедлив, и милостив. Что же пошло не так на этот раз? Почему Эмлинэль не смогла понять его? Он сам виноват: заговорил о празднике в честь Венца лета, вспомнил танец Эмлинэль, когда она перелетела через костер. – Кажется, тогда я впервые осознал, что отношусь к тебе по-особому. Что это не просто любопытство и восхищение отдельными качествами. Ты упоминула в своей рукописи, что после танца я показался тебе холодным, а я лишь пытался скрыть свое смятение. – Тебе вполне удалось. – В тот раз да… А помнишь нашу встречу в библиотеке? Когда за стеллажами раздался грохот, и я увидел тебя погребенной под грудой книг, то, кажется, забыл о сдержанности. Если бы мы чуть дольше остались в тот раз наедине… быть может, все сложилось бы иначе. – Не думаю. Ты не решился бы прямо признаться в своих чувствах, не решился бы посадить на трон новую королеву. Ведь тогда пришлось бы признаться в том, что ты не любил свою первую жену. И вопрос о Леголасе…***
Именно тогда и началась эта глупая ссора. Впрочем, рано или поздно им пришлось бы решать, как жить дальше. Как бы хотел Трандуил посадить Эмлинэль справа от себя в тронном зале, как бы хотел покрыть её голову короной! Как бы он хотел… Но разве он может?! Легко ей рассуждать! Выпусти – и всё. Что скажут приближенные? Какие слухи поползут среди народа? А если в тот же день рассказать о Леголасе, не дойдет ли до бунта? Все решат, что Эмлинэль ворожбой или ядами околдовала короля, замутила и поработила его разум. А если он откроет всю их историю?!... Страшно представить! Признаться в том, что насильно взял женщину?! Как после этого смотреть в глаза другим эльфам? Нет, он не может, не может на это пойти. Но и оставлять все, как есть, нельзя. Что же делать?.. Трандуил бесконечно бродил мыслями по этому замкнутому кругу, изводил себя, пытаясь составить безупречный план, и… отметал один за другим. Каждую ночь он спускался в темницу, часы проводил под дверью Эмлинэль. Но за дверью стояла ледяная, пропитанная обидой тишина – и никакие слова Трандуила не могли растопить ее.***
Прошло уже шесть дней с их ссоры. Трандуил принимал Лаухена с отчетом, когда вдруг вспомнил брошенные Эмлинэль слова упрека: «Ты не позволяешь мне даже входить в Залы Врачевания. Какая уж тут свобода?» Прервав главного целителя на полуслове, Трандуил сказал: – Помнишь Эмлинэль? Лаухен приподнял брови: – Конечно, государь. – Она просит дать ей возможность готовить лекарства, говорит, что есть какие-то идеи. Я отказал, но сейчас вдруг подумал… можно позволить ей заниматься… с травами… Что думаешь? – Думаю, что Эмлинэль – одна из лучших целительниц, что я встречал, – сухо ответил Лаухен. – Я не смогу врачевать эльфов лекарствами, созданными преступницей, но, безусловно, считаю, что эти занятия скрасят ей заточение. Могу распорядиться, чтобы в ее темнице оборудовали рабочее место. Одно лишь опасение, государь… – Да? – Полгода назад она пыталась уйти из жизни. Не попытается ли снова, на сей раз с помощью снадобий? Трандуил сделал вид, что всерьез размышляет над этим вопросом, потом кивнул: – Позаботься о том, чтобы к ней в руки не попадали яды, организуй рабочее место в соседней с ней камере. Работать она будет под присмотром охранника. Лаухен поклонился в знак того, что принял приказ, и продолжил доклад. В тот же день в камере по соседству с Эмлинэль появилась маленькая копия Залов Врачевания: небольшой очаг, инструменты и посуда, порошки и травы – из числа самых безобидных. Эмлинэль было позволено осмотреться и составить список необходимого ей для работы. Часть из этого списка забраковал сам Лаухен как слишком опасное в руках преступницы и возможной самоубийцы: ножи, ядовитые растения и вещества, добытые из убитых пауков Лихолесья. Трандуил, конечно, не присутствовал ни при обустройстве камеры, ни при беседе Эмлинэль с Лаухеном, но знал, что его приказ выполняется, и с нетерпением ждал вечера. Эмлинэль увидит, что он выполняет ее желания, делает реальные шаги к тому, чтобы ей жилось лучше, и смягчится. А он сумеет убедить ее не торопить события. Да, быть может, придется ждать чуть дольше, чем ей хочется, но зато удастся избежать опасности для него, Трандуила, потерять власть. В конце концов, он обещал на суде пересматривать дело преступницы раз в пять лет. До следующего пересмотра осталось чуть больше четырех… Что значат четыре года в бесконечной жизни эльфа? Они пронесутся быстро. А уж он позаботится, чтобы Эмлинэль жилось как можно комфортнее, пусть и в заточении.***
Ночь. Мягкая подошва скрадывает шаги по каменным плитам пола. Тихий стук в дверь. – Впусти меня, Эмлинэль. – Входи, Трандуил.***
Под утро Трандуил вернулся в свои покои с довольной улыбкой на лице. Эмлинэль выслушала его без споров и упреков. – Пойми же, нужно делать все постепенно. Поспешность лишь навредит нам обоим – молчу о том, что последствия могут коснуться всего Эрин Ласгален. А я не могу не оглядываться на свой народ. Когда ты станешь королевой, поймешь это. – И сколько же нужно ждать? Трандуил не решился сказать «четыре года». Ответил: – Я сделаю все, чтобы ты как можно быстрее оказалась на свободе. Эмлинэль тяжело вздохнула: – Ты собираешься продолжать лгать. – Я же объяснил, почему сейчас иначе невозможно, – Трандуил сдержал раздражение. – Ты полюбила короля – тебе придется набраться терпения. – Я не стану ждать вечно, – уже тверже сказала Эмлинэль. – Понимаю. Мне не нужна вечность – мне нужно… некоторое время. – У тебя мало времени. Поспеши, Трандуил, иначе ты меня потеряешь. Она произнесла это так, что он поверил. Неважно, что Эмлинэль – его пленница. Он заточил в клетку ее тело, она же владеет его душой. – Я не допущу этого, – произнес он, подходя ближе. Эмлинэль приникла к его груди, обняла крепко, почти судорожно: – Прошу, не допусти. Эти шесть дней были сплошным кошмаром! Примирение завершилось самым приятным для обоих образом. Но в глубине души Трандуил радовался, что Эмлинэль не предложила в ту ночь осанвэ – он не был до конца честен с нею, пусть и из самых благих намерений.