Главная звёздная пара: — Alizée — Gourmandises
Quand je pense à toi, Toi le loup des steppes, J'n'ai pas peur de toi. Est-ce que ça t'oppresse?
Лиза не знает французского, но она почти уверена, что Alizée попала в её настроение. И поэтому Холмогорова делает то, что удавалось ей лучше других во все времена — танцует. Лиза игралась и кружилась, позволяя себе неожиданно сменить пластинку серых будней. Повторяя лёгкие движения, она растворялась в такт со звуками магнитофона. В эти минуты во вселенной не существовало разочарований и обид, а за спиной вырастали белые крылья. Лиза не убегала от себя, смотрела на жизнь смело и ловила восхищенные взоры Космоса, который почти всегда наблюдал за ней и его горящий взгляд говорил сам за себя. Несколько шагов вперед, и она не будет вырываться, если он её поцелует и следом подхватит на руки. Но Лиза олицетворяла свободу, а птицу в полёте не поймать. Нет шансов. И в Лизе сгорел стыд. Зеркало отражает бледнокожую северную валькирию, едва прикрытую шелком золотистых волос и полупрозрачным пеньюаром. Голубые глаза лишены маски зимней царицы, они полны огня и озорства. Лиза плавно идёт навстречу любой опасности, смеётся в лицо бедам, прогоняет слабости. Весна не обрушит её, как не посмела сокрушить зима. Танец с жизнью не знает конца. И что же до фантазий вчерашней мечтательницы? Небо в алмазах осталось прекрасной иллюзией, небо в огне рухнуло на белый снег. Что дальше? Есть ли шанс достучаться? До Космоса, до себя… До той жизни, о которой они когда-то мечтали. Или мечты должны оставаться мечтами? Лиза замечает, что Кос вернулся в комнату. Неизвестно, сколько он простоял, смотря на неё во все глаза, но она понимает, как нравится ему откровенная картина посреди укромной спальни. Лиза делает поворот вокруг своей оси, медленно покачивает бедрами из стороны в сторону, но не спеша приближаться вплотную к мужу. Руки в полете, тонкая ткань последней одежды скинута на пол, но Лиза не поймана. Её локоны небрежно лежат по плечам, пухлые губы волнующе раскраснелись, а радужки горят мерцающими огоньками. Кос не может оторвать глаз от Лизы, не может не любить и не желать её, а она опять не задумывается о силе своей красоты. Никогда не помышляла об этой мелочи, оставляя злободневный вопрос на откуп мужа. И сейчас оставит. — Как я вовремя, — Космоса не подвело чутьё, — огоньку не найдётся? И холодный ливень не спас бы Холмогорова при виде того, что он наблюдал уже пару минут. Обычно когда Лиза, забывшись, пляшет у зеркала, Кос на месте устоять не может. Руки горят от желания прижать её к стенке, чтобы остановилась и посмотрела прямо ему в глаза, но в этот раз он ничего не предпринимает. Охотник наблюдает. Зато она — само действие. Идеальный спектакль. — Предложу тебе только огнетушитель, — Лиза довольна эффектом, который производит на мужа. Она утомленно выдыхает, присев в кресло, в котором лежало заметно смявшееся покрывало, а он и без лишних подсказок знает, что давно сошёл с ума и… Пропал. Попал. Помешался. — Ты же всегда шпионишь? — и Лизе это нравится. — В этом мне нет равных, — но с Лизой Кос играет по-крупному. Или не играет вовсе, а живёт. Вопреки. В юности дворовые знакомые говорили за спиной у Космоса, что он глупо повелся на сестру Пчёлы: купился на хорошенькую мордашку, и она захомутала его без боя. Вся катавасия со вздохами на скамейке этим и объяснялась, а серьёзная связь с девчонкой только портит настоящего пацана. Первое осознание симпатии к Лизе действительно могло диктовать Косу простые правила: нравится, ничего с тягой сделать нельзя. Иду вперед, не видя препятствий. Однако с течением времени взаимное чувство крепло, чтобы к осени восемьдесят седьмого года навсегда связать будущих мужа и жену. Не из-за собственнического инстинкта Космоса, и не из-за тех же милых лукавых глазок Лизы, а для того, чтобы быть рядом. Чтобы знать, что ей хорошо с ним, что он ей нужен. Чтобы говорить о том, что важно, ничего не скрывая. Что это всё не просто — пока солнце светит и ветер дремлет, а чтобы надолго. И чтобы верила. И он будет ей верить, иначе мозаика не сложится. И Лиза верит. Любит, держит у края в трудные времена и никогда не посмотрит в чужую сторону. Космос ловит любой взмах её ресниц, следит за каждым грациозным движением и питается мимолетностью лёгких касаний, зная, что ни с чем не перепутает то, что истинно. Куда уж больше путаться? Иногда Космос бросал свою неуязвимость, боясь, что просто не вывезет. Затянет. Вот и сегодня: Лиза права и она победила, отрывая Космоса от привычных порядков. Рядом с ней Кос не хочет вспоминать о вчерашней боли. И не вспомнит, пока Лиза вновь не скажет о том, что не желает его менять, но не полагается на его слепую уверенность в том, что он удержит себя от излома. О своем терпении Лиза не ведёт речи, но она просто боится за него. До одури. До смерти. И что Кос может предложить жене? Только беспутного себя со всеми инструкциями по починке и картами болевых точек, о которых она и без подсказок прекрасно осведомлена. Всегда так поступал, потому что не мог иначе — не мог забыть дороги туда, где есть Лиза. Своя. И в минуты наедине Холмогоров не позволит разрушить хрупкое равновесие. Белый лебедь на пруду, и звезда с ним. Светит. Или в гиблой жизни Космоса не осталось места для искренних чувств? Такие, как он не способны любить? Испивают до дна, доводят до края, воли лишают, но покоя не принесут. Всё, что угодно, но человеческого в поганой бандитской морде не ищи, а Кос от себя не убегал. Хоть часто хотелось начисто стереть то, что творилось с ним в последние три года. Набело. Перечеркнуть слабость. Забыть. Космос же спорит со своей судьбой? Переспорит и то, что от него ожидают? — И всё же какого красивого дядю сюда занесло… — Лиза дразнится, заставляя Космоса безотрывно её разглядывать, прекрасно понимая, что выиграла и покорила. Кос бы прямо сейчас перешёл к заветному, не теряя времени на гляделки, но отчего-то стоит у изголовья двери. Испытывает. — Любуешься? Или нужно особое приглашение? — Сказала бы для приличия, что скучала, пока я мужественно прикручивал шланг? — Кос не просто любуется, а беззастенчиво пялится на жену. Этого права у него не отнять. Редко, когда день проходил размеренно, будто они с Лизой очутились где-то на задворках десятилетней давности. После всего дерьма, произошедшего в конце зимы и месяца выяснения отношений. — Который мы с тобой геройски снесли. Повторим? — А я-то думала, что ты и горазд, чтобы шпионить за мной, — Лиза заходится смехом, закрыв голову подушкой, прежде лежавшей у неё на коленях. — Я стерва, признаю, прости! — кинув подушку в дальний угол, Лиза растянулась в кресле во весь рост, продолжая вести почти светскую беседу с Косом. Ничего лишнего. Ни одежды, ни здравого смысла. — Космос, где ты, а где приличия? Стоишь и соблазняешь. И не надо валить всё на меня, хорошо? — день кажется Лизе бесконечно долгим, но она тому рада. Хороший день, размеренный. Космос ничем не мучается. Когда он улыбается, у Лизы расцветает душа. — Тебе с приличным скучно станет, — спорить с голой женщиной трудно, но Косу нравится испытывать обоюдное нетерпение. Очень скоро оно будет вознаграждено. — Всё в моих руках, ясно тебе? Стерва и сволочь, каких мало. Всё при нас? — Одно выяснили. Но о чём же мой распрекрасный муженёк ещё думает? — наблюдая за Космосом, стоявшим перед ней в одном полотенце, показанном на бедрах, Лиза размышляет о том, что экземпляр достался ей штучный. Кос обладал мужественной красотой, силой и статью, которые и через десять лет отношений заставляли её млеть и в минуты близости обнимать сильнее. Раствориться. Забыть про то, как они изощрённо делали друг другу больно. И сколько могут сделать ещё, но не отпустить. — Думаю, мать его, ведьма бесстыжая, что делать с тобой? — Космос намеренно дожидается, что Лиза подойдёт к нему сама. Прижмётся вкрадчиво, как лишь она умеет, а дальше он сам покажет, как хорошо ей удаётся вить из него веревки и морские узлы. — Я подскажу, — поднявшись с места, Лиза прытким шагом добирается до Космоса, сцепив руки на его плечах и целуя желанные губы, прижимая живот к животу, но он не спешит ей отвечать. Кос выжидает и наслаждается тем, что называется весной. Она у него такая, что голову потерять можно. Чувства на пределе. — Что такое? — статуей Холмогоров не был, что Лиза отлично ощущает всем телом. Их разделяет чёртово полотенце, которое перестаёт быть помехой одним движением женской ладони. Возбуждение ещё не до конца бьёт по вискам, но под ладонями горячая кожа, а ноги подгибаются от предвкушения. Обоим нравится это ощущать. — Посмотреть на тебя хочу, — Кос всё же обнимает Лизу, заключив ладони на талии и привлекая к себе крепче. — Люблю тебя, а ты всё сбить меня с толку хочешь? — мгновением надо дышать. В этом самый чистый кайф. — Я в эти ваши сказки про любовь, Космос Юрьевич, не верю, — Лиза намеренно посмеивается, забавляясь реакцией мужа на свои слова. Признаний слушать она не хочет. Ей и без того хорошо, потому что он рядом. — Где ты накосячил на этот раз? — Алмазная, что за жизнь паршивая, если даже не закосячить нельзя? — Лиза не хочет дать Космосу расслабиться, но всё же она тянет его за руку, увлекая следом за собой на кровать. — Или ты разрешаешь? — Начинай! Спорить с женой Кос больше не собирается. Она прильнула к нему слишком близко, чтобы он взял и не поцеловал её, а ещё хуже — разорвал объятие, ставшее таким необходимым. Поймав на себе любящий взор, Космос не мешкает, а стремительно крадёт поцелуй с розовых губ, с наслаждением ощущая, как Лиза нетерпеливо блуждает тёплыми ладонями по его спине и прижимает к себе жарче. Больше никаких насмешек, пока рассудок тяжёл от стремления обладать, любить и не отдавать себе отчёта в том, что они поступают неправильно. Не разбираются в собственных ошибках, потому что просто хотят быть вместе. Не могут разорвать то, что стало самым ярким светом. Спасением, помешательством. Нежным страхом. Невозможностью глухого одиночества, которое бы моментом всё упростило, но неминуемо всё разрушило. Убило током. Кос и Лиза движимы страстью, бьющей по венам огненными волнами и не дающей друг от друга отстраниться. Сердце Лизы громко колотится, ревёт заведённым мотором, а оголенная спина сбивает простыни. Она чувствует, что Космос во всем такой же, а иначе её бы не тянуло отдаться ему здесь и сейчас, покоряться и доверяться, ощущая внутри дерзкие размашистые толчки. Лиза не ощущает себя и способна лишь громкими стонами отвечать на вожделенные мужские касания, исписавшие сладкими дорожками её грудь, живот и призывно раскрытые бедра. Но покорность скоро надоедает, близость плавит сознание и посылает к чёрту любые границы и предрассудки. Лиза прижимает мужа к кровати, шальной птицей смотря в его глаза и отдавая ему весь трепет, которым были пронизаны её порывы. Кто кому кружит голову, кто кого сделал зависимым? Тому нет никакой важности. Лиза хочет бесконечно утопать в тесноте родных рук, потому что видит настоящего Космоса, а не размытый блик на чёрном обманчивом солнце. Ей не хочется туда, где холодно. И Кос разрывает накативший туман, побуждая Лизу быстрее плыть к нему навстречу и извиваться на нем бездумно и безропотно, остро сжимая возбуждённый член своей нежной плотью, когда он вбивается в неё, раз за разом проникая глужбе. Ничего не кажется запретным. Захлёстывает от мании. И в этом нет никакого наказания, это не может быть обманом. Это правильно. Лиза наклоняется к Космосу, уткнувшись носом ему в ключицу, и спазм, отозвавшийся терпким наслаждением во всем трепещущем теле, заставил её блаженно замереть. И Коса тоже сносит от дурмана, он не боится потерять контроль и слабеть под ласками той, которая могла умело уничтожить его или вознести на пьедестал. Посмотреть в глаза, моментально искромсав всё живое вдоль и поперек. Посмотреть в глаза, снимая грехи и молчаливо прощая. В этом вся Лиза, и Кос не устал жить её противоречиями, основанными на его пороках. Они давно стали отражением друг друга… — Поцелуй меня, — об этом Лиза всегда просит единожды, потому что просьба исполнялась мужем немедленно. Часто ей и слов не нужно было произносить. Только согревать его потеплевшими глазами. — Кос? Ты меня слышишь? — Только тебя и слышу, — Космос не хотел бы, чтобы Лиза соскочила с его рук, вспоминая, что скоро они должны чинно встретить домашних. И когда жена, не удержавшись, провела пальчиками по его щеке, он отвечает её желанию. Целует без нажима и порывистости, медленно и тягуче, но отдавая ей всего себя. Уложив светлую голову на грудь Космоса, Лиза вдохнула, прикрыв утомленные глаза. Будь она юна, то ей бы показалось, что мир существует в пределах комнаты, где есть только она и муж. Они ценили моменты, когда могли побыть вдвоем. Ничем приличным заниматься в эти минуты супругам и в голову не приходило, но можно ли подумать, что они хоть немного об этом жалели? Пока Лизе достаточно того, что Кос чаще бывает дома, чем где-либо ещё. И Холмогоровы не утруждали себя тяжким, а атмосфера расслабленности, ставшая доступной до вечера, не спешила никуда уходить. Никто бы и не отпустил её. Без паузы в нескончаемом противоборстве вздорных характеров проигрыш судьбе неминуем. Эту истину они усвоили более чем хорошо. За окном всеми красками заиграла весна. Московская природа расцветала и отогревалась от зимней стужи. И на душе у Холмогоровой хотят запеть птицы во все голоса, но не тревожно, как бывало зимой, без надрыва и горького стона. Мерно распеваясь. Окажись Лиза в родном Питере, который она всё ещё по привычке называла по-старому — Ленинградом, быть может, в этих птичьих голосах заскользили радость, свет и тепло. Но Холмогоровы по-прежнему в Москве, а в северную столицу Космос не приезжал. Принцип. Да, нет, уж лучше вы к нам, родственнички, в златоглавую! — Чего ты вздыхаешь, женщина моя? — интересуется Кос. Он мог бы долго смотреть в эти непроглядные алмазные озёра, но хотел бы получить честный ответ. Мир обещает быть и здравствовать, а Лиза опять нос укромно прячет. — Развеселить? — Я не для того разврат средь бела дня заказала, — у Лизы есть страх спугнуть равновесие. Лучше улыбаться, смотря в самые теплые на свете глаза. — Оправдали ту самую дурацкую песню про секс. Только, Кос, извиняй, у нас с перерывами. То к тёть Кате надо, то в магазин, то кран сорвало, то обеденный сон… — Говно случается, а я как лучше хочу, всё для тебя, — от Космоса не укрывается то, что Лиза не договаривает. Всем существом она рядом с ним и принадлежит ему, но о сомнениях не скажет. — Давай спою, этого ещё сегодня не было? — Оптимистическое завывание про зону и голубей? — затихнуть у Лизы не получается, потому что Кос неизменно даёт ей не только тепло, но и новые поводы для шуток. — Пацанская песня, кстати, а не хухры-мухры. Ты меня этим решил охмурить? — Белые розы, белые розы… — песня, набившая оскомину в юности, звучит в исполнении Космоса немного нелепо, но задорно. Однажды он напевал её, стоя на «Линкольне» с мегафоном в руке, а Лиза держала его за ноги. Сашка с армии вернулся, сюрприз готовили. Было время. — Чем тебе не цветы? — Генерал, мне розовые розы подавай, — Космосу ли не знать, какие цветы предпочитает его жена. — Я не Светка Соколова и мне двадцать шесть, но это мои исконные цветы. Скажешь, что забыл? — Никогда, — Косу хочется выяснить, чего хочет женщина, разрешающая себе воровать всё одушевлённое, что в нём живо. — Всё, утихомирилась? — если бы Лиза уснула у него на руках, то он был бы абсолютно спокоен. — Утихомирюсь, когда ненадолго переменим место, — Москва радовала весной, но всё же душила тем, что недавно произошло с близкими людьми. Космос и Лиза сами стояли у пропасти. Выстояли. — Столько всего произошло, а мы уехать не можем, чтобы взять паузу. Мы должны сменить пластинку. Ты вообще не сходишь с ума из-за того, что произошло за последнее время? — Скажи, что нам нужен вытрезвитель, — голос Космоса становится мрачным. К перемене мест он не готовился. — Особенно мне, чтоб дьявола изгнать. Докторам показать меня хочешь? Как зверушку двухметровую. Блять, не сорвусь! Услышала? — Мне тоже было не смешно, когда ты полтора года коту под хвост спустил! — Смысл видишь? — Кос не признает проблемы. Был же Фара с таким же темпом жизни. И ничего. Но Лизу это не убеждало. — Вижу, — оторвавшись от Космоса, Лиза присела на кровати, всматриваясь в окно. Она ожидала, что муж захочет показаться неуязвимым. А Лиза лучше других помнит, чего стоит бояться. И безумно хочет переиграть ситуацию. — Когда мы в последний раз отдыхали? Так, чтобы отдохнуть, а не вытаскивать Арьку из воды? — Ёбнуться, шесть лет назад, — задумчиво протягивает Космос, припоминая послесвадебную поездку в Таллин, а потом всё как в тумане. Командировки за бугор, в которых Кос совместно с братьями удачно просаживал печень и ловил экзотику, и недельные поездки на море, где, скорее, устанешь, чем оценишь красоты побережья. И Ленинград. Одинокие отлучки Лизы и прыжки Коса на последний рейс самолета следом за ней. Года два в городе-герое не появлялся, желания не возникало. Свои там волки. — В Эстонской ССР, твою дивизию. Страны на карте той нет, а мы всё думаем. — Я думаю о нас, — Лиза ложится рядом с Космосом, примирительно взяв его за руки. — Много думаю. И, знаешь, чем дальше, тем больше Москва мучает. То, что произошло с Валеркой, Кос… Это ли не доказательство того, что пора что-то решить? — Погоди, уляжется, — щелкнув жену по носу, Холмогоров ободряюще ей подмигивает. Нечего накручивать. До добра не доводит. — Я что-нибудь придумаю. Арька взрослее, чем два года назад, с ней легче. Не унывай только, ладно? — Нашими темпами нам в санаторий пора, — от реальности сильно отрываться не стоило, как бы Лизе не хотелось продлить время вдвоем с мужем. — Ты как бык здоров и монеты мнешь в пальцах, но сколько мне тебя на поворотах ловить? Или серьёзно думаешь, что лбы из пехоты в нужный момент подрулят? Проходили, на связи был один Фил. И Шмидт пару раз. — Хорошая, начали за себя любимых, а заканчиваем всё голимой мутью? — Кос склоняет голову на плечо Лизы, зарываясь в её светлые локоны лицом. Годы идут, а золотистые косы-кольца по-прежнему привлекают Космоса прикоснуться к себе. Всё забыть рядом с той, которая это «всё» помнит досконально. — Ты спросил, о чём я думаю, и я ответила, — Лиза бросает взгляд на прикроватную тумбочку, но не перестаёт обнимать мужа. — И скоро отец привезет Арьку. Подъем? — Ещё пять минут, — ему это нужно, — не уходи… Кос не двигается. Он наслаждается тем, как Лиза проводит пальцами по его темному затылку и медленно перебирает растрёпанные короткие пряди, прислонив губы к виску. Нежность заполняет Холмогорова изнутри, как и невозможная любовь к Лизе, которую он ни на что не променяет и когда не оставит. Кроме этой комнаты и вправду ничего не хотелось замечать. — Так и быть! Лиза не перечит Космосу, и даёт ему отдохнуть, прежде чем вездесущая дочка начнет наводить в квартире свои порядки. Пока Кос спокоен и их никто не видит, Лиза дышит им и не может нарадоваться тому, что он полностью с ней и ищет её участия. Она живёт тем, что вместе они преодолеют любую печаль. Не только ради Арьки, но и ради себя самих.***
Настроение заблудших пчёл: — E-Type — Calling your name
У Софы не намечалось наполеоновских планов. Встреча с Лизой назначена на завтра, фотоаппарат следовало ещё починить, а отец мужественно взял на себя заботы о Тёмыче. И она решила сменить Томку на посту, чтобы та осталась наедине с дочкой. Фила навестить никогда не помешает. Он бы точно сказал Софье, почему будучи женой дипломата и хорошей матерью, она остаётся всё той же чумой-авантюристкой, какой и была до замужества. Трудно видеть друга безмолвным и беспомощным, но он оставался с ними. С Томой и Машкой, с друзьями. И они обязаны отвоевать Фила, вырвать из лап смерти и поднять на ноги. Время не внушало близким людям доверия и оптимизма, но Софа не настраивала себя на плохой исход. Не могла. Вера не уходила, пусть тучи Софы Константиновны никуда не делись, а с каждым датским звонком и стремительнее сгущались над темной головой. Но она жила дальше: Софа считала, что сама вольна распоряжаться своей судьбой и воспитанием сына. Ей тяжело играть по чужим правилам и каждый день протирать от пыли золотую клетку на чужбине, а Ник то ли совсем не желал её слушать — так себе из него будущий второй секретарь во Франции, то ли не умел делать выводы. Как и некоторые… Внезапно оказавшиеся рядом.I'm calling, I'm calling your name Ah, should've never done that Ah, why did I do that? I'm calling, I'm calling your name…
Витя… Софа и сейчас бы предпочла избежать этой встречи, но Пчёлкин материален и буравит её холодным зимним взглядом. Он тоже выкрал свободную минуту и приехал к другу, пока Космос занят семьей, а Белов пропадает по неизвестным адресам. Ничего плохого. Кто Софа такая, чтобы чураться доблестного друга семьи Фила? Подумаешь, однажды поцапались две пчёлки настолько, что годы идут, а им всё совестно и стыдно друг на друга смотреть. Нашли проблему! — Ты? — как бы Софке развидеть Пчёлу, чтобы наверняка? Ну пожалуйста, Дедушка Мороз! — Я! — но Витя не исчезал. Ему отчего-то хочется смотреть на Софу, чтобы ничего не укрылось. Она же его первая любовь. Если это так правильно называется. Она же его Софка! Её же беречь хотелось, а Витюше никто не верил. Он сам разучился себе верить. А Софке жаль, что Пчёла не вылетел из волшебной лампы. Легче было бы сплавить его бесстыжую рыжую морду далеко и надолго. Но обычно это Софа проявляет излишнее рвение к исчезновениям. Витя же мог скрыться, резко провалиться сквозь землю, а после прийти с повинной. Правда, однажды возвращаться стало некуда. Софа отчётливо помнит день их расставания, который отнюдь не стал счастливым высвобождением из морской пучины, в которой она тонула. На спасителя Витя никогда не тянул, а вот на дно залечь мог запросто. Софе это надоело. Софа порвала первой. Разбила сердце. И теперь… Неловкое молчание. Минутка пустой драмы, дешевая кинолента, забытый бульварный роман о двух разных душах. Взгляды опущены в пол, головы повергнуты в сторону — куда угодно, лишь бы друг на друга не смотреть. Ловушка, капкан внутри и холод снаружи. Пчёла и Софа впервые за долгое время оказались вдвоем. Разговор не шёл, пускай вопросов за долгих шесть лет накопилось немало. С горкой. — Я побуду часок, пока Тома не вернётся, — сухо роняет Софа, стоя у окна. К Пчёлкину спиной. Поза закрытая, мрачная. — Не хотела никого смущать. Не думала. — Вечно у тебя, чума, таким Макаровым выходит, — Виктор сохраняет бодрый нрав. Мир не рухнул из-за того, что вновь прибывшая Софа соизволила жужжать поблизости. Целый месяц почти летает по московским улочкам, но всё мимо Пчёлкина, чтобы случайно ни о чём не спрашивал и не задел. Милая его. Солнышко лесное. Забыл уж, какие песни ей посвящал за три года бурлящих отношений от дружбы до любви, но последнюю Визбора помнит. Пророческая.Крылья сложили палатки — их кончен полет, Крылья расправил искатель разлук — самолет, И потихонечку пятится трап от крыла, Вот уж действительно пропасть меж нами легла…
Пропасть развалилась во всей красе, с этим не поспорить. Палаток в помине нет, как не ищи костра. Но самолёт вернулся, чтобы Софа и Витя столкнулись лбами. А вроде бы как они задом не летают, но что опять в голове у Голиковой Пчёлкин угадать не мог. Не его забота. — Стечкиным, Пчёл, скажи. Узнаю друга Васю! — таких друзей… Софа бы сказала, за что подвесить, но интимные места Виктора Павловича её давно не интересуют. — Годы идут, а ты мне даже новую кличку придумать не можешь. Постоянство! — Может, чего расскажешь, датская Мадонна? — должен же Пчёлкин послушать, как без него офигительно живётся. И что Милославский не подвел. — Ты начнёшь, а я продолжу. Жизнь-то молодая идёт? Образцовая семья? — Всё по плану, Вить, — Софа не успела подготовить речь о себе любимой, но старалась говорить ровно. — Пять лет замужем, сыну три с половиной. Фотографирую. В Багдаде всё спокойно! — соврала и бровью не повела. О Нике умолчит. — А в Копенгагене? — до Пчёлы доносились разные слухи. И что не просто в гости Софа приехала, а за разводом. За что Милославский проштрафился? Элементарно, Ватсон, загулял мужик, потому что он значим и ему всё можно. А с Софой шутки плохи. — Сносно, но климат не мой, — учтиво произносит Софа, обернувшись к Вите, но не для того, чтобы посмотреть на него, а чтобы поправить цветы в вазе. — А чем порадуешь? Если есть, чему радоваться… — Гарем завел и разбогател зверски, разве не видать? — шуткой с долей правды отговаривается Пчёлкин, не видя в себе интересную тему для обсуждения. — Не дипломат, конечно… — Кто ж тебя пустит туда, бедствие ты пчелиное? — выпалила Софа так, будто никаких обид между ними не существовало, по-свойски. Как раньше. — Уже лучше, — датчане не подменили Софку, что определенно радовало, — язык твой, мать, как помело, что ему будет? — Твой не лучше, — Софе лучше других известно, как ёмко Пчёла умел вставить свои пять копеек в нужной ситуации. — Ну что, Вить, доволен? Анкета прошла? Нагнетать Пчёлкин не хочет. Сам знает, что рыльце его в перьях. Но любопытство снедает, как и уязвленная гордость. Почему Софка дала по газам без адресов и телефонов? Зачем настолько грубо всё оборвала? Для Пчёлы это начало горки вопросов, несмотря на принцип — не показывать Софе, что она его волнует. Они же изначально не были обречены на долгую сказку. Не алмазные, не цельные, без планов. Обычные до жути. Просто влипли однажды по осени. Это позже обнаружилось, что Софка та ещё сибирская язва, которая не умела терпеть во имя высоких чувств, а Витя не собирался каждый раз гнаться за ней. Слишком ценил свою персону, чтобы дурью маяться из-за особы цековской масти. Какого хрена? Пчёле не хотелось попадаться ни на ревность, ни на капризы. Не по этой он части выучен жизнью. Хоть и на душе когтями обрывало нити, напоминая, что некое подобие чувств у Пчёлы всё-таки имеется. Если уж цепляет спустя годы, стоит Голиковой в его сторону острый взгляд метнуть. Нет же у неё интереса, а Пчёлкин в личные закоулки и себя не пускал, чтобы не заблудиться ненароком в лесу дремучем. Опрометчивой оказалась влюбленность в недоступную Ольгу, которой дальше Белого и свет не был виден. Софке долбанная трагикомедия на четыре тупых угла сердце разбила, а после и вовсе в дипломатские руки отправила. Вот как оно вышло, что ничего у них не вышло. Чумичка и рыжее бедствие врозь. Смазанная картина, у которой не получилось достойного финала, а лишь нота, перебитая отзвуком скрипки. И та фальшивая. Что Софе до бывшего? Чего она не видела в Пчёле, хоть и образца нового русского боярина в дорогущем костюме? На кошелёк и белоснежной иномаркой её не приманишь, проживанием в особняке на Рублёвке не удивишь, вылизанной светлой гривой не очаруешь. А кидаться на то, что плохо лежит, было уделом тех, кого Витя меняет по пятницам как перчатки. Не сказать, что Софа жалеет о браке с Никитой, но временами сердце тянуло старой раной. Бред редкостный, потому что Милославская не верила вчерашним слезам, но слова Пчёлы попадали в цель. Заклятье с цековской дочурки снять решил? — А я думал… — в воздухе повисает оборванная фраза. — Что, Вить? — лучше бы продолжал страдать по чужой скрипачке, а не устраивал допрос с пристрастием. Проку больше. И Софе легче. — Уходя — уходят… При всей любви к риску, Витя не может без боя склонить голову к ногам зеленоглазого демона. Возможно, что и чувствует — оборванная песня под гитару просит реванша. Ведь какие-то слова в его жизни принадлежали лишь Софе. Она единственная того заслуживала. — А мне без разницы, что ты думал, Пчёл! — не стоит ждать от Милославской иного ответа. — Правда? — надежда умирает последней. — Фиолетово, — не раскрывать же краплёных карт? — Как заговорила, — девочка гордая, — Софа-скала! — Учителя хорошие, — и одного из них Софка видела перед собой. — Меткие на всю башню. Или вообще без башни? — Предлагаю не перечислять имен и фамилий, — Витя словил камень в свой огород. — Своих не сдаём? — Верно, а иначе, Пчёлкин, кто мы после этого? Софа не отрицает, что Витя… свой. До боли знакомый в мелочах. Любой псих и крик предсказывается за долю секунды, каждое движение выучено наизусть и намертво. Свой. Но далекий и безрадостный. Она сама тому поспособствовала. — Ладно, рад был повидать бубонную чуму в добром здравии, — легонько похлопав Фила по плечу, Виктор кивает Софе, собираясь уйти. — Томке и мелкой привет передай, а у меня дела. В гости придёшь? Офис на Цветном, всё тот же… — А морда у тебя не треснет? — темные брови Софы стремительно ползут вверх от изумления. — А я вечный пионер, — Пчёла умеет общаться намеками, чему и Софе посоветовал бы научиться. — Всегда готов! — Это мы ещё посмотрим… — Не сомневайся, милая! Витя уходит, оставляя после себя след крепких «Camel» и морского «Armani». У Софы бы закружилась голова, будь она также влюблена, как в свои восемнадцать, но в моменте может лишь сказать… Игра началась!