So cold

Прибыли Элронд с сыновьями раньше, чем их ждали. По тому, какими загнанными были их кони, и какими уставшими выглядели сами путники, видно было, что они спешили, как только могли. Трандуил хотел бы, чтобы его супруг отправился сейчас же отдыхать, но он знал Элронда слишком даже хорошо, а потому, оставив сыновей на попечение слуг, он, молча кивнув, пригласил альфу следовать за ним. ***** Между Трандуилом и Элрондом, и как между королями, и как между супругами, было мало разногласий, вот только если разногласия и случались, то они были, как правило, очень серьезными. Одним из таких вопросов, в котором никак им двоим не удавалось прийти к согласию, являлось их отношение к старшим сыновьям Феанора. Для Трандуила все без исключения Феаноринги были чудовищами. От руки одного из них пала его мать, жертвами их ненависти стали несчастные, неповинные ни в чем крохи Элуред и Элурин, которых опекал он, словно племянников, Диор, бывший ему как младший брат, был убит ими. Дважды Феаноринги приходили, чтобы разграбить его дом и пролить кровь его близких. Нет, Трандуил не верил в то, что Феанорингов можно было простить. В своем сердце он не нашел когда-то прощения даже для невиновного Келебримбора, отрекшегося от своей семьи. Рана была тогда ещё слишком свежа… Впрочем, судьба была упрямее его; и много лет спустя, когда он стал мудрее, и боль его хотя и не исцелилась, но утихла; пред лицом новой большой беды Трандуил принял руку, протянутую ему никем иным, как правнуком Феанора, сыном Маэдроса и Фингона. И они стали супругами. Любви не было в том браке, но было взаимоуважение, а после и крепкая дружба. Трандуил был принцем, омегой из королевского рода Дориата, сыном короля синдар, а Гил-Гэлад вел за собой нолдор. Политика обручила их. В преддверии войны с Сауроном нельзя было, чтобы эльфов разделяли старые распри. Их брак, ради которого оба они отреклись от собственных желаний, возвысив интересы своего народа над собственными интересами, стал символом нового мира, объединения, прощения, символом надежды. Надежды, огонь которой погас в одночасье на склоне роковой горы. Вместе с третью войска Трандуил вернулся в свое королевство, сиротой и вдовцом, и не было у лесных эльфов даже времени на скорбь, столь бедственным было их положение. Лишь месяцы спустя Трандуил узнал о том, что носит под сердцем ребенка, которого они так долго ждали. И принц родился однажды темной и холодной ночью начала весны 3442 года В.Э., и не было рядом его отца, чтобы взять его на руки и дать ему первое имя, и не существовало уже того королевства, которое он должен был когда-то наследовать. Были у него серые глаза, горящие, словно звезды, и золотые волосы, и Трандуил дал ему имя на языке лесного народа. Леголас звался он, и вырос он высоким и стройным, как молодое дерево, и похож был лицом на своего отца, почти как отражение его. Но не только Трандуил и Гил-Гэлад принесли себя в жертву этому союзу. Был еще один эльф, пострадавший от него. Эльф, который заковал свое сердце в лед и отступил в сторону, чтобы сделать этот союз возможным. Он любил златокудрого принца Зеленолесья, любил целиком и полностью: с его ужасными шрамами, с его сложным характером, с тем, как он просыпался порой по ночам с диким криком и бредил в слепой панике. И все же Элронд понимал долг Трандуила перед его народом. Ровно как осознавал и свой собственный долг в должности герольда короля. Важность этого союза, который должен был положить конец вековым распрям и на пепелище братоубийственной войны взрастить новое начало для их народов, наследника, который объединит всех, была неоспорима. Важность эта стояла выше желаний сердца, выше предубеждений и страхов. Все трое они обязаны были принять свою безрадостную судьбу, и они приняли ее с хладнокровным достоинством. Сложно сказать, кому из троицы было тяжелее. Гил-Гэладу ли, на котором, как на инициаторе, лежала тяжким бременем основная ответственность за этот союз? Трандуилу, что в ночь перед свадьбой оплакивал нежные свои чувства к ясноглазому перэделу, понимая, что этим браком обрекает себя на вечность без любви? Или же Элронду, часть которого понимала необходимость этого союза, а другая часть разрывалась между обидой на своего короля, что был ему словно старший брат, и любовью и уважением к нему же? Когда же Гил-Гэлад пал, одинаково скорбели по нему и Элронд и Трандуил. Над могилой его в день похорон они стояли дольше прочих; и, ослепленные болью потери, и злостью на себя, за то, что ни один из них не оказался рядом в роковой момент, не защитил, не уберег: ни как короля, ни как супруга, ни как родича и друга; не смели поднять друг на друга глаз и взяться за руки, чтобы найти утешение и поддержку друг в друге. Но время шло. Холодная весна сменилась летом, лето осенью, осень зимой, за морозами вновь пришла весна, и родился наконец Леголас. Могилы павших поросли травой и цветами. Сожженные войной, пропитанные кровью земли вновь зазеленели. Скорбь не ушла, но превратилась в глубокую тихую печаль, и теперь была подобна тени, но уже не тьме, из которой нет выхода и от которой нет спасения. Так минуло, день за днём, месяц за месяцем, три года, и любовь, когда-то отвергнутая из чувства долга, вспыхнула в сердцах короля и лорда с новой силой, и в этот раз ни Трандуил ни Элронд не смогли противиться ей, ибо если раньше подобна была она тихой реке, то теперь сметала все на своем пути, словно яростный паводок. И вновь Трандуил породнился с феанорингами, так как считал Элронд своими отцами Маэдроса и Маглора, и любил их, все им простив. Столь же сильно любил, как Трандуил их ненавидел. И ни тысячелетия брака, ни рождение троих детей не смогло решить этого спора между ними, потому что у каждого была своя правда, и никто не желал в этом противостоянии уступать. — Они - отцы мне, какими бы они ни были! — обычно заявлял Элронд упрямо. И тогда Трандуил с не меньшим упрямством и пылом отвечал ему: — Вспомни, как они стали тебе отцами! Они убили твою настоящую семью! Невинные братья твоей матери, твои бабушка и дедушка, твоя мать… — Моя мать сама предпочла оставить нас, бросившись со скалы! — сколь щедрым было на прощение сердце Лорда Имладриса для приемных своих родителей, столь же скупым на снисходительность оставалось оно для родных его отца и матери. — Она сделала это, чтобы не попасть в их руки! — как бы не пытался Трандуил, а справиться с этой обидой супруга так и не смог. Недостаточно у него было разумных доводов, как не было в его душе и полного понимания того, почему Эльвинг и Эарендил поступили именно так. — Она могла отдать им этот проклятый камень, но вместо этого предпочла вступить в битву! Она даже не пыталась нас спасти, выторговать наши жизни за камень, быть может. Нет! Она прыгнула! Обычно на этом аргументе победа в споре доставалась неизменно Элронду. Трандуил не мог и сам понять, зачем Эльвинг сделала это. Возможно, если бы он мог видеть момент, когда она птицей бросилась со скалы в море, то понял бы, но к тому моменту омега сам уже был ранен. И только навалившееся на него тело убитого им врага, наверное, спасло его от участи быть добитым, как один из последних оставшихся в живых представителей королевской семьи Дориата. Чужой плащ скрыл его светлые волосы. — Она ведь осталась жива, но не вернулась за нами. А отца своего я не видел с тех пор, как он ушел в плаванье, когда мне исполнилось два года. Чему даже Трандуил, любивший Эльвинг, как племянницу, и всегда хорошо ладивший с Эарендилем, не мог найти оправдания, так это тому, как они оставили своих детей. Сам Трандуил знал о себе, что испепелил бы весь мир ради своих детей, ради любого из них. — Где были мои отец и мать, когда мы с братом, запертые где-то в Химринге, вдали от дома, среди врагов, дрожали от страха, прижавшись друг к дружке, и ждали с ужасом, когда кто-то придет и убьет и нас тоже? — глаза Элронда горели холодным светом, и голос его рокотал, подобно грому. Ничто не пробуждало природу майи в нем лучше, чем душевная боль, смешанная с гневом и обидой. — Где были мать и отец, когда мы осиротели вновь, едва дожив до совершеннолетия? Где были они, когда умер Элрос, когда я думал, что тоска по брату меня убьет? Утешали ли они меня, когда я потерял сначала Тельпэ, а потом и Эрейниона? Были ли они со мной рядом в день нашей с тобой свадьбы, чтобы разделить мое счастье?! Видели ли они, как впервые я взял на руки их внуков? Были ли они рядом с нашими детьми? На их ли глазах возмужали наши сыновья, и расцвела наша дочь? — сыпались один за другим полные горького упрека вопросы. — Нет! Их не было! Никогда не было! Не родители они мне! Жестокими были эти слова, и все же не лишенными справедливости. — Маглор и Маэдрос — мои настоящие родители! — так спор обычно возвращался к тому, с чего начинался. — Они вырастили и воспитали меня. Маглор, а не Эльвинг, пел нам с братом колыбельные, рассказывал сказки, и утешал после ночных кошмаров. Маэдрос, а не Эарендил, научил нас защищать себя с мечом в руках; мы играли в детстве солдатиками, выточенными из дерева, Маэдросом, а не Эарендилем; Маэдрос, а не Эарендил катал нас на своих плечах. Они заменили мне и отца и мать, и я не отрекусь от них, потому что люблю их! И это не были пустые слова. Элронд действительно любил их. И Маэдроса, у которого не было даже могилы, чтобы прийти туда и оплакать его, и Маглора, пропавшего без вести несколько тысячелетий назад. Он говорил на их языке, напевал сыновьям и дочери те колыбельные, что когда-то пел ему Кано, рассказывал о приемных отцах своим детям, как бы не противился тому Трандуил. Маглора и Маэдроса для Элронда так никто и не заменил. Элронд любил их. Трандуил это знал. Трандуил не мог не заметить вновь разгоревшегося огня надежды в глазах супруга сейчас, когда они шли вместе к лазарету. Трандуил не простил злосчастного Феаноринга, конечно нет, но он не жалел о том, что помог Маглору дожить до встречи с сыном. Это казалось ему правильным. Это было нужно Элронду. Поэтому сейчас, впервые, когда дело касалось Феанорингов, Трандуил не стал с ним спорить. ***** С тихим скрипом отворилась дверь, и Трандуил вошел в лазарет первым. Там, казалось, ничего не изменилось с момента прошлого его визита. Все так же плотно задернуты были темные занавеси; все так же мягко освещали комнату оранжевым светом масляные светильники; все так же густо был пропитан воздух тяжелым запахом болезни, который не смог перекрыть даже терпкий аромат лекарственных трав и снадобий; и все такой же едва живой Маглор лежал в той же безвольной позе на своей постели. Дежуривший у ложа больного, хотя правильнее было бы сказать умирающего, лекарь встал и поприветствовал своих владык поклоном. В его глазах отчётливо видна была усталость. Тяжелее всего было заботиться о безнадежных больных, зная, что тратишь впустую время и энергию, и что все приложенные усилия никак не окупятся. Миримон был главным королевским целителем, старым мудрым эльфом из числа тех Сильван, что жили на этих землях задолго до прихода Орофера, и он добровольно вызвался ухаживать за Маглором большую часть времени, не потому, что ему было жаль убийцу родичей его короля, а потому лишь, что он знал, как тяжело юные целители переносят смерть своих подопечных, и хотел удержать своих неопытных ещё учеников от подобного опыта. — Миримон, иди отдохни! — велел ему мягко, но в то же время без шанса на возражения Трандуил. — Лорд Элронд здесь, свою задачу ты выполнил. Старый эльф поклонился и, поднявшись, отступил в сторону, освобождая для пришедшего владыки место у изголовья кровати. Трандуил посмотрел на Элронда и невольно вздрогнул. Если ещё пару минут назад в глазах альфы горела надежда, то сейчас печать глухого беспросветного отчаяния пала на его лицо. Медленно, на негнущихся от волнения ногах, Элронд подошел к ложу больного. Чем ближе он подходил, тем явственнее выражение ужаса искажало его черты, и тяжелее становилось его дыхание. На несколько долгих минут владыка замер, ничего не говоря и не делая, лишь протянув вперед руку, которая так и не коснулась чужой руки, а потом он вдруг отпрянул резко в сторону и вышел быстро из комнаты. Миримон проводил его печальным сочувствующим взглядом. Для Трандуила же первым порывом было броситься вслед за супругом, но он пересилил это свое импульсивное желание и остался стоять на месте. Лишь на короткий миг один мускул дрогнул на его лице, выдавая волнение, но в остальном король остался бесстрастным. — Он умирает, верно? — спросил Трандуил. — Его час уже близок, и с этим ничего не сделать. — Вряд ли он переживет даже эту ночь, особенно без вмешательства. Но и с ним… — Миримон осекся несколько робко. — Сейчас, когда магия колец утрачена для нас, у владыки не осталось больше сил, кроме его собственных. Лорд Элронд — величайший целитель из живущих ныне, но сын Феанора слишком близко подошел к вратам Мандоса. Боюсь, вы правы, и даже владыка Элронд бессилен ему помочь. — Все как я и предполагал, — спокойно констатировал факт король. — Я сам был на грани смерти и понимаю, что вернулся оттуда лишь потому, что был очень упрям. Я хотел жить, я не мог опять заставить моего возлюбленного отца пережить боль потери. Он — Трандуил кивнул резко в сторону больного, — сдался. Ему не за что больше бороться. И раз сам он не готов сражаться за свою жизнь, то лишь великая сила способна помочь ему, вопреки его воле, а такой силы в Средиземье не осталось ни у кого теперь, когда истари вернулись на Запад. — Верно. Разве что только… — Миримон вдруг замолчал, словно не мог никак решить для себя, стоит ли ему продолжать. — Что только? — Трандуил вскинул вопросительно брови. — Вы, мой король. Вы можете ему помочь. Сама жизнь течет в ваших жилах, — голос старшего эльфа наполнился благоговейным трепетом. — Кровь вашей матери-дриады, помноженная на эльфийскую королевскую кровь, наделила вас необычайной силой, госпожа Мелиан обучила вас многому, и сам Эру благословил вас даром. Вы — Сердце леса, мой король! Все живое здесь слышит и понимает вас, как и вы слышите и понимаете их. Когда вы поете, колдуя, по весне, яростная и прекрасная сила льется в землю через ваши слова: сила борьбы, сила возрождения, сила жизни, которая в сто крат сильнее смерти! Если бы вы влили в этого несчастного немного жизни, как в те бесплодные отравленные земли, на которых распускаются цветы по следам ваших шагов, то возможно и на пепелище его души могли бы прорости новые побеги… — Ты не понимаешь, о чем говоришь! — перебил его Трандуил внезапно гневно. — Вы все видите лишь силу, но не видите цену за нее! Вы видите, как лес повинуется мне, но не знаете, как мучит мою душу его зов, что манит меня разделить судьбу моей матери, растворится здесь: в воде и земле, в деревьях и травах, зверях и птицах, слиться с Ардой и стать одновременно ничем и всем, — черты владыки потемнели на мгновение и исказились в смятении и тоске. — К тому же, — добавил он, вновь вернув себе самообладание, — сейчас, когда магия в Средиземье умирает, те силы, что я черпаю из леса и возвращаю ему сторицей, с каждым днём даются мне все дороже. Я не стану тратить их впустую на то, чтобы спасти убийцу моей семьи! — Простите дерзость своего глупого слуги, владыка, — Миримон посмотрел на своего короля с особой отеческой мягкостью, — вы правы, конечно. Справедливо для вас ненавидеть его, как справедливо было бы и лорду Элронду проклинать сыновей Феанора, но любовь возвысилась над законами справедливости, и стало ли от того хуже? Разве не Феаноринги научили вашего супруга плести заклинания и сражаться, благодаря чему он сам выжил во всех этих войнах и стольких спас? Разве не кольца лорда Келебримбора помогали сохранить баланс в Средиземье тысячелетиями? А смогли бы мы победить врага, если бы все еще шла справедливая, заметьте, вражда между гномами и эльфами, между синдар и нолдор? Разобщенные между собой, разве мы не были бы обречены на гибель? Разве не решение оставить прежние обиды спасло нас всех по итогу? Такова сила прощения, добрая плата за дарованный второй шанс. А что хорошего принесла в мир месть, пусть и справедливая? — Месть принесла нам победу над нашим общим врагом! Сказал бы я, будь я моложе и наивнее, — осекся Трандуил, смягчаясь невольно, — но мы воевали и гибли не ради мести, а во имя жизни и надежды для новых поколений, во имя мира и добра, во имя свободы и счастья! В этом ты прав, мастер Миримон. В который раз уже ты поражаешь меня своей мудростью. Быть может, судьба не просто так привела моих сыновей к реке в тот день. Быть может, пришло время для эльфов показать богам, что есть в мире закон, который сильнее любых клятв и слов, и этот закон — любовь. Маглор — отец моего возлюбленного, ради которого нет такой жертвы, какой бы я не принес. И если Элронд любит его, то и я приму его, как часть своей семьи. Я откажусь от своих претензий на месть, и пусть же разорвется наконец этот порочный круг! Трандуил расправил плечи, тут же становясь как будто выше своего и так внушительного роста. Лицо его наполнилось внутренним светом, глаза вспыхнули ядовитой зеленью, и волосы заколыхались сами собой, словно ветер откуда-то ворвался вдруг в запертую комнату. — Слушай же, Миримон, что скажу я, — зычный и глубокий, подобно грому, зазвучал с мрачно-торжественной решимостью его голос, — слушай меня мой народ, кто сможет услышать, слушай меня великий лес, слушайте меня Владыки Запада и пресветлый Иллуватор, всех вас беру я в свидетели моей клятвы. В сей день я — Трандуил, сын Орофера, будучи супругом Элронда, сына Маэдроса и Маглора Феанорионов, и Гил-Гэлада, сына Маэдроса и Фингона Филголфиниона, перед вами заявляю, что признаю сыновей Феанора частью своей семьи, как родителей моих мужей. Я клянусь, что окажу Маглору Феанориону всю возможную помощь; я клянусь, если понадобится, ходатайствовать о смягчение приговора Валар для сыновей Феанора; клянусь, что не стану препятствовать родителям моих супругов в общении с их внуками, моими детьми, если появится такая возможность! Я отказываюсь от мести Канафинвэ и Майтимо Феанорионам! У них есть мое прощение и мое слово в их защиту! Отныне и вовеки! И если я отступлю от этой клятвы по собственной воле, то пусть покроется имя мое позором и нигде не будет моей душе покоя! Так поклялся Трандуил сын Орофера, и в этот момент в Амане Вала Мандос выронил от шока из рук кубок с вином. Правый глаз его предательски дернулся, словно у какого-нибудь смертного. Такого Владыка судеб в священных планах Илуватара точно не видел.