So cold

Келебримбор открыл глаза и в первые мгновения понять не мог, где он и как здесь оказался. Потом память вернулась к нему вместе с ощущением паники от того, в чьем доме сейчас он находится, и в то же время со стыдом за свой недостойный вчерашний поступок. Часть Тельпэ, та, которая смогла сохранить здравый рассудок, не сдавшись ни хаотичным чувствам, ни крепкому вину, которым в какой-то момент хозяин дома его угостил, помнила, что засыпали они вместе. Сейчас Келебримбор был один. Растрёпанный, частично одетый, с темными пятнами чужой крови на одежде и коже, он лежал в постели существа, которое когда-то убило его, и которое он вчера изнасиловал. Да, это определенно было странное утро. Неловко поежившись, Тельпэ поднялся на ноги, оглядываясь по сторонам. Стало только хуже. От вида лужи запекшейся крови на полу, к горлу подступила комом дурнота. Неподалеку от тахты лежал забытый кинжал. Окровавленное изогнутое лезвие с выгравированными на нем колдовскими рунами беспечно поблескивало в лучах утреннего солнца. Келебримбор схватился со стоном за голову и, не выдержав наплыва отнюдь не приятных ассоциаций и воспоминаний, рухнул без сил на колени, закрывая ладонями лицо. — Тельпэ? — послышался вдруг откуда-то со стороны хриплый тихий голос. Альфа не сразу смог понять, откуда он идёт, пока блуждающий взгляд его не остановился на жерле гигантского очага, который хорошо виден был сквозь открытую дверь в соседнюю комнату. Пламя пылало почти болезненно ярко, но глаза Аннатара сквозь него сияли еще ярче. Заворожённый, Келебримбор шагнул за порог. Если комната, в которой он провел ночь, в целом выглядела как вполне обычное, скорее даже довольно бедное жилище, по-солдатски лишенное любых изысков, что на мгновение до боли напомнило эльфу покои дяди Маэдроса в Химринге, то помещение, в котором сейчас он оказался, не было похоже вообще ни на что им ранее виденное. Комната была почти полностью пуста, потолок сужался и куполом уходил куда-то ввысь, переходя в трубу гигантской печи, которая выстроена была в центре помещения. По углам комнаты закралась тьма, такая густая, что не видно было стен, и казалось, что она имела круглую форму или в принципе не ограничивалась ничем, словно бы паря в пустоте, возможно так и было, Келебримбор бы не удивился. Сама печь была сделана из обсидиана. Сделана таким образом, что выглядела явно нерукотворной, порожденной хаотичной мыслью. Не долото высекало эти острые грани, задавая им причудливую форму, не напильник выглаживал плавные линии, похожие на корни деревьев, песня была единственным инструментом в распоряжении мастера. Местами материал обретал прозрачность, огонь проходил сквозь эти «оконца», и золотые пятна света на песочном полу выстраивались в поразительно гармоничный орнамент, похожий на мозаику. Жерло печи похоже было на колыбель, и там, свернувшись в клубочек, лежал Аннатар. Келебримбор мог видеть лишь его хрупкий силуэт, охваченный огнем, слившийся с ним. На том, что было его лицом, горели тоской и мукой огромные глаза с узким зрачком. Заворожённый, словно околдованный пламенем свечи мотылек, Тельпэ стал приближаться, но все же остановился примерно на половине пути. Было настолько жарко, что даже у него, привыкшего сутками пропадать в кузне, начала кружится голова, и выступил на коже пот. — Холодно! — послышался сквозь треск огня голос Аннатара, неожиданно жалобный, и в тоже время отчаянный и злой, как стон человека, медленно умирающего от неизлечимой болезни. — Ужасно холодно! Никак не могу согреться! — Почему? — спросил Келебримбор растерянно. Даже не из жалости. Ему действительно было любопытно. — Пустота, она невыносимо холодная! Аннатар зашевелился. Жутким ломаным движением существа, которому нет дела до законов физиологии, он вывернулся в немыслимой позе, и как лава стекает по камням, так и он «стек» на пол, опускаясь на колени. Теперь Келебримбор видел, что майя сбросил свою телесную оболочку, оставаясь обнаженным духом, и зрелище это, когда-то выбивавшее из него восхищением дух, сейчас было ужасным. Когда больше Аннатар не был в огне, теперь видны были…альфа не знал даже, как назвать это, первым приходило на ум слово раны. Черно-красные проплешины, нарушающие целостность прекрасного, сотканного из света, тела. Словно пустота, как голодный зверь, вырвала из него куски. Почти не было шеи, остались лишь смутные очертания рук, огромная дыра зияла в животе, и там, где должно было быть сердце, тоже «кровила» чернотой пустота. — Что это?! — невольно вскрикнул Келебримбор в неподдельном ужасе. — Это, — Аннатар указал на свое горло, — кольцо, через него я нес свою волю. Мои руки — продолжил он, — это те силы, что я потерял, создавая свою армию. Здесь Мелькор, — почти прошептал омега, прижимая призрачную руку к пустоте на груди. А это… — ладонь скользнула вниз к животу и замерла там беспомощно. Майрон резко замолчал. — Это? — Келебримбор вскинул вопросительно брови. Аннатар ничего не ответил и, встрепенувшись, принял телесное свое обличье. Это далось ему нелегко, и уже в следующий миг он рухнул неуклюже на колени. — Ненавижу! — зашипел вдруг омега ядовито. — Ненавижу быть таким слабым, таким жалким! Келебримбор шагнул молча вперед и, усомнившись лишь на мгновение, (потому что майя был обнажен, и это смущало), все же протянул ему руку, предлагая помощь. Аннатар сначала уставился на неё неприлично растерянно для бессмертного существа возрастом старше самого мира, а потом лицо его исказилось досадой, и он ударил ладонью протянутую к нему руку помощи, не сильно, но достаточно показательно. — Я же сказал, что мне не нужна жалость! — огрызнулся майя, его острые зубы при этом шумно лязгнули, как у зверя. — Все вокруг такие милосердные, такие всепрощающие, — затянул он издевательским тоном довольно предсказуемую «песню», — а я — ничтожество, до которого они великодушно снизошли с высот своей благости… Тошнит уже от этого лицемерия! — Считаешь меня лицемерным? — Тельпэ самому неприятно и неловко стало от того, как уязвимо он сейчас звучал. Лицо Аннатара вытянулось в странном выражение, гневный оскал сошел с него, он покачал головой и ответил: — Нет. Не ты. Ты выше этого. Келебримбор, задумчиво хмурясь, кивнул. Сейчас он понял, что в его собеседнике что-то ещё было очень сильно не так. И это был его голос… Если прошлым вечером Келебримбор не обратил на это особого внимания, то теперь убедился окончательно в том, что Аннатар не может нормально разговаривать. Каждое слово давалось ему тяжело, голос, что когда-то звенел, как медь, чистый и глубокий, теперь был хриплым и слабым, по всей видимости из-за раны на горле. — Вот опять, — выплюнул омега горько, — опять ты смотришь на меня, как на ущербного, опять жалеешь! — Это не жалость. Это скорбь, — отозвался Келебримбор тихо, опускаясь рядом на пол, лицом к лицу с собеседником, неспешно и осторожно, словно бы Майрон был диким зверем, которого он пытался приручить. — Всегда скорбно видеть, как что-то прекрасное разрушается. Аннатар рассмеялся слабым хриплым смехом. — Убогое зрелище, ты прав! — кивнул он порывисто. — Я участвовал в песне творения, я работал с моим учителем над проектом Иллуина и Ормала, я вместе с Мелькором воспевал Утумно и Ангбанд, я создал Единое, я правил Ардой, я почти достиг величия моего господина, а кто я теперь?! — Аннатар даже не пытался скрыть горечь в голосе. — Теперь я — жалкий изувеченный дух. Я настолько ослаб, что здесь за мной даже не установили строгого надзора, словно я не представляю больше никакой опасности. Я был когда-то лучшим среди майяр, а теперь я — просто подмастерье лорда Ауле. Мне все еще нет равных в мастерстве и знаниях, но кто бы мне позволил творить? Все, что от меня требуется, это работать над технической частью. — Знаешь, я тоже сейчас ничего серьезного не создаю, — о, Келебримбор и сам не понаслышке знал, каково это — чувствовать себя бесполезным. — От меня все еще многие ждут того, что я стану вторым Феанором, таким же одержимым безумцем. — Я разве не говорил ещё вчера, что их мнение ничего не стоит?! — тут же перебил его Аннатар пылко. — Не позволяй им так к себе относится! Не давай им загонять себя в рамки! — Ты не понял, — мягко возразил Келебримбор, тяжело вздыхая, — я сам эти рамки выстроил. Я сам не могу позволить себе снова наслаждаться творением. Я почти не брался за молот с тех пор, как вернулся. Мне кажется, во мне не осталось ничего после того, как я создал три, словно я всего себя отдал на их создание, — последовало за тем горькое признание. Майрон ощерился в ухмылке и протянул ехидно: — Как создатель единого, прекрасно тебя понимаю! Келебримбор молча кивнул и замер, рассматривая существо перед собой. Это было странно, но эльф действительно рад был, что перед ним не лживо-добродетельный идеальный Аннатар с его нарочито светлыми одеждами, карамельной кожей, золотыми светящимися волосами и такими же золотыми глазами, а Саурон, менее инфернальный, болезненный, грубый и острый на язык, тот самый Саурон, что пытал его когда-то. Майя не притворялся, не пытался играть на его приятных воспоминаниях, не давал ему ни на секунду усомниться в том, что именно это создание его убило, и Келебримбор в самом деле был благодарен ему за эту честность. В тоже время, теперь, анализируя ту информацию, что у него имелась, Тельпэ постепенно приходил к шокирующему выводу, что именно в Саурона, а не в Аннатара был влюблен. Потому что Аннатар был фальшивой личиной, которая должна была являть собой недостижимый идеал, и этой личине никак не полагалось: горланить непристойные пьяные песни на кхуздуле; тараторить, глотая слова, в моменты когда приходило вдохновение, и мысли оказывались быстрее языка; неуклюже путать фигуры в танцах; влетать утром, растрепанным и едва одетым, в чужие покои, чтобы поделиться очередной гениальной идеей. В общем все те странные причуды, которые позволили Келебримбору проникнуться к нему чувствами. Либо Саурон был поистине великим притворщиком, либо все это не соответствовало тому образу, которого Аннатар придерживался, и значит в таких мелочах проявлялась настоящая личность майи. Картина вырисовывалась интересная. — О чем задумался? — спросил омега вдруг. Келебримбор невольно вздрогнул, отвлеченный от своих размышлений, и честно ответил: — О тебе. О том, какой ты в действительности, знаю ли я тебя на самом деле хоть немного. Аннатар нахмурился и, отведя взгляд, процедил: — Не забивай этим свою красивую голову, Тельпэ! Я столько ролей примерял на себя в этой жизни, что даже и сам уже не могу сказать с уверенностью, кто я. Келебримбор заметил, что руки омеги мелко дрожат. Сам Аннатар, проследив направление чужого взгляда, это заметил тоже и сразу же опустил ладони на свои колени. Это был знакомый жест, и Тельпэ, чувствуя себя довольным, сделал мысленную пометку о том, что его теория, кажется, была верна, однако комментировать вслух свои выводы не стал. В комнате снова повисла тишина, и только треск пламени в очаге нарушал ее до тех пор, пока внуком Феанора не овладело его природное любопытство ко всему новому, и он не спросил: — Для чего нужна эта комната? Губы Аннатара совершенно неожиданно тронула легкая улыбка, он поднялся на ноги и небрежным взмахом когтистой руки поманил эльфа за собой, предлагая подойти ближе к очагу. Сейчас огонь горел уже почти как самый обычный огонь и не разил нестерпимым жаром, поэтому Келебримбор спокойно последовал зову и опустился рядом с Майроном на приятно-горячий белоснежный песок где-то в метре от огня. — Я здесь живу, это любимая моя комната, — будничным тоном сообщил ему Аннатар. Здесь я отдыхаю, лечусь, творю заклинания. — Он опустил руки на землю, что-то шепча на незнакомом Келебримбору тягучем языке, и от его слов из самого центра очага по спирали стали расходиться нити заклинаний, написанных светящимися золотом буквами, которых эльф все еще не мог понять. — Это чёрное наречие? — спросил он. — Это валарин, — майя фыркнул громко, давясь смешком, и покачал головой. По всей видимости его изрядно позабавила сама мысль о том, что кто-то мог принять священный язык творения за грубый язык, который он наскоро сочинил для тугоумных косноязычных орков. — И для чего нужны эти заклинания? — Келебримбор пытался не выглядеть сконфуженным своей глупой ошибкой, но получалось это у него не то чтобы очень успешно. — Чтобы накопить и сконцентрировать силу, схожий принцип с тем, что мы реализовали с кольцами. Я теперь намного слабее, чем раньше. Мне тяжело колдовать, а здесь, в круге силы, мне легче. А в огне я лечусь от ран. — Твоя фаэ, она лучше чувствует себя в огне, потому что ты огненный майя? — Да. И хроа тоже. Я люблю огонь, жаль только, что пустоту он исцелить не может, но немного прогоняет этот холод. — Ты все время его чувствуешь? — спросил Келебримбор с неподдельным сочувствием. Аннатар покачал головой. — Только когда я сбрасываю тело. — Зачем тогда ты это делаешь? — эльф действительно не понимал. — Да потому, что когда у меня есть тело, я все ещё чувствую свои раны, но уже не как холод, а как боль. К боли можно привыкнуть, но она утомляет. Келебримбор вздрогнул и повел зябко плечами. — Как оно ощущается? — зачем-то спросил он тихо и не особо решительно. — Как и выглядит, — хмыкнул майя раздраженно. — Словно ты разорван на части. Либо эта боль, либо холод, и сложно сказать, что хуже. Замолчали. Келебримбор не знал, что сказать. Все казалось неподходящим. — Забудь! — внезапно бросил ему Аннатар коротко. — Не нужно слишком много об этом думать. Есть вещи гораздо более достойные внимания. — Ты хотел что-то мне показать, — пробормотал Тельпэ все ещё несколько сконфуженно. Майрон подтвердил это кивком, и его лицо внезапно приобрело какое-то почти торжественное выражение. — Присмотрись и прислушайся, — указал он взмахом когтистой ладони в сторону огня. Келебримбор пожал плечами, но упрямиться не стал, хотя и не понимал, что такого особенного он, кузнец, сможет увидеть в огне. И вдруг… в треске пламени все явственнее ему стала слышаться мелодия. Знакомая мелодия, та самая, которую слышишь и не замечаешь уже, настолько она привычна. И все же она была, звучала, тихо и одновременно громко, хаотично, но так же и упорядоченно, она тревожила, но проходило мгновенье, и с ее звуками накатывал теплой волной покой, в ней слышался гнев, но с ним и тоска, это было пламя, что согревает у костра в холодную ночь и одновременно пламя яростного пожарища. Чем больше Келебримбор вслушивался, тем больше всего мог различить в этой странной песне, тем больше она затягивала его, шокируя и завораживая своими противоречиями. А ещё Келебримбор смотрел, и теперь он видел в огне ошеломляющее разнообразие оттенков, видел, как пламя принимает причудливые формы, самым неожиданным образом перетекая из одной фигуры в другую. — Что это?! — спросил хрипло эльф, не скрывая даже своего восхищения. В этом не было смысла. — Это прекрасно, верно? — улыбка Аннатара, когда он заговорил, была непривычно мягкой и печальной. — В этой песне есть что-то неправильное, что-то ужасное, но да, она великолепна! — не задумываясь, ответил Келебримбор. Его взгляд все ещё был прикован к огню. — Ты же знаешь, что в воде осталась навеки песня Ульмо? — задал майя наводящий вопрос и, дождавшись короткого утвердительного кивка, продолжил: — Песня Манвэ слышна в ветре, а песня Мелькора…она в огне. В огне и во льду. Келебримбор вздрогнул и повернулся резко. Выражение его лица являло собой чистый шок. — Да, — ответил Аннатар на так и не озвученный вопрос, — то, что ты слышал, это музыка Мелькора, музыка искажения. Чему ты удивляешься? Мелькор был среди тех, кто творил мир. Его след остался во многом. В золоте, например. Мелькор придумал золото, это его элемент. Лучше бы он этого не говорил, потому что Келебримбор выглядел теперь еще более обескураженным. — Дай руку, я покажу, — предложил Майрон, закатывая глаза, — если не боишься, конечно, — добавил он тут же. Тельпэ понял сразу, что его берут на слабо, как неразумного ребенка, и всё-таки поддался на уловку. Ему было интересно. Майрон поманил его, и теперь они сели к огню вплотную. И только альфа хотел сказать, что ему будет слишком жарко, как Аннатар пробормотал что-то быстро, и жар отступил, став приятным теплом. Ладонь омеги легла снизу собственной его руки, направляя ее, и вдруг рывком, не давая опомниться, Аннатар погрузил обе их руки в огонь. Первым побуждением Келебримбора было инстинктивное желание отпрянуть скорее прочь, но Майрон удержал его с лёгкостью, напоминая о том, что он намного сильнее, чем кажется. И теперь, успокоившись немного, Тельпэ ощутил вдруг, что огонь не сжигает его вовсе. Ощущения были похожи на то, как если бы он опустил руку в нагретую воду, горячо, но совсем не больно. Аннатар запел, и если бы Келебримбор не был сосредоточен сейчас на огне, ему бы стало грустно от того, как плохо звучал теперь этот когда-то прекрасный голос. Впрочем, если красоты голос айну и лишился, то сила в нем все ещё оставалась, и повинуясь этой силе, огонь, словно живое существо, скользнул к очарованному происходящим Келебримбору на ладонь. «Представь, словно это металл, или глина, что-то, из чего можно творить, — услышал эльф голос в своей голове. — Почувствуй его, подумай о том, какую бы ты ему хотел придать форму.» Келебримбор сперва подумал о браслете. При обучении браслеты были обычно первой полноценной вещью, которую делали юные кузнецы. Но такой очевидный вариант, как браслет, был слишком примитивен для кого-то с его уровнем мастерства, поэтому Тельпэ напрягся и представил, как огонь, подобно стеклу, вытягивается, утончается почти до прозрачности, свивается в единое целое из переплетения мелких деталей. «Подумай о завершении. Прекрати процесс. Это нужно, чтобы закрепить окончательный результат» — велел ему Аннатар, когда Келебримбор наконец остался доволен своей работой. Тельпэ послушно кивнул. Тогда пламя вспыхнуло в последний раз особо ярко и погасло, а на раскрытой ладони эльфа остался лежать диковинной формы огненный цветок. Он сиял, переливаясь мириадами оттенков, прозрачные лепестки трепетали на ветру, как язычки пламени свечи, покачивались мягко листья. Молча Келебримбор перехватил осторожно цветок за ножку и протянул его Аннатару с тем самым выражением ожидания на лице, с каким в прошлом демонстрировал ему свои работы. Майя принял цветок с лёгкой улыбкой. — Он прекрасен! Всегда знал, что ты — очень способный ученик, — Аннатар вдруг вздрогнул, напрягаясь неловко, но быстро вернул себе контроль над эмоциями и мыслями. — Так интересно, — продолжил он, — ты сделал цветок одновременно материальным и нематериальным. Он имеет четкий объем, форму, плотность, и в тоже время это все ещё живой огонь. — Честно говоря, я и не подумал о том, что можно как-то иначе, — пробормотал Келебримбор растерянно. — Ты интуитивно выбрал самый сложный вариант. Будь твое мышление более простым, ты бы мог сделать цветок из золота или стали, да хоть из угля. — Полное изменение материи, как вообще это возможно? Аннатар снисходительно усмехнулся. — Искажение, — пояснил он коротко. — Искажение снимает все границы, все зависит лишь от воли творца. — Я хочу ещё! — это должна была быть просьба, но тон произвольно вышел скорее требовательным, чем просящим. — Мне нужно увидеть, как это происходит! Это же такой простор для творения! — Келебримбор выглядел с каждым новым мгновением все более взбудораженным. — Я хочу… Аннатар хитро усмехнулся и протянул, почти мурлыча: — О-о, я знаю, Тельпэ! Я знаю. Всего капля власти, а уже так сложно контролировать себя. Желание почувствовать себя богом хоть на миг, оно пьянит лучше любого вина. Келебримбор знал, что после он задумается об этих словах, и понимание того, что майя прав, будет тяготить его, но это все будет потом, а сейчас он хотел лишь одного — ещё раз прикоснуться к запретной, недоступной никакому другому эльфу силе. — Удиви меня, — бросил Аннатар с лукавой улыбкой. Келебримбор опустил вновь руку в огонь, уже не боясь, зажмурился в попытке сосредоточиться, а когда открыл глаза, на ладони его лежал бумажный кораблик, какие он складывал в раннем детстве для игр со своими товарищами. Осторожно Тельпэ потянулся и под удивленным взглядом Майрона опустил кораблик в огонь, будто на воду, и тот поплыл по волнам света. Это было красиво, красиво и несколько необычно даже для айнур, которые за свою долгую жизнь чего только не повидали. Кораблик скользил легко по огненным барханам, и искры разлетались от него в стороны, словно брызги. Келебримбор смотрел и поначалу улыбался, как ребенок, но вдруг словно ледяной ветер ударил ему в спину. Он вспомнил: охваченные пламенем корабли-лебеди на черной воде, бледное безумное лицо своего деда, все ещё сжимающего в руке факел, страшные вопли дяди Амроса, рвущегося в огонь, взгляд отца жестокий и решительный. Кораблик вспыхнул и сгорел за мгновение, оставив в воздухе запах гари.