Очень горячая линия

Долгополов врывается в аудиторию, видя, как Квашонкин нервно курит, отвернувшись к большому окну, делая вид, что опять изучает какую-то редкую, непонятно как сюда залетевшую птицу. - Лёш, может, ты перестанешь от меня бегать? Неужели ты не понимаешь, глупый, что тем самым только подогреваешь мой интерес? Квашонкин нервно кусает сигарету, нехотя разворачивается к студенту лицом и устало трёт глаза шишковатыми пальцами. - Долгополов, вот что ты за человек? - Ты прекрасно знаешь, что я за человек. И о том, что во мне гармонично уживаются две личности. Лучше расскажи, что с Малым, что ты сделал, что ты ему сказал? На нём лица нет. Не верю, что у вас всё благополучно. Ты хочешь меня. Перестань себе врать. - Александр-Анита, покиньте аудиторию, будьте другом. С Малым мы разберёмся сами, не дети. Себе я не вру и вам не собираюсь. Ради всего святого, пойдите глицину попейте, что ли? Воздухом подышите? Квашонкин устало вздыхает. Сил на подбор выражений и всяческие любезности остаётся немного. Сколько, в конце концов, можно? Ещё и с Малым что-то выдумал. Долгополов отворачивается, чтобы сменить язвительную маску на любезную и возвращается к разговору с томным вдохом. - Лёш, или хочешь, будем втроём, а? Не сомневаюсь, что Саньку такое не в новинку. Ты ведь даже не представляешь, насколько он порочен, какая разница, что ты был у него первым, подумай, скольких он успел ублажить вот так, одним своим блядским голосом? - О Господи… Долгополов, вон из аудитории. Я здесь птицу разглядываю. Идите, может, тоже? Смотрите, какая красивая. Ну как ребёнок. Раскраску вам предложить? Ну правда. Сказано, блять, по-человечески, лечи башку и живи нормально, хватит вот этого всего. Да какая разница, порочен, хуёчен, он ушёл оттуда и больше не вернётся. Это ж не твоя, Санечка, больная голова, там можно уйти и больше не возвращаться. Тебя умные мысли преследуют, но ты быстрее. - Птицу он рассматривает, выдумал тоже, - снова меняет язвительный тон на елейный, - наивный ты, Лёшенька, конечно, ей-богу. Думаешь, вот так попросишь меня уйти, и я уйду? Останусь чисто из принципа. Потому что вот что ты мне сделаешь? Пушкину пожалуешься? Ректору? Тоже захотел на доске почёта повисеть? Я на тебя могу компромат нарыть, как нечего делать, - щёлкает пальцами в воздухе. - Я звоню кавказцам, - Квашонкин тихо посмеивается. Прекрасно понимает же, что нормального диалога не выйдет, отчего же не позабавиться. Беззлобно, конечно. Компромат страшит, но не так и сильно. Если что, деньги отложенные есть, работу он найти сумеет. В случае чего, пойдёт в какую-нибудь дворовую школу, учить оболтусов писать «жи-ши» и на утренниках играть бабайку. Он взрослый, ему уже не так интересно во все это играть. Ему бы поспокойней и попроще. Схватить Малого в охапку, обнять и просто знать, что все с ним в порядке. Что деньги на хлеб с сахаром есть, что завтра из квартиры не выпрут и никакой Долгополов в аудиторию не ворвётся с истерикой бабской. С последним, правда, напряжёнка. - Я знаю, где ты живёшь, Лёш. Было очень опрометчиво приглашать меня сдавать долги у тебя на квартире. Помнишь, я тогда с бутылкой вина пришёл, жаль, что мы её тогда не открыли, правда? Ведь всё могло быть совсем иначе. А что, если это я бы устроился в секс по телефону, и ты бы мне дозвонился? Подумай об этом пространстве вариантов. Тебе же на роду написано быть с Сашей, какая разница, с каким именно? - Большая. Ты не Малой. И никогда им не будешь. Я своё счастье нашёл. И ты ищи. В лице психотерапевта. А теперь вышел из аудитории. Квашонкин затягивается и выдыхает несколько колец дыма в окно. - Зачем искать счастье, оно что, грибы в лесу? Кстати, меня эта твоя теория с грибницей уже заебала. Курёхин ты, что ли? И вообще мне этот мир абсолютно понятен. Мне похуй на все эти ваши отношения, притирки, романтику. Лучше раз - и всё, зачем кого-то из себя строить? Для этого вон Пушкин театр-студию отгрохал. - Да, грибы. Счастье оно в лесу… Или в поле. Ромашковом. А ты эта… Как её… Венерина мухоловка. Сожрёшь и не подавишься. Давай так. Ты от нас с Санёчком моим отстаёшь и идёшь никого из себя не строить в другую комнату. Желательно с белыми мягкими стенами. Тушит бычок об бортик зелёной лягушки-пепельницы, подаренной Женьком на очередной день гранёного стакана и зевает. - Слушай, Лёш, ну вот правда, на чём основаны ваши с Малым отношения? Сам подумай, ну год ты с ним повстречаешься, ну два, а потом налево потянет. Что, если сыграть на опережение? В конце концов, я тебе всё честно предлагаю сделать. - Долгополов. Мать твою за ногу. На любви, блять, и доверии. Хорошо мне с ним, понимаешь? Не понимаешь. Вот найдёшь себе кого… Не важно, баба, мужик, кого вы там ещё напридумывали? Вот чтоб с ним расцвести и засохнуть. Ты же при Дельфине рос? Ну вот. Чтобы сожрало, как цветок тля. Ну вот тогда поймёшь. Квашонкин чешет рыжий затылок и садится в излюбленное кресло с колесиками. Мечта любого школьника. - Ну как тебе ещё объяснить? Рисуем график отношений с Малым. По оси икс счастье, по оси игрек любовь. - Да, не этого я ожидал, Лёшенька. Думал, ворвусь и ты будешь у меня в ногах валяться. Да, ты меня вынуждаешь это делать, но знаешь, что? Просто поцелуй меня и я сразу уйду. Растворюсь. Очень, блять, смешно про график, в комики не думал податься? - Думал. Я вообще много чего думал, а в итоге с вами, оболтусы, валандаюсь в ваших проблемах и комплексах. Ну, лягушка Анита, иди сюда. Так и быть. С силой, кажущейся нехарактерной для такого субтильного юноши, толкает Лёшу, обессиленно опускающегося на подоконник, прижимается и целует. Выхватывает из кармана преподавателя телефон, быстро-быстро щёлкая и зло выдыхает ему в губы. - Ну всё, Квашонкин, ищи себя в «Прошмандовках литературного института».