Очень горячая линия

Двое лежат в тёплой постели. - Ну что, почаёвничали, искупались, сейчас будем любить друг друга, - Николя нежно держит димино запястье, поглаживая тыльную сторону ладони свободной рукой, - или нет? Смотрит на своего капризного, своенравного вьюношу и думает о том, что с Ковалем нужно вести себя очень осторожно. И по-доброму. И Дима тоже смотрит в ответ. Вспоминает, как когда-то был с Серёжей Орловым - таким же мягким, округлым, тёплым. Только вместо учтивости и куртуазности Николя - простая пацанская нежность. Ещё оба думают, нет, знают, что у них это всерьёз. И что можно покрепче взяться за руки и вместе войти в совместную жизнь, каким бы неисследованным местом она ни казалась. Коваль же выглядит как человек, которому хочется сказать: «наступи!», и он непременно наступит: шпилькой или подошвой кованого нацистского сапога, под настроение. Ан нет - ему подавай нежнятину и вышитые на салфетках вензеля. Андреев попрогрессивнее оказался, но в основном за счёт живого ума и сильного интереса к экспериментам, подогреваемого вычитанными и высмотренными сюжетами. Диме с николя очень хорошо, приятно, сладко. Вот только появление Саши-Аниты было как снег на голову. Гримёр напряжённо думает о том, что там его мужчина подцепил от этой бестии. Нет, не в плане заболеваний, конечно, он, может, меньше читал, чем Андреев, но в курсе, что они через телефон не передаются. Просто непонятно, каких 50 оттенков серого ждать после той беседы-недоизмены. Но Николя его не обидит, потому что иначе он был бы не Николя. Правда ведь? Коваль думает много о чём, но едва ли что-то из этого стоит озвучивать. О том, например, что с Орловым так никогда не было. Что ему в целом неловко было про все «шуры-муры» разговаривать. С ним всё было спонтанно, на эмоциях, без слов и даже вместо них. Коля не такой. Коля тёплый, с горячими шершавыми руками, даже знает, что за цветами идут в цветочный, а не в ларёк со шавермой, что удивительно. Коля учтивый, мягкий, общается с ним, как психолог с трудным подростком. Все заскоки терпит. С Колей хорошо. Только ревность всё равно кусается откуда-то изнутри, не даёт покоя. Коваль сам не знает, почему. На вопрос ответить сложно. Вроде и да, вроде и хочется. И Коваль кивает нерешительно. Николя целует молодого человека, едва касаясь губами, а потом окропляет невесомыми касаниями шею, плечи, ключицы, локтевые сгибы даже, придерживая за тонкую кисть. И водит, водит подушечками пальцев по венам, очерчивая. Андреев хочет Диму, которого видит надменным аристократом в каких-то своих нереализованных ещё фантазиях. В постели Коваль не бревно, далеко не бревно, но сейчас сидит такой и соображает, а что же там благоверный дальше удумал. Коваль пока толком не знает, что делать. Навязчивая дурацкая мысль о Долгополове-Аните не выходит из головы. Ему происходящее нравится, конечно, и колина аккуратность, не слишком осторожная, такая, какая нужна, и в глазах ясных андреевских пляшущие мазурку черти. Он поддаётся легко, сам руками начинает по шее, плечам и предплечьям ползти. - Душа моя, - шепчет Николя, оглаживая предплечья широкими движениями широких же ладоней, - я тоже хочу участия. От Орлова высоких слов было не услышать. А тут в голове поселяется забавная мысль о том, что нужно зарегистрировать такое географическое название, как «Андреевская возвышенность». Коваль чувствует себя безвольной барышней из девятнадцатого века прямиком. Только вместо огромного дома со всяческими финтифлюшками - однушка в сталинке, вместо лёгкого платья - шмотки из ближайшего «Столичного гардероба» (в платье тоже надо будет попробовать, полная гримёрка добра в ковалевом распоряжении бывает, как-никак), а вместо запаха цветов из палисадника - курево. Опять прямо под окнами встали дымить. Руки ложатся на мягкие бока, идут вверх, осторожно щекоча. Диме точно нравится. И обращение "душа моя" тоже. От Коли исходит что-то неуловимое, лёгкое и тёплое. Николя целует в губы медленно, томно, распробывая как будто, хотя и выучил уже Диму, может блуждать по его телу без путеводителя. Путешествовать. Валандаться. В зависимости от настроения, в общем. А сейчас Андрееву хочется бережно уложить его перед собой, почесать за ухом, мягко и солнечно улыбаясь и встретить тень полуулыбки в ответ. Николя спускается ниже по лицу, тпрунькая носом, одаривает поцелуями ключицы и соски, уже более щедро. И вдруг отстраняется, как будто обжегшись. Коваль заглядывает в его глаза с непониманием. - Момент, - уточняет мужчина. Коля целует, будто в первые разы. Будто пробует только. Отросшей длинной бородой щекочет мягкую смуглую кожу. Диме нравится, он поддаётся, не убирает пальцев из его кудрей. Распаляется, можно даже сказать, входит во вкус, но тут происходит облом. - Ты лежи, лежи, дорогой, - улыбается в капризно выгнувшиеся губы, немного неловко встаёт с кровати, чтобы выдвинуть ящик комода. Недалеко ушёл. О нет. Или о да? На лице Коваля - странный, термоядерный коктейль из чувств. Руки николя сжимают кожаную плеть. Глаза Коваля, от природы большие, принимают форму идеальной окружности. Колины руки сжимают плеть. Не цирковую, которая у дрессировщика (что тоже было бы страшно), а самую, сука, настоящую, бдсмщиковую. И это и смешно, потому что вспоминается строчка «старый бдсмщик Терентий избушку свою подметает плетью», и страшно, потому что какого хуя, и даже немного обидно. Потому что снова вспоминается Саша-Анита и их эти «весёлые уроки». - Блять, что это? Пульт от телевизора, очевидно. Но Коваля на сложные вопросы не хватает. Только на полный удивления и возмущения вздох. - Ч-ч-ч-ч-ч, тебе понравится, обещаю, - в Николя всё очаровательно. И эти шипяще-свистящие интонации вызывают ассоциации с чайником со свистком на маленькой старой кухне. Уютно. Но пока недостаточно, больше страшно, непонятно. Андреев смотрит сверху-вниз с каким-то слегка извиняющимся видом, молча целует в самый кончик носа, затем проходясь языком по переносице, присаживается рядом и начинает очень медленно и невесомо водить плёткой по диминым плечам, ключицам, щекочет кадык, заставляя немного изогнуться. - Солнце, не молчи, скажи что-нибудь. - А что говорить? Коль, что говорить? На ум приходит только два слова: «хуй» и «блять». Оба, в целом, ситуацию описывают. Ещё «сука». Плётка прохладная идёт по плечам, шее, ключицам. Пока просто щекотно, но Дима слегка изгибается и чем-то внутри почему-то чувствует, что потом будет больно. Это вроде и не потому, что он Коле не доверяет как-то. А просто. Просто непривычно, странно, «не так». Андреев чувствует себя художником, то обводя димины контуры, аккуратно, как будто стараясь не разбрызгать нежную акварель. Рисует то большие круги и круги поменьше, а то вычерчивает и вовсе неизвестные, непонятные символы. Коваль чувствует себя так, как будто его самыми кончиками крыльев касаются бабочки. Неправильные какие-то бабочки. Не в плохом смысле, конечно. Вот Долгополов точно бы ответил, что это за разновидность. Долгополов, блять, Саша-Анита, точнее. Прочь из моей головы. А Николя тем временем уже двигается ниже, кружа у пупка и чувствует, как Дима содрогается, оглаживает пах, вычерчивает дорожку к нему. Дима подрагивает. Коля плетью едва касается, рисует на теле одному ему видимые и понятные узоры. Художник хуев. Коваль не знает, что делать и думать. Как реагировать. Ему и хочется, и колется. И страшно, непривычно и неуютно, но приятно до безобразия. Он пытается совсем отпустить ситуэйшн, отключить мозги и довериться телу. Боди лэнгуиж, эксперименты, но совсем не «галилейские», раскрепощение и прочие умные модные слова. Попробовать «вот так» хочется, а не выходит. Дима напрягается ещё сильнее. Плеть уже медленно движется к паху. Николя гладит плетью по уже окрепшей и пунцовеющей головке диминого члена, щекочет уздечку, широкими движениями проходясь по основанию. Неправильные бабочки. Неправильные, блять, пчёлы. Воровато оглядевшись, начинает скользить куда-то вниз, каждым из семи хвостов плётки понемногу поднимая плоть Коваля, к которой неминуемо, неумолимо подступает эрекция. Эти неправильные пчёлы делают неправильный мёд. Коваль рассудок практически теряет, дышит тяжело, прикрывает глаза и подрагивает. - Коль… Неожиданно Андреев убирает плётку в сторону, начиная медленно, тягуче прикасаться к подрагивающему гримёру губами, утюжа, разогревая. Наконец, устраивается поудобнее между его разведённых ног и облизывает самый кончик привставшей плоти, шершаво, по-кошачьи. Поднимает глаза на коваля, который уже стискивает тонкой рукой простынь под собой. Коваль дрожит, как холодильник. Андреев мажет губами по разгоряченной коже, между ног устраивается и языком тычет. Борода все ещё мешается, но как будто и наплевать уже. На всё наплевать, что после и до. Коля умеет лучше всех. Вот он, а потом уже Ариана Гранде, Леди Гага… Вот он стоит на вершине. Коваль уверен, хотя с Арианой Гранде ему ебаться не доводилось, с Колей не сравнится. Берёт глубже, как будто окольцовывая своими губами. чувствует, как димина рука, который косится на плеть рядом, приглаживает его волосы. Ковалю как будто уже скучно стало без игрушки. Но догадывается: дело в контрастах и фантазирует, как Николя ласкает его ртом то после горячего кофе, то после ледяного лимонада. Андреев держит свободную димину кисть, успокаивающе поглаживая большим пальцем. Ковалю нравится до одури и онемения, он даже дышать боится. Коля вообще не выглядит как человек, который может может произносить слово «секс», заменяя его «соитием» или другим умным словом. Но вещи вытворяет фантастические. Коваль забывает обо всем, только тихонько скулит. Андреев по прохладной тыльной стороне ладони гладит горячо, обжигая кожу. Дима думает о том, что все их постельные игры можно назвать одним словом - нежность. Но оно состоит из чёртовых букв, а чувство, чувство гораздо больше. Гримёр дёргается, закатывает глаза, ощущая, как капля за каплей, сладостно-мучительно, изливается. Всё в порядке. Андреев просто хотел сделать ему приятно, как и всегда. Николя промакивает губы той самой салфеткой с вензелями. - Чего ещё изволит мой дорогой? Ну точно. Паззл сложился. Надменный аристократ и его обходительный камердинер. - Коль, а… - уже даже аристократ из Коваля выходит так себе. Дима не знает, чего изволит. Он бы сейчас просто лёг и обнял Колю за что-нибудь. Он везде мягкий и тейповый примерно одинаково. Ему безусловно приятно и всё такое. Но одновременно ужасно неловко. Он, откровенно говоря, подустал, - давай просто.. полежим? Неловкая хуйня и неправильный мёд. Но хочется верить, что Коля поймёт, что ему тоже будет приятно вот так. Что он тоже такого (может, несильно), но хотел. - Да, конечно, - Николя опускает голову на впалую грудь, - я узнал ещё много нового, что тебе понравится.