Очень горячая линия

Тяжело вставать рано по утрам? Тяжело таскать камни? Тяжело работать преподавателем? Тяжело - это стоять на коленях со связанными руками и выцеловывать чужие ноги в красных лаковых туфлях. Вот что тяжело. А ещё невыносимо чувствовать на себе чужой призирающий взгляд, слушать мириады ужасных слов в свою сторону и при этом не иметь право даже дотронуться до себя. Вот и Лёхе сейчас пиздец невыносимо. На Саше-Аните сейчас тёмно-фиалковое платье на тонких бретелях, украшенное антрацитовыми, слегка топорщащимися, кружевами, бордовые чулки с серебристыми подвязками и высоченные лаковые туфли, делающие ноги просто бесконечными. А парика нет - отросшее каре сейчас лежит прекрасными, пляжными волнами, чуть залаченными впопыхах - но не до состояния укладки из «Великого Гэтсби». Саша-Анита в кресле, Лёша - у неё в ногах, ноги бесцеремонно трутся о плечи рыжего. Обычный семейный вечер, ничего выдающегося. Сказать, что Лёше это не нравится, соврать тысячу раз. Ему, мягко говоря, крышу сносило от своего положения. Ему нравилось и когда высоченная шпилька впивалась в кожу где-то в районе плеча, и когда Саша периодически хватал его за волосы, чтобы с ехидной улыбкой сказать ему пару ласковых прямо в лицо, и даже когда он получил звонкую пощёчину за то, что полез делать минет без спроса. Это всё - наркотик, а Лёша, кажется, слишком сильно торчит. Ещё совсем недавно Квашонкин бил себя пяткой в грудь, доказывая, что он в отношениях никогда не будет ведомым. А сейчас, судя по всему, пяткой в грудь станут бить его. - Что-то я устала, - притворно вздыхает черноволосая бестия, стягивая с ноги туфлю, разминая пальцы. Чтобы тут же прикоснуться к лёшиному паху, очерчивая, надавливая на мягкий ещё бугорок. Для Лёши Саша стал истинным божеством. Каждое, даже самое ужасное, действие в свою сторону - считай пришествие. Когда чужая нога, только что тщательно выцелованная самим же Лёшей, потянулась к столь сокровенному месту, его как током ударило. Мягкая волна возбуждения сменяется штилем и полным согласием с дальнейшими действиями. Он весь, абсолютно весь, в чужих господствующих руках. Квашонкин взвывает. Томящаяся эрекция становится всё более явной, несгибаемой. Саша протяжно монотонно дышит и вдруг выдаёт: - Хорошо, я развяжу тебя. Только попроси меня как следует. В конце концов, ты преподаватель культуры речи или хрен собачий? - Пожалуйста, умоляю, я сделаю всё, что ты попросишь, - Лёша смотрит своими большими глазами вверх, прямо как собака, с коей его сегодня уже не раз успели сравнить, говорит искренне, действительно просит благословение. - Ишь ты, как мы заговорили, - ядовито улыбается Саша, - можешь, когда хочешь. Поворачивается спиной, залезая на кресло, протягивая руку, и преподаватель покорно помогает забраться. Странно, у Квашонкина было ощущение, что Саша сейчас уйдёт, но нет. Сжимает запястье, водя по спине и бёдрам. Лёша ощупывает нежную тонкую ткань платья и не верит, что ему позволяют трогать то, на что ещё секунду назад можно было только смотреть. Лёша пускай и поверить не может, пускай и крышу сносит уж совсем, а подвох-таки ждёт. Ищет его в муреновых глазах, но находит там лишь бесконечное презрение к себе и ядовитую ухмылку. Саша тянет за руку сильнее, резче, уже сам приподнимая подол платья. Лёшу ведёт, он не верит. Слышит холодный, грязный шёпот сверху: - Только хорошие мальчики получают всё. Можешь гладить, но не дай бог сомнёшь - убью нахрен. Лёша безмолвно принимает это как данность и продолжает, заворожённо ведёт по бледной коже, от колена ко внутренней стороне бедра, поднимаясь всё выше. Вконец потеряв страх, залазит под резинку кружевных (стоило ожидать) трусов. На секунду останавливается, осознавая, что натворил. - Куда? Тебе разрешали? - почти рычит Саша сверху, но понимает, что на отдалении это просто не имеет веса. Сам гладит себя по ягодице, отодвигая ткань и возвращая обратно. Дразнит. Бьёт по бедру, и Лёша воочию видит, как тут же краснеет белоснежная кожа. - Стяни...стяни их зубами, - стервенеет, чувствуя, что ещё немного и не выдержит. Сколько можно играть железную леди? Лёша выдыхает с облегчением, и тут же вдыхает обратно от вновь накатившего возбуждения. Покорно тянется к обшитой кружевами тонкой резинке, упирается носом в чужой живот, и медленно, слушая чужие причитания сверху, тянет вниз. Саша дёргает бёдрами и, наконец, перешагивает через стянутую ткань, снова возвращаясь на исходную позицию, выгибаясь, задирая подол, расставляя ноги шире. Квашонкин шумно сглатывает, залипая на колышущиеся бёдра. Но не всё так просто. Долгополов гладит себя по копчику, ягодицам, разводя их чуть шире. И Лёша понимает, что тот подготовился нихуёво так. В Саше сейчас анальная пробка. - Ты должен извлечь её из меня. Потом ввести обратно. И так несколько раз, пока я не начну ловить кайф. - Не успевая отойти то от одного, то от другого, Лёша пару секунд сидит в полнейшем ступоре. Затем сообразив, что к чему тянет руку к постороннему предмету, забыв о всех негласных правилах. - Ну же, не тяни, - шепчет Саша глубоким, ледяным голосом, шлёпая себя по ягодице, заставляя вход раскрыться ещё больше, - будь послушным, Лёшенька. Доставая, Лёша уже теряется по факту. Как же здесь не потеряться, когда возбуждение комом стоит у горла, а чужой доводящий до исступления голос называет его имя, а затем слегка дрожит. С каждым действием Саша всё больше подрагивает. Саша чувствует, как влажнеет трепещущее отверстие, а заодно и истекающий смазкой член, прижатый к животу, закусывает губу и ждёт от Квашонкина дальнейших действий. Лёше тридцать лет, конечно он забыл стоп-слово. Вернее и не знал, останавливаться надо было ещё давно. Саша уже ощущает, как внутри всё разверзлось, чувствуя участия и внимания. Шепчет хрипло: - Хорошо, ты можешь войти в меня. Но учти: одна фрикция - один комплимент, это закон. Лёша старается действовать медленно и без резких движений, боится, что Саша передумает. И уже вставляя свой давно разгорячённый член, простанывает в губы и кладёт руку на чужую спину. За первый толчок пришлось отдать пару грязных желаний, и он то знает, что для Саши такое будет лучше всяких там ласковых. - Говори, - сквозь зубы цедит Долгополов. С шипением, таким несдержанным уже, - не молчи, Лёш. Восхитись мной. - Я хочу, чтобы ты просто втоптал меня лицом в пол, хочу, чтобы ты даже свои руки не марал, хочу ощутить на себе всё твоё отвращение. Хочу, чтобы ты заставил вылизывать всего тебя, а потом тебе надоело бы, и ты вновь ударил меня, - с каждым толчком Лёха готовь умереть. Саша чувствует, как вжимается в кресло, стонет, скулит куда-то в сгиб локтя, покрываясь испариной: - Сравни меня...Сравни меня с чем-нибудь...И скажи, на что ты готов ради меня... - Да я умереть, если ты скажешь, готов, - Лёша сбивается, пытается собрать все мысли в одно единое. - Я жду от тебя комплиментов, Лёш, - напряжённо шипит, подрагивая, заглядывая через плечо, - высоких слов... - Саш, я не смогу описать это словами, в тебе такой симбиоз всего невероятного… - Лё-ша.... - он теряет хватку, всхлипывая, - целуй меня... Долгополов мечтает, чтобы его уже перевернули и отнесли на кровать. И Квашонкину не остаётся ничего, кроме как выскользнуть прямо сейчас из этого невероятно податливого тела. Но не переменится ли настроение Аниты, не влепит ли та ему пощёчину? Рыжий вроде любит рисковать. Ещё никогда Лёша не так желал этого. Этого – в смысле поцелуя. Не то, чтобы сексуальная близость была обыденной, просто будто бы в их отношениях соприкоснутся хоть чуть-чуть губами это совсем другой уровень. Лёша медленно, совсем без напора со своей стороны целует Сашу. - Хочу твои губы срочно, - хрипит Долгополов, вертясь под ним, кладя ладонь Квашонкина на впалую грудь и чувствует, что от смены позы угол проникновения поменялся и Лёша вошёл уже глубже, сильно глубже, - я сейчас кончу, блин... Лёша с самого начала был на грани. Он был готов кончить от одного только «ничтожество» в свою сторону, от одного только Сашиного вида. Что уж говорить о том, что происходит сейчас. Санечка под ним весь выгибается, стонет на зависть соседям, влажный и разгорячённый. Квашонкин целует уверенно, чувствует, как чужие руки больно царапают спину, но, если честно, это придаёт до опьянения контрастный эффект. Долгополов быстро-быстро хлопает глазами, судорожно трясётся, издаёт жалобный всхлип и изливается, пачкая жемчужными каплями живот. Смотрит хитро на Квашонкина, чуть отдышавшись и, хватаясь за уже изнывающую плоть цепко, по-кошачьи, шепчет: - А тебе пока нельзя. Попроси меня разрешить тебе кончить. - Разреши мне, пожалуйста, сегодня я вёл себя хорошо, я буду слушаться, только разреши мне кончить, умоляю, - на последних словах Лёша уже на всхлипы переходит и бессвязный шёпот. И в чужие глаза всё так же смотрит, жалко. Долгополов надрачивает лениво, вяло, но и этого достаточно, чтобы Лёша, пропустив через всё своё тело болезненный спазм, излился в его влажную ладонь. В глазах темнеет, Лёша потерялся, нет, не среди машин на автотрассе, но своя же квартира ничем не лучше. И как-то стало откровенно всё равно на то, что будет дальше.