glued

С каждым днём обстановка вокруг всё более и более напоминала праздничную — всюду горели разноцветные огни гирлянд, похожие на россыпь прозрачных карамелек, в стекле витрин магазинов появлялись зелëные пушистые лапы рождественских деревьев, венки украшали входные двери, защищая, по дошедшим до современности поверьям из прошлых веков, от злых духов — наверняка, от старого мышления не осталось и следа, и ветви омелы подразумевали лишь эстетическую составляющую. И хоть Хэнк Андерсон давно не был беззаботным мальчишкой, Рождество так или иначе переносило его в детство — в ту уютную атмосферу старого семейного праздника с ломящимся от блюд столом и предвкушением чуда. Отличие было только в возросшей ответственности, и если в детстве он не смыкал ночью глаз и караулил момент прихода Санты, то сейчас сам стал им для сына. Разумеется, он был не слишком похож на белобородого рождественского волшебника, хоть и волосы от возраста постепенно начинали седеть; Хэнк не носил очков в тонкой оправе, да и, по правде говоря, не носил очков в принципе. Единственной схожестью во внешности Хэнк считал округлившийся от образа жизни полицейского живот, что любил набивать сладостями по праздникам. На дно тележки опустился разноцветный подарочный пакет с жевательными конфетами и батончиками, и Андерсон, недолго думая, добавил к нему и второй — вечно ворчащий на работе Гэвин затыкался и становился чуть ли не шёлковым, когда Хэнк подкармливал его внутреннего ребёнка. Порой Хэнку действительно казалось, что Гэвина недолюбили в детстве, уделили ему слишком мало внимания и, может быть, подвергли сильнейшим издёвкам, благодаря которым тот замкнулся в себе, а затем, когда бессилие сменилось колючей злобой ко всему, и повзрослевшему Риду пришлось ощетиниться, чтобы смочь постоять за себя, именно такой образ, холодный, неприятный, и в чём-то даже отталкивающий, отложился в головах всех, кто знал Гэвина. И только Хэнк решил копнуть чуть глубже, не остановившись на самой поверхности, и стал для Гэвина больше, чем просто знакомый. Больше, чем коллега. Больше, чем друг. И вот сейчас Хэнк стоял у стенда с алкоголем, вспоминая, чем же всё-таки предпочитал травиться Гэвин в свободное от работы время. Изучая цены, он параллельно набирал сообщение в мессенджере, но отчего-то боялся нажать на кнопку отправки. Он перечитывал его снова и снова, проверяя то ли написанное на предмет ошибок, то ли себя на наличие здравого смысла. Погасив экран и спрятав телефон в карман, он слегка подтолкнул тележку, застрявшую колёсиком в углублении от выбитого кусочка напольной плитки, и покатил её к отделу с заморозкой — накануне Коннор составил меню для рождественского стола, и Хэнк решил полностью довериться этому выбору. Хэнк ежедневно наблюдал улыбку Коула, видел, как горели его глаза от любимых занятий, и как весь дом наполнялся детским творчеством, на которое у мальчишки ранее будто не хватало сил. Он ощущал бесконечную поддержку сына в Конноре и сам постепенно оттаивал, больше не видя в домашнем андроиде странную машину с проявляющимся лишь в периоды редких ошибок эффектом зловещей долины. Прощупав пакет перемороженных слипшихся креветок, Андерсон незамедлительно отложил его в сторону, стараясь найти наиболее приемлемый вариант из возможных, как в кармане завибрировал телефон. Экран не с первого раза отреагировал на касания подмёрзших пальцев, и Хэнк, ругнувшись себе под нос, поднял трубку: — Да, солнышко? — на автомате спросил он, ожидая услышать голос сына. — Чёрт, Хэнк, спасибо, конечно, но ты меня смущаешь, — насмешливо донеслось из трубки, и Хэнк покраснел от неловкости, — Пока ты, отец года, прохлаждаешься, я сижу в участке. По специфическому скрипу на фоне Андерсон понял, что Рид, спустив ноги со стола, прокрутился пару раз на компьютерном стуле и ровно уселся. — Малец подзаебался каждый раз рассказывать одно и то же, и теперь я слушаю только краткие пересказы его историй, полностью повторяющие сказанное до этого, и не получаю никаких новых деталей. Я предлагаю наведаться в клуб и наконец расспросить владельцев. — Почему ты не занялся этим раньше? — на минуту-другую Андерсон прижал телефон к плечу и согнулся, раскидывая гору пакетов с заморозкой, прямо как охотничья собака, роющая нору, находя, наконец, то, что искал. Он облегчённо вздохнул, сверился со сроками годности и отправил в тележку пакеты, — Гэвс? — Твоей идеей было колоть его до последнего, — скривился Гэвин, хоть Хэнк и не мог этого увидеть, — В допросной бывает чаще, чем дома. Иногда мне кажется, что мы с тобой бегаем по кругу, как лошади на сраных карусельках, и не сдвигаемся с места — только весёлой музыки не хватает! Хэнк не ответил. Он понимал, что прокололся, и крупно, или нет, мог установить лишь в ходе следствия. За личными делами и ежедневной рутиной он отдалился от работы, незаметно для себя разрушив то, что строил продолжительное время. Андерсон вдруг почувствовал себя чрезвычайно слабым и старым, тем, кому действительно нужна была срочная помощь. Но, будучи в некоторых аспектах всё ещё не слишком современным человеком, вряд ли мог бы себе позволить слабость в виде визита к психологу или психотерапевту. В общем, что-то там «психо», — думал Андерсон в такие моменты, больше всего опасаясь превратиться в самого обыкновенного психа безо всяческих профессиональных и, вроде бы, полезных добавок. Ненадолго задержавшись в отделе с овощами и фруктами и сверившись с данным ему списком, Хэнк двинулся в сторону касс, где, всё же поддавшись искушению, схватил упаковку мультифруктовой жвачки с наклейкой внутри. Простая безделушка, казалось бы, но отчего-то эта чепуха подняла Хэнку настроение и переместила его в детство. Так на приборной панели автомобиля появилось незатейливое украшение в лице крохотного винилового стикера. Вернувшись домой, Хэнк разгрузил пакеты из багажника в кухню, оставляя Коннора разбираться со всеми продуктами и способами их приготовления, и загрузил стиральную машинку грязным бельём и включил деликатный режим. В конце концов, Хэнк вымыл лицо прохладной водой, немного взбодрился и, промокнув щёки полотенцем для рук, что, кстати говоря, тоже было бы неплохо выстирать, — оставил его на батарее, чтобы не забыть, — он зашёл в пустующую обычно спальню (уставая на работе, Андерсон не успевал доползать до неё), и запер за собой дверь, оставаясь один на один с ненавистью к себе. Зеркало по пояс также способствовало заполнению мысленной шкалы самобичевания до критической отметки: «Посмотри на себя, Хэнк, и в кого ты только превратился? Был лучшим в участке, всех по вам с Конни равняли, а теперь? Кто ты без неё? Слизень без стержня внутри!» — Андерсон хлопнул ладонью по животу и вдруг почувствовал себя куском забытого после праздничного ужина желе, — «Ты слишком бережно к себе относишься, грызи себя до конца, старый идиот, от хороших мыслей тебе не станет легче. Ты слабак, Андерсон», — зарычало что-то внутри, и Хэнк, стиснув зубы, ударил кулаком подушку, — «И это всё, на что ты способен? Такой же слабый удар, как и ты сам. Ты жалок». Второй удар пришёлся чуть выше, и Хэнк зацепил костяшками стену, и хоть рукам были привычны драки и задержания, чувства к собственной персоне были чем-то другим, и затмевали всё перед собой. Для удобства Хэнк стянул с себя дурацкий свитер, оставаясь в тонкой футболке, и бросил его куда-то на пол, не сильно беспокоясь в тот момент о привычке к чистоте. Он колошматил подушку, свернувшееся в неопрятный комок одеяло, бил воздух вокруг себя, разогревая его, и, в конце концов, упал на кровать без сил. «Наигрался, чёртов неудачник? Неужели это тебе как-то помогло?» Хэнк внутренне (по крайней мере, ему так показалось) взревел и, стянув с себя ещё и футболку, упал на пол, назло себе выправил плечи, не позволяя себе сутулиться, свёл стопы вместе и отжался. «Это пойдёт тебе на пользу», — и ещё раз, — «Так превратишься в древнегреческого атлета», — отчего-то с усмешкой прозвучало в голове, на что Хэнк, опускаясь, злобно выдохнул «заткнись». «Ты говоришь сам с собой, и ещё неизвестно, кто кого затыкает», — продолжил внутренний голос, когда порядком запыхавшийся от внезапной тренировки Хэнк упал из планки на живот и перекатился, оказываясь лежащим на спине, — «И всё равно слабак, раньше ты был гораздо лучше». Отдышавшись и вытерев тыльной стороной ладони мокрый лоб, Андерсон согнул ноги в коленях и сцепил пальцы на затылке. Поднявшись и опустившись несколько раз, он скорчился, когда мышцы пресса стали гореть адским пламенем, но продолжил, добивая число повторений до круглого. Загоревшись ненавистью к себе, он обращал внимание лишь на внутренние переживания и совершенно забыл о физической боли. — Хэнк, — донеслось из-за приоткрытой двери, — Вы позволите зайти? В комнате пахло мужским потом — чуть горьким, густым, горячим от тела, пышущего жаром после интенсивного изнуряющего занятия, — обонятельные сенсоры едва ли не потребовали перезагрузки. Вошедший после кивка Андерсона в комнату Коннор, что действительно стучался перед этим несколько раз, первым делом шагнул к окну, ставя на проветривание. Он не сказал ничего, хоть и, казалось, был довольно заинтересован занятием Хэнка. — Сгинул бы ты, — слабо произнёс Хэнк, всё ещё разложенный в позе звезды на полу. В голове вдруг щёлкнуло, что стоило бы прикрыть весь старческий срам, ведь при андроиде Хэнк должен выглядеть ничуть не хуже и, по-хорошему, в принципе соответствовать понятию «нормального» человека, а он ужасно комплексовал. К тому же, спохватился он слишком поздно, и лишние телодвижения могли вызвать ещё более неудобные вопросы, — Хэнк понял, к чему именно вело дело. Едва ли оторвав заинтересованный взгляд от чёрно-белой татуировки во всю грудь, — или эта железка играется с зумом и исследует возможности своего зрительного модуля, выискивая на теле седые волоски? — Коннор тактично промолчал, и это молчание вкупе с повышенным вниманием отчего-то испугали мужчину. — Я принесу вам стакан воды, — всё же, произнёс Коннор после небольшой паузы и скрылся за дверью. — Господи, — устало протянул Хэнк, поднимаясь с пола. После тренировки стоило принять душ, и причин на это было как минимум две: во-первых, смердеть душным спортзалом за семейным ужином было из ряда вон выходящим явлением, к тому же, неприятным для всего окружения, а, во-вторых, внезапно появившийся на теле подшёрсток в виде шерсти Сумо не очень-то и украшал и без того не слишком красивое, как казалось самому Хэнку, тело. В моменте хотелось смыть с себя всю ненависть и боль, стерев кожу до режущей красноты колючей мочалкой. На влажные после душа ступни никак не хотели налезать светлые носки в рубчик, и Хэнк, кинув их на стиральную машинку, надел тапки на босу ногу. Проковыляв до кухни, он опустился на стул, сжав зубы — приседания в этой программе тренировок явно были лишними. — Вы в порядке, Хэнк? — В полном, — сдавленно произнëс тот, стараясь не светить за столом сбитыми костяшками, — Кстати, что ты собираешься приготовить на праздничный ужин? — за разрезанием запечëнной куриной грудки он неумело перевëл тему. — Полагаю, Коула можно увлечь совместным приготовлением салата из свежих овощей, — начал Коннор, — Это может быть полезно для развития мелкой моторики и творческого мышления. Хэнк одобрительно кивнул и, подцепив вилкой кусочек моркови, отправил его в рот и махнул ладонью — Коннор продолжил. — Рис с морепродуктами, преимущественно, с креветками, или филе индейки с овощами. На десерт — шоколадный мусс и яблочный пирог. Кроме того, на столе будут мясная, сырная и фруктовая нарезка. Надеюсь, вы не против отступления от традиционного рождественского ужина в пользу более сбалансированного рациона. — Неплохо, — качнул головой Хэнк, откладывая приборы, — Возможно, к нам ненадолго заедет мой коллега, детектив Рид… — Не беспокойтесь, Хэнк, я позаботился о возможных гостях ровно так же, как вы позаботились о напитках. Хэнк рассмеялся: похоже, машина что-то, да смыслила в человеческом юморе, ну, или, по крайней мере, обучалась, как в своё время развивались нейросети. — Позволите личный вопрос, Хэнк? — дождавшись кивка, Коннор по-собачьи склонил голову в заинтересованности, — У вашей татуировки есть какой-то скрытый смысл? Люди постоянно придают мелочам важное значение, и обычно оно субъективно. Хэнк скривился и отмахнулся: вопрос явно не пришёлся ему по вкусу. — Пожалуйста, займись делом, — устало произнёс он, вставая из-за стола, — Или тебе необходимо, чтобы кто-то болтал под руку? — Не обязательно, Хэнк. Приношу извинения, если мой вопрос каким-то образом вас задел, — диод на виске замигал красным, — Такого впредь не повторится. Молча вымыв морковь и молодой картофель, Коннор вооружился овощечисткой, Хэнк же, в свою очередь, взял нож из ящика с приборами и схватил крупную картофелину. — Перегнул, бывает, — поджал губы Андерсон, — Понимаешь, железка, некоторые вещи бывают слишком личными, и их не стоит ворошить, пока человек сам не захочет о них поговорить. — Кажется, я вас понял, мистер Андерсон, — подмигнул ему Коннор, вспоминая о недавнем уговоре, — А вы бы хотели узнать что-нибудь обо мне? В глубокую миску из синего стекла почти одновременно упали две картофелины, разнося брызги воды по столешнице. — Я вытру, — Коннор вытащил небольшое полотенце из кармана фартука. Хэнк, в принципе, и не возражал. — Чувствуешь ли ты что-нибудь, железка? — криво улыбнувшись, спросил Андерсон, — В смысле, я понимаю, что ты при любом раскладе остаёшься машиной, а машины не чувствуют ничего, но всё же… как это отражается в твоей программе? — стараясь вычленить суть вопроса из сумбура собственных мыслей, Хэнк чуть смутился и покраснел. — Вам интересно узнать, что диктует мне программа в ответ на те или иные внешние раздражители? Ещё одна картофелина плюхнулась в миску. — Типа того, — Хэнк, улыбнувшись, кивнул, — Есть ли в тебе что-то человеческое, Коннор? — Я создан человеком. — Все мы в каком-то смысле созданы людьми, — Хэнк крякнул, когда острие ножа соскользнуло в сторону от ненавистного глазка и едва ли не полоснуло по пальцу, — Но всё же? — Всё же, — повторил Коннор, — Возможно, есть что-то, что вызывает подобные ошибки, и их необходимо исправлять, чтобы не допустить возможность масштабного сбоя, который может привести к поломке моего механизма. Вы, вероятно, не желаете тратить сбережения на дорогостоящий ремонт, в случае, если срок гарантии истечëт. — То есть, бракуешь мысли, выходящие за рамки стандартов системы? — мужчина почесал затылок: влажноватые волосы примялись под пальцами, — И тебе не бывает интересно, как это — иметь простор для фантазии? Когда ты можешь построить в голове целый мир, как это делают дети, и не беспокоиться о том, насколько он реален? — Безопасность Коула и ваша, Хэнк, стоят для меня выше свободы мысли. Такова моя задача. И пусть Коннор старался препятствовать словам Хэнка, не желал пропускать через слуховые сенсоры его размышления и всячески, — в меру своей механической натуры, — открещивался от услышанного, он уже проходил первую стадию — отрицание. А вот Гэвин, кажется, уже давно смирился: не только с обстоятельствами, но и со своим положением в принципе. Не сказать, что ему было в кайф мелькать на заднем плане жизни Хэнка — хотя, безусловно, он старался быть хорошим коллегой и, вроде как, приятелем, но что-то щемило в сердце, и с каждым разом всё чаще. Обострение началось в момент покупки Андерсоном домашнего андроида. И начерта был нужен этот совет? Ну кто его за язык тянул? Гэвин был взрослым и вполне себе серьёзным человеком, таким, что мог признать наличие романтических чувств и, когда нужно, умело скрыть их от посторонних глаз — а это, к сожалению, требовалось постоянно. Однако, порой он думал: а не бросить ли это всё к херам собачьим и не начать ли новую жизнь где-нибудь в европейской деревушке? Там, где о нём никто не будет знать, и где можно будет жить относительно спокойно, но с нестерпимой болью в сердце от тоски по Андерсону. И эту рваную рану не смогут залечить ни новые знакомства, ни женитьба на каких-нибудь хорошеньких девушке или парне, ни время. В каждом из своих потенциальных партнёров Гэвин видел бы Хэнка, и это, скорее всего, продолжалось бы до конца его дней. Да и гости, наносящие редкие визиты «на одну ночь» в его старенькую квартирку, во многом напоминали Андерсона: мужчина средних лет с тяжёлыми веками и уставшим взглядом, вздыхающий о рутине и размышляющий вслух со слишком знакомыми Риду интонациями; девушка, на вид лет не более двадцати пяти, с мягкими бëдрами и небольшим животиком — ко всему прочему, пользовалась тем же парфюмом, что и Хэнк, или слишком на него похожим. Нет, всё же, Гэвин был маленьким и капризным, и жаждал внимания со стороны тех, кого считал близкими людьми. Заляпанный отпечатками пальцев экран телефона на мгновение загорелся тёмно-синим, и Рид разблокировал устройство. «Эй, Гэвс, помнишь мой адрес? Приезжай на уютное семейное празднование, типа приглашаю: -) P. s. Не привози Фаулера, что бы он там не говорил. Я его и на работе видеть уже не могу» Рид, и без того лыбясь до ушей, перечитывал сообщение вновь и вновь, всё не веря своим глазам. Он крепко ущипнул себя, и больше всего в этот момент забоялся не почувствовать собственных прикосновений. Но, скорчившись, всё не перестал улыбаться. Рид отбросил телефон — настолько смело, насколько позволяла хлипенькая защитная плёнка на экране, и сцепил пальцы в замок на обросшем затылке. Да, давненько уже стоило ему посетить один из близлежащих барбершопов… как и сменить, наконец, худи, почти принявшее форму тела Рида и собравшееся на рукавах, чуть длинноватых ему, белёсой от трения о поверхность стола гармошкой. — Что-то голова гудит, — едва ли слышно произнёс Хэнк, проверяя индейку на готовность, — Душно. Когда он выпрямился, Коннор заметил проступившую на лбу Андерсона испарину. Лицо мужчины было слишком бледным. — Вам лучше прилечь, Хэнк, я закончу с ужином, — Коннор подхватил его под локоть, — Возможно, вы переволновались, такое часто случается перед крупными праздниками. Проводив его в спальню и уложив в кровать, Коннор расправил пёстрый колючий плед и укрыл ноги мужчины. Он не закрывал двери за собой, так как возвращался — принёс стакан прохладной воды и приоткрыл окно. — Отдыхайте. Хэнк не услышал — его слишком быстро поглотила убаюкивающая пучина навалившегося. Но сон, искусно притворившийся чем-то приятным и тёплым, на деле оказался слишком беспокойным. Он совсем один в тёмной пустой комнате. Ноги вязнут в липкой паутине и чём-то ещё, что не поддаётся никакому описанию — не похожее ни на мусор, ни даже на останки чьих-то внутренних органов, оно обволакивает обувь и сдавливает, лишая даже возможности мотнуть ногой. Но двигаться вперёд необходимо — позади слившиеся в один дикий рёв душераздирающий плач тысячи женщин и детей, неизвестной природы гул, выстрелы будто в его сторону, треск ломающихся костей, тогда как впереди лишь слабый источник противозного желтого света… В душной темноте фантазия разыгрывается ещё хуже, и вот Хэнку кажется, что он направляется на эшафот, где палач туго затянет верёвку на его шее и дёрнет рычаг, что отправит Хэнка на тот свет. А будет ли кто-то горевать о нём? Вспоминать, приходить на могилу? Хэнк с упорством доходит до того, что раньше было дверным проёмом: стена раскурочена, а в каменном полу — разлом, из которого бьёт желтый свет. Мужчина чувствует себя мерзко, особенно, после того, как дотрагивается кончиками пальцев до подошвы ботинка. Месиво действительно похоже на внутренности, размякшие и подгнившие. — Подойди ближе, дитя, — властный голос звучит отовсюду, отражаясь от невидимых стен. Хэнк пугается и изо всех сил старается устоять на ногах, но голос ведёт его, будто разозлённый взрослый тащит за руку капризного ребёнка. Андерсон почти не слышит голос из-за шума биения собственного сердца. Ему не хочется смотреть, он морщится, пытается отвернуться, но кто-то величественный давит на него, щекочет под ребром тонким лезвием, вынуждая. — Я не хочу, — хрипит Андерсон, ощущая чьи-то пальцы под кожей. Его колотит в агонии, но он всё ещё стоит на ногах, не задумываясь о том, какая древняя сила заставляет его это делать. — Я не хочу… — повторяет он, скуля от боли, и слезинка, скатясь по его щеке, непременно падает в кишащий чудовищами разлом. Полуживые гады только и ждали подачки, чтобы наброситься друг на друга — плоть, не удерживаемая гнилыми мышцами, летела в разные стороны, и пусть поднялся тошнотворный смрад, он будто разыграл аппетит существам, и те стали рвать глотки друг другу. Зубы выпадали из дёсен и оставались в телах укушенных. Бойня и не думала прекращаться. — Они голодные, дитя, накорми их! — поднявшийся ветер сметал всё на своём пути: фрагменты стен, осколки стекла, паутину и те самые разжиженные внутренние органы — они покрывали тело Хэнка с ног до головы, и тот, не в силах пошевелиться, уже не мог сопротивляться судьбе. Силы столкнули сероватый кокон в пропасть, и чудища облепили его, как долгожданное угощение. Цепкие руки — совершенно без ногтей, и с длинными когтями, трогали его, щупали каждую клеточку тела, а Хэнк даже не мог кричать. Что-то вновь ударило в ребро, затем — в плечо, и всё растворилось, исчезло совершенно без следа. — Хэнк! Хэнк не сразу понял, кому принадлежал голос, ровно, как и то, что он находился в собственной спальне. Его крепко прижали к себе, обхватили, как сверток с младенцем, и Андерсон, наконец-то, смог открыть глаза. И наплевать уже было на позорную дрожь во всём теле, на влажную от пота одежду, на всклокоченные волосы — он жив, а тот кошмар оказался лишь сном. — Который час? — Полночь, — Гэвин поцеловал дрожащего мужчину в макушку и крепче прижал к себе, — Feliz Navidad, Хэнк. В дверях стоял и Коннор — Хэнк заметил это не сразу, а как только глаза привыкли к полумраку. Он выглядел чуть озадаченным, но быстро переключился в свой привычный, но слегка саркастичный режим: — Мы ждём только вас, Хэнк. И, пожалуйста, постарайтесь не умереть в Рождество.