Не очень быстро

– Сколько у мамы братьев? Ничего не предвещало. Они сидели на диване, Курво и Ириссэ, и на Ириссэ Ломион, который с мамы нынче не слезал. Ириссэ только недавно вернулась домой и так и упала на диван, не раздеваясь: в пышной юбке и чёрной кофте с рукавами. Одежда пахла кофе. Да Ириссэ вся пропахла кофе. – Ты уверена ли, – спрашивал Курво совсем недавно, – что предлагать корицу разным идиотам – это твоя мечта? Ириссэ яростно кивала. Да, и пенку предлагать, и двойные сиропы, и протирать несчастный этот аппарат, и иногда похлопывать его ладонью по боку. – Я хочу быть с людьми, я хочу, чтоб всегда кто-то орал в трубку, и кто-то смеялся, и кто-то возмущался ерунде, и чтобы, знаете… вот вышла я на улицу – а там асфальт. И дома. И все просто так ходят, ничего обо мне не знают. Представляете? – Это, – говорил Курво, – добром не кончится. И правда ведь. Ириссэ вся была какая-то взъерошенная, неясно куда устремлённая, недавно угодила под дождь – и даже зонтик не раскрыла, хотя он у неё был. Так и явилась мокрая. Смеялась ещё. Курво пытался её уговорить хотя бы на хостел, дескать, там тише, если нет буйных гостей. А Тьелко, в свою очередь, пытался ему объяснить, что ни на что её не надо сейчас уговаривать, что это как пружина, как баланс, как… Что вот сейчас она сама себя хочет вести. Станцевать сольную дорожку. Курво не внимал, конечно. Поэтому сейчас Ломион зевал, но за маму держался, Курво молча не одобрял – Ломион, по его мнению, должен был ложиться раньше, – а сам Тьелко только-только вошёл. – Сколько у мамы братьев? – повторила Ириссэ шёпотом. Погладила Ломиона по волосам. Коснулась губами лба. Ну уж, эти нежности. Хорошо хоть кот скрылся где-то там, в глубине квартиры, а не под бок пристроился. Ломион завозился. Показал почему-то растопыренную пятерню. И пояснил: – Два. Курво вздохнул: – Да, мы пока не соотносим количество объектов и название. Смотри, два – это вот сколько, – и он в неизвестно какой раз показал Ломиону растопыренные указательный и средний пальцы, в детстве на фото обожал их тайно приставлять к головам старших, – те специально приседали, чтоб никого не заслонять, и тогда Курво… – Два, – сказал Курво. Не сдавался. – Вот два. Вот. Ты помнишь, я тебе показывал морковки? Ах вот что там произошло. Ну разумеется. – Это были мои морковки! – возмутился Тьелко вполголоса и вползапала, чтобы кое-кто не шарахнулся. – Мои морковки в плов, а не наглядный материал! – Извини, нам пришлось их съесть. В научных целях. А, что с ним говорить. – Ну, солнышко? Сколько у мамы братьев? На этот раз никаких пальцев Ломион не показал вовсе, зато говорил уверенно: – Семь. – Мы знаем только «два» и «семь», – сообщил Курво, – нам нужно время. Непросто, знаешь ли, достигнуть совершенства. – Откуда ему знать-то остальных, – Тьелко запрыгнул на диван с другой стороны. Втроём они с трудом, но помещались, хотя ноги, конечно, хотелось расставить как следует. Ну, колени раздвинуть. – Ты же не знакомишь. Да и потом, ведь не соврал же. Правда два ведь. Один на ферме торчит, а другой, вот кстати, в городе. Главное было дальше ничего не говорить. В конце-то концов, каждый волен сам решать, когда ему встречаться с родными братьями и другими родственниками. – У мамы, – сказала Ириссэ, наклоняясь к Ломиону и принимая самый заговорщический вид, – два брата, и ещё семь братьев, и ещё три брата, и ещё одна сестра. Вот так вот. И потёрлась своим носом о его. *** Отца она пока откладывала. Маму и отца. И Турукано. А Финдекано – это маленький прыжок. Прыжок по силам. По крайней мере, вряд ли Финьо оказался бы совсем седым, или стал бы передвигаться мелкими шажками и отдыхать после каждого, или, как некоторые, все стены завесил бы развивающими карточками. И это Курво! Который раньше считал, что объяснений каких бы то ни было достойны братья, да отец, да мама иногда, да вот сестра, так уж и быть. Одна из сестёр. Ломион обнаружил на дорожке в парке чьи-то рисунки мелом – розовый дом, жёлтое солнце – и принялся старательно затирать носком ботинка. Ну, правильно, везде должно быть чисто. Они успели обойти весь парк – с дорожками, скамейками, ларьками с кренделями в розовой глазури, – а Финьо не было и не было. Солнце сияло. Если бы она кому-то стала бы это объяснять, она сказала бы: представьте, что, как только вы откуда-нибудь уезжаете, жизнь замирает. Как в детстве казалось. А теперь выверните всё наоборот: представьте, что это вы в том месте, которое выключили. Все двигались, все росли, все учились чему-то, пока вы шли до речки и обратно, и выбивали бесконечные ковры, и вскапывали огород. Зато пока идёшь до речки, можно было поймать Эола за руку. Это в каком-то смысле очень просто, когда всё сводится к присутствию рядом. Очень яркий смысл. Ну читает он смс. Ну знает пароли. Что ты такого важного там можешь написать? Ломиона она всегда теперь или держала за руку, или глаз не спускала, чтобы успеть напрыгнуть и закрыть собой. Хотя его там даже не было в тот раз. И вот сейчас она смотрела, как он присел на корточки, и возится в пыли, и, может, сам бы что-нибудь нарисовал, а она даже не взяла мелков, ну что за мать. Ладно, завтра возьмём. – Да где эти двое… Тьфу ты! Сперва она узнала голос, потом её толкнули, потом она отдёрнулась – и потом только развернулась. – Ох, извините, девушка, я просто… погоди. Стой. Финдекано совсем не изменился. Ну глаза в серый куда-то ушли, а не в голубой; ну на футболке больше не было никаких «верните матери, когда найдёте!», или там «отцу ни слова». Ну руки подкачал. Складки у губ сильнее обозначились. Но косички свои дурацкие он так и носил, будто и не прошло никаких лишних неучтённых лет. – Стой, – повторил Финдекано, – ты что, без мужа? Ну а где ты видишь мужа? Ломион подбежал и тут же спрятался за её ноги. Выглянул. Снова спрятался. – Финьо, а это Ломион. А это Финдекано. Мамин брат. Мой брат. – Угу, – согласился Финдекано, – так вот оно всё как. – Как? – Извини, не пойму: мне снится или нет. – Во сне я бы была моложе. – Хм. А может быть. – Ты не такое! – Чем это я вдруг нехорош? Если он всё же растерял слова, или оставил одни глупые, или… А не того ли ты, душа моя, ждала, когда переставала всем писать. – Так ты одна? Хочешь ко мне? Ты не голодная? Нет, слушай, это правда твой? Такой большой уже! Нет, хоть бы позвонила… Хотя я бы не поверил. А я-то думаю: что это ещё за встречи в парке! Так ты у Курво сейчас, да? Ну да, ну да, чего я…. ты на каникулы или насовсем? Давай насовсем! А его кто-нибудь катает на плечах? Любишь кататься? Это ты нарисовал? Нет? А покажешь, как ты умеешь? Ну и не показывай, мы и сами с усами… Нет, серьёзно. Стой-ка. Брат взял её за плечи, ещё раз всмотрелся и обнял со всей дури. И не вырвешься! Футболка у него пахла потом и хвоей. Ломион задёргал за руку.