Не очень быстро

– Ну, проходи, – сказал отец, – что ты стоишь. Что ты стоишь. Тьелпе смотрел на него молча. Улыбался уголками губ. По крайней мере, волосы расчёсаны, и никаких нет таких уж особенных синяков под глазами, зря Тьелко ругался. Но тут понятно, что у страха глаза велики. Вопрос – насколько велики. И у чьего страха. – Да ты зайдёшь или нет? – А можно я тебя сначала обниму? Отец всегда сперва в объятиях ненадолго застывал, а уж потом выдыхал. Как будто сам привык быть обнимающей стороной. Сам привык быть – ну, будто бы самым взрослым из всех взрослых. Даже если никто и не просил. Вдвоём прошли на кухню. На холодильнике висели карточки со слогами и животными. «Со-ба-ка». «Кро-ко-дил». Крокодил был почему-то двух цветов: тёмно-зелёный верх, светло-зелёный низ. Тьелпе в детстве всегда, когда на него смотрел, думал не о крокодиле и не о буквах, а о двуслойном мармеладе. Рассказать тогда не мог. Отец не понимал, как связаны крокодил и сладости. Сердился. Извинялся. – Ты будешь чай? У нас тут есть какой-то с апельсиновыми корками. Ещё печенье. И пирожные. И паштет. – Вы что, специально подбирали всё на «п»? – Да ну тебя! Отец не мог усидеть на месте. Вскакивал, ходил. Поправил штору у окна. Поправил скатерть. У хлорофитума оторвал подсохший лист. Наконец замер и спросил ещё раз: – Ну, будешь чай? Какой? – Какой нальёшь. Но только чур ты тоже пей, и сядь, пожалуйста. Да, да, я тебя передразниваю. Да, я умею. Выдохни уже. Отец и впрямь выдохнул – длинно и тяжело – но наконец сел. Если б не просьба – дальше бы кружил по кухне. Чай у него был как всегда – немного слишком крепкий, но Тьелпе до сих пор только такой и пил. Мама всё норовила уточнить, не рано ли ему. У неё была собственная система отсчёта, и не всегда она совпадала с остальными. С папиной вовсе разошлась ещё давно. Апельсиновый чай был в меру тёплый, потому что отец разбавил без напоминаний, и опять стало неясно – зачем ещё какие-то слова? Но вот отцу были нужны. Да, слово – инструмент, слово – возможность себя проявить, всё это Тьелпе помнил замечательно. Однажды отец дошёл до того, что самые важные слова пытался с юным Тьелпе учить через пение – это отец, не дядя Маглор и не Финдекано!.. Ладно, ладно. – Ну что, – спросил отец, – что не в порядке? – О, что ты. У меня отлично. Правда. – Тогда чего ты вдруг свалился посреди недели? Что случилось? Тут с отца сталось бы перескочить на что-нибудь нелепое, типа – начать отсчитывать купюры и протянуть их молча, или спросить «ну, когда вещи привезёшь?», или ещё спросить что-нибудь вроде «и кто на этот раз тебе отказывает». Тьелпе сказал поэтому совсем не то: – Просто так. Соскучился. Разве нельзя? – Соскучился!.. Я-то уж думал…Чай будешь ещё? Нет? А что ты будешь? – Пап, – захотелось обнять его ещё раз, но вот чего бы он не понял бы, – можешь не повторять всё по два раза. Мне не три года. Я и так всё понимаю. И даже если кто-нибудь другой чего-нибудь сперва и не поймёт – ничего в том не будет страшного. Как будто взрослые все слышат с первого раза. – А, – отмахнулся отец, – а, точно, да. Привычка. Я, ты знаешь, не пойму… Ну, ну, чего. Чего ты не поймёшь. Рассказывай дальше, пока я отхлебну чая. Раз уж тебе по-прежнему нужны слова. Чего ты в них вцепляешься… А впрочем, все они. Все дяди так. По-своему. – Я не пойму, где он – это он, а где в нём всё ещё лес. Вот вроде он всего боится. Отступает в тень. Молчит. И до каких пределов я должен его тормошить? В конце-то концов. – В конце-то концов, кое-кто разговорчивым так и не стал. – Кое-кто, да! Прекрати о себе в третьем лице, это невежливо по отношению к себе же. Нет, нет, даже не то, что он мало говорит… – А что тогда, пап? – О, ты не поймёшь. Точнее нет, вот ты-то, может быть, поймёшь, а вот больше никто… – И Тьелкормо? – Ты смеёшься? Это даже нет смысла обсуждать. Ты знаешь: он исходит из того, как что-то есть, а не из того, как оно должно быть. Смотрит на малое. Сиюминутное, я бы сказал. – Ну вот и хорошо. – Хорошо? – Ну кто-то должен же быть в настоящем. Кто-то смотрит в будущее. Что ты там видишь такое ужасное, что весь подпрыгиваешь? – И совсем я не подпрыгиваю. – Ты сел только когда я попросил. – Ну знаешь что! Вольно вам всем… Ох, ладно, ладно, ладно. Кто из них попросил тебя прийти? – Пойми с трёх раз. Да нет же, с одного. Но я бы и сам. Соскучился. Не вру. – Но это первое – что соскучился. А второе? – А ещё Тьелко мне сказал, что ты увлёкся. – Да было бы чем… Нет, ладно что он иногда не слышит. Ладно он всего боится. Ладно, хотя не ладно. Как надо было растить, что… Ладно, ладно, я не об этом. – Переживаешь за Ириссэ? – Это тоже. И самое мерзкое, что это видно опосредованно. Ты видел его? Ломиона? Нет, ещё не видел? Ну, ребёнок. Ну медленный. Но иногда он и мне, и Тьелко с таким лицом пытается велеть… – Да все дети пытаются командовать. Ты что, не помнишь? – Нет же, нет. Дети смешные. А у этого будто сам голос меняется. Как будто он кому-то подражает – а я знаю, кому! И этому кому-то… И Ириссэ такая вся неуязвимая, такая острая на язык у нас, такая яркая – а сама тоже вздрагивает, если дверь резко открылась. – И вы об этом всём не говорите. – Нет, не говорим. И я всё думаю: может, он вырастет в такого же… – Да ты сам говоришь: он ещё мелочь. Ты чего, отец? – Не знаю. Странно видеть отражение. – Что видел, то и отражает. Он разве виноват? – Тьелко его смешит или щекочет. Или подхватывает, или ещё что. Чтоб сменил лицо. – А ты? – А я говорю – есть волшебное слово. Не «дай!», а «дай, пожалуйста». Всё в таком духе. Недавно мы ругались полчаса. Ну, то есть односторонне. Я-то только повторял. – Мне кажется, ты устал повторять. Ты не то видишь. Это же очень хорошо, что он настаивает. Все дети спорят. Всем нужно неизвестно что. Это лучше, чем если бы он совсем молчал. – Угу. Недавно он сказал: «Какая же ты…» – А ты что? – Ничего. Сказал: «какой, а не какая», раз речь обо мне. Потом сказал, что у нас в доме никто никого так не называет. Тогда он всё это повторил. – А ты? – Я сел на корточки, сделал страшные глаза и сказал: «ш-ш-ш». Пока что он проникся. Плохие слова. Мы в этом доме так не выражаемся. – Ты всё-таки устал всё повторять, да? – О, главное – не начать так на работе. Хотя знаешь, там некоторые немногим отличаются. Ломион ещё даже и разумней будет. – Я думаю, – сказал Тьелпе осторожно, и от того, как он улыбнулся, отец уже взглянул недоверчиво, – я думаю, ты будешь лучшим дядюшкой на свете. – Эру упаси! Ты чай допивать будешь или нет?..